Фредерик Бастиа. Закон

Фредерик Бастиа
ЗАКОН
[перевод С.А. Николаева]

Закон извращён! И полицейская власть государства извращена вместе с ним. Закон, заявляю я, не только лишили его надлежащего предназначения, но и заставили следовать прямо противоположной цели!
Закон стал орудием всяческой алчности! Не сдерживающий преступности, а сам повинный во зле, закон подлежит каре!
Если это верно, то это серьёзный факт, и мой нравственный долг требует от меня обратить на это внимание моих сограждан.

Предисловие к русскому изданию

Этой книгой мы открываем серию публикаций посвящённых Свободе Личности, Свободе -- в истинном и первоначальном её понимании.

Сегодня Россия оказалась в ситуации, когда на обломках рухнувшей коммунистической системы выросла новая, очень похожая, система государственного управления. И хотя новая государственная машина называется по другому и декларирует новые принципы, формально позволяя своим гражданам делать то, что раньше считалось преступным, у ее рычагов стоят зачастую те же люди, опирающиеся на те же массы, которые жили и работали, думали и действовали еще в то, "социалистическое" время. Современная Российская бюрократическая машина со всем ее спецслужбами и миллионами чиновников, по видимому уже превосходит все что есть в остальном мире, но у нас все же есть еще шанс сойти с подобного пути развития, ведущего к новой форме тоталитарного государства.

Отношения между Гражданином и Государством в современной России ещё не до конца возвращены к стандартной схеме "сильное государство -- покорный гражданин". Мы еще, кажется, дышим остатками той эфимерной свободы, которую получили в 1991 году. Новые власти не успели пока еще ни вернуть нас к старой тоталитарной модели, ни привить стереотип устройства современного Западного, так называемого "демократического" общества. Нам не успели ещё имплантировать в сознание безусловную покорность тем, кто правит от имени "народа". Мы еще не почитаем Государство так как это хотелось бы власть предержащим, не любим платить налоги и вяло ругаем бюрократию. Может быть, несмотря на долгую тоталитарную Русскую историю, где-то в душе мы -- свободны. Пока.

Еще не развито в нашем народе чувство естественности и обязательности уплаты налогов, которые правильнее называть "узаконенное ограбление". В то время когда фирмы и компании уже находятся под постоянным жесточайшим контролем гос. органов, и под угрозой штрафов и уголовного преследования обязаны платить непомерную дань в бездонную государственную казну, из которой затем, эти средства, щедро распределяются заинтересованным группам, частные лица -- обычные люди, зачастую все ещё обмениваются товарами и услугами на добровольной основе не оглядываясь на государство. Они строят свои взаимоотношения не боясь Государства, и считают это совершенно естественным (так люди ездят на частниках (водителях зарабатывающих частным извозом), ремонтируют машины в частных гаражах-мастерских, заказывают работы частным строительным бригадам и мастерам и покупают вещи на рынках и базарах без уплаты "налогов"). Никому не приходит в голову отдавать Государству его долю, когда продаём товарищу что-либо по нашему обоюдному согласию, или отдавать в "бюджет" часть честно заработанных денег от выращенного на даче и проданного на рынке картофеля. Как ни странно это звучит, но во многих странах мира (в том числе США) эти действия считаются преступлением. И это называется -- свобода?

Пока ещё не все граждане России считают "нормальным" отчитываются перед Государством, как перед рэкетиром, о своих личных доходах, как делают это на Западе, и не платят этой позорной дани -- название которой "налогообложение". Пока ещё не привита нам новая система фискальства и доносительства, когда речь идет о "сокрытии доходов от государства".

Многие предоставленные самим себе люди активно строят свою жизнь, создавая личное счастье своими собственными силами, перестав требовать от государства обеспечения своей жизни за счет налогов собираемых с других людей.

И хотя мы каждый день сталкиваемся с произволом чиновников и нашей зависимостью от бюрократических решений, с беспределом и полной безнаказанностью тех у кого есть ВЛАСТЬ, новое Российское государство еще не до конца смогло создать идеологию налогообложения, так как это существует в других странах. Но и над нами нависла угроза повторного падения в пропасть узаконенного ограбления и всеобщего диктата Закона Государства.

Государство многолико, но сущность его всегда одна. Оно всегда действует на основе ПРИНУЖДЕНИЯ по отношению к людям. И неважно -- как оно называется: Монархия, Диктатура, или Демократия -- природа его всегда одна и та же. Группа людей получает (или захватывает) право править остальными людьми от своего имени, или от имени "большинства", и делает это с удовольствием и выгодой для себя лично.

Пожалуй, мы все хотим быть свободными и взаимодействовать с другими людьми на основе доброй воли и взаимной выгоды. Никто не хочет быть рабом другого человека или группы людей. Но чаще всего, мы не замечаем, где заканчивается наша свобода, и начинается наше принуждение.

Сегодня мы поднимаем свой голос в защиту нашей свободы, невмешательства государства в наши дела, прекращения навязывания людям со стороны Государства чего бы то ни было. Мы говорим: " люди свободны по своей природе. Люди умны по своей природе и сами знают, как добиться своего счастья. Государство, чиновники и законотворцы, оставьте нас в покое!"

Изложенные в этой книге принципы подтверждены всей последующей историей XIX и XX веков. Все предсказания Бастиа, в отличие от защитников различных государственных систем (в том числе коммунистической, социалистической и демократической) сбылись в точности.

Гражданская война в Соединенных Штатах, революции и перевороты, агония и крушение социализма -- фактическое и поразительное подтверждение его логических выводов.

Если теория подтверждается опытом, значит она верна. Если теория к тому же основана на анализе самого фундамента человечества -- на самой сути человеческого естества -- она верна вдвойне. Постарайтесь понять её не только чувством, но и разумом, ибо она логична и справедлива до последнего слова.

Антон Ньюмарк,
переводчик

Книга и автор
(Предисловие к американскому изданию)

Когда критик хочет дать особую оценку какой-либо книге, то он предсказывает, что её будут читать и "через сто лет". "Закону", впервые обнародованному в июне 1850 г., уже больше века. А так как его истинность вечна, его будут читать ещё столетие спустя.

Фредерик Бастиа (1801--1850) был французским экономистом, государственным деятелем, литератором. Большинство своих сочинений он написал незадолго до и сразу после февральской Революции 1848 г. То была пора, когда Франция быстро поворачивала в сторону полного социализма. Будучи депутатом Законодательной Ассамблеи, Бастиа изучал и разъяснял все социалистические заблуждения по мере их появления и показал, как социализм неизбежно должен выродиться в коммунизм. Но большинство его соотечественников предпочитало не замечать его логику.

Теперь "Закон" публикуется вновь, ибо сегодня в Америке складывается такая же ситуация, что и во Франции 1848 года. Америку сейчас охватывают такие же социалистическо-коммунистические идеи и планы. Объяснения и доводы, выдвигавшиеся тогда против социализма Фредериком Бастиа, слово в слово сохраняют и сегодня прежнюю силу. К его мыслям стоит серьёзно прислушаться.

Жизнь -- это дар божий

Мы получили от Бога этот дар, включающий в себя и все остальное. Этот дар -- жизнь, жизнь физическая, интеллектуальная и нравственная.

Но жизнь не может поддерживаться сама по себе. Творец жизни возложил на нас ответственность за её сохранение, развитие и совершенствование. Дабы мы могли исполнить это, Он обеспечил нас собранием чудодейственных способностей и ввёл в гущу многообразных естественных ресурсов. Применяя наши способности к этим природным ресурсам, мы обращаем их в продукты и используем их. Этот процесс необходим для того, чтобы жизнь могла протекать своим предписанным путем.

Жизнь, способности, производство -- иными словами, индивидуальность, свобода, собственность -- это Человек; и несмотря на хитрость ловких политических лидеров, эти три Божьих дара предшествуют всему законоуложению человечества и лежат превыше него.

Жизнь, свобода и собственность существуют не от того, что люди придумали законы. Наоборот, существование жизни, свободы и собственности уже было свершившимся фактом, что заставило людей отвести законам первое место.

Что такое закон?

Что же такое тогда закон? Это коллективная организация индивидуального права на законную защиту. Каждый из нас имеет естественное право от Бога защищать свою личность, свою свободу и свою собственность. Это три основных жизненных требования, и сохранение любого из них целиком зависит от сохранения двух других.

Тогда что же такое наши способности как не продолжение нашей индивидуальности? И что же такое собственность как не продолжение наших способностей? Если каждый человек имеет право оборонять -- даже силой -- свою особу, свободу и собственность, следовательно, группа людей имеет право организоваться для объединения усилий по постоянной защите этих прав. Таким образом, принцип коллективного права -- причина его существования, его законность -- основан на индивидуальном праве. А общая сила, которая защищает это коллективное право, не может иметь никакого иного логического предназначения или иной задачи, кроме той, в поддержку которой она выступает.

Итак, поскольку один индивидуум не может законно применить силу против личности, свободы или собственности другого индивидуума, то общая сила по той же причине не может применяться законно для уничтожения личности, свободы или собственности индивидуумов либо групп. Такое извращение силы в обоих случаях противоречило бы нашим установкам.

Сила была дана нам для защиты наших индивидуальных прав. Кто посмеет сказать, что сила была дана нам для попрания равных прав наших братьев? Так как ни один самостоятельно действующий индивидуум не может законным образом употреблять силу для нарушения чужих прав, то не следует ли из этого логически, что тот же самый принцип применим к общей силе, которая есть ничто иное как организованное сочетание индивидуальных сил?

Если это так, то совершенно очевидно следующее. Закон -- это организация естественного права на законную защиту. Это замещение индивидуальных сил общей силой. А эта общая сила призвана делать лишь то, что имеют естественное и законное право делать индивидуальные силы: защищать людей, свободы и собственность, поддерживать право каждого и порождать справедливость, которая должна царить надо всеми нами.

Справедливое и порочно правление

Если бы нация основывалась на этом фундаменте, то мне кажется, что среди людей преобладал бы порядок, как в мыслях, так и в поступках. Мне кажется, что такая нация имела бы наиболее простое, легко воспринимаемое, экономичное, ограниченное, недеспотическое, справедливое и прочное правление, какое только можно вообразить, какова бы ни была его политическая форма.

При таком правлении каждый понимал бы, что располагает как всеми привилегиями, так и ответственностью за их наличие. Никто не ссорился бы с правительством, так как любой человек был бы уверен в том что его личность уважаема, его труд свободен, а плоды его труда защищены ото всяких несправедливых посягательств.

В случае успеха мы не благодарили бы государство за свой успех, и, напротив, при неудаче мы имели бы столько же оснований обвинять государство в своем несчастье, сколько есть у фермеров оснований винить его за град или стужу. Государство давало бы о себе знать только в связи с бесценным благом безопасности ассоциируемым с таким представлением о правлении.

Можно утверждать, что при невмешательстве государства в частные дела, наши замыслы и их исполнение развивались бы сами собой логическим путем. Мы бы не встречали бедных семей, ищущих литературное образование и не имеющих прежде хлеба. Мы не встречали бы ни городов, заселённых за счёт сёл, ни сёл, заселённых за счёт городов. Мы не увидели бы обширного перемещения капитала, труда и населения, вызванного законодательными решениями.

Источники нашего существования становятся ненадёжными и сомнительными из-за этого перемещения по воле государства. К тому же эти действия налагают на государство большую ответственность.

Полное извращение закона

К сожалению, закон отнюдь не ограничивается присущими ему функциями. А выйдя за пределы надлежащих функций, он не просто поступает непоследовательно и спорно. Закон ушёл дальше; он вступил в противостояние с собственным предназначением. Закон использовали для разрушения его же целей: его употребили для упразднения правосудия, которое полагалось поддерживать. Закон предоставил коллективную силу в распоряжение бессовестных, которые хотят без риска эксплуатировать чужую личность, свободу и собственность. Он превратил ограбление в право с целью защиты ограбления. А оно превратило законную защиту в преступление, дабы карать законную защиту.

Как было осуществлено это извращение закона? И каковы его результаты? Закон извратили под влиянием двух совершенно разных причин: тупой жадности и ложной филантропии. Поговорим о первой.

Губительная направленность человечества

Самосохранение и саморазвитие -- обычное стремление у всех людей, и если бы все наслаждались неограниченным применением своих способностей и свободным размещением плодов своего труда, то социальный прогресс длился бы беспрерывно, ненарушаемо и неизменно.

Но есть ещё одна тенденция, свойственная людям. Когда это возможно, они стремятся жить и процветать за счёт других. Это не бездумное обвинение, но это и не следствие мрачного и немилосердного духа.

В пользу этого свидетельствуют анналы истории: бесконечные войны, массовые переселения, религиозные гонения, всемирное рабство, нечестность в коммерции и монополии. Происхождение этой губительной страсти заключено в самой природе человека -- в том первобытном, всеобщем и несгибаемом инстинкте, который толкает его к удовлетворению страстей с наименее возможными неудобствами.

Процветание и грабёж

Человек может жить и удовлетворять свои потребности лишь неустанно трудясь, неустанно применяя свои способности к естественным источникам. С этого и начинается процветание.

Но верно также и то, что человек может жить и удовлетворять свои потребности, захватывая и потребляя продукты чужого труда. С этого и начинается грабёж.

Ну, а коль скоро человек имеет естественную склонность избегать неудобств, а труд как таковой является неудобством, то люди будут прибегать ко грабежу всякий раз, когда грабёж легче работы. История показывает это довольно ясно, и при таких условиях этого не в силах остановить ни религия, ни мораль.

Когда же прекращается грабёж? Он прекращается, когда становится более неудобным и опасным, чем труд. В таком случае очевидно, что надлежащая цель закона -- употребить мощь его коллективной силы для остановки этой роковой тенденции красть, а не работать. Закон призван всеми мерами защищать собственность и карать хищения.

Однако, как правило, закон создаётся одним человеком или одним классом людей. А так как закон не может действовать без санкции и поддержки господствующей силы, то такая сила должна быть облечена доверием тех, кто творит законы.

Этот факт, в сочетании с фатальной тенденцией, живущей в сердце человека для удовлетворения его желаний с наименьшими усилиями, и объясняет всемирное извращение закона. Таким образом, нетрудно понять, как закон, вместо того чтоб сдерживать несправедливость, становится неодолимым оружием несправедливости. Нетрудно понять, отчего закон используется законодателем для нарушения в той или иной степени среди остальных людей их личной независимости рабством, их свободы репрессиями, а их собственности ограблением. Это делается в пользу особы, творящей закон и соразмерно власти, которой она обладает.

Жертвы узаконенного грабежа

Естественно, люди восстают против несправедливости, жертвами которой они становятся. Поэтому, когда грабёж организован законом в пользу тех, кто творит закон, все ограбляемые классы стараются -- мирными или революционными средствами -- как-то приобщиться к законотворчеству. В зависимости от просвещённости эти ограбляемые классы вольны поставить перед собой одну из двух совершенно разных целей при попытке достигнуть политической власти: они желают либо остановить узаконенное ограбление, либо стать его участниками.

Горе нации, если среди массовых жертв узаконенного грабежа преобладает эта последняя цель, когда они, в свою очередь, овладевают властью, чтобы творить закон!

Пока этого не случилось, меньшинство практикует узаконенное ограбление по отношению к большинству: обычная практика, когда право участвовать в законотворчестве предоставлено лишь немногим лицам. Но затем участие в создании законов становится всеобщим, и тогда люди стремятся уравновесить свои конфликтующие интересы всеобщим ограблением. Вместо того, чтобы выкорчевывать встречающуюся в обществе несправедливость, они делают эту несправедливость всеобщей. Как только ограбленные классы завоёвывают политическую власть, они устанавливают систему репрессий против других классов. Они не упраздняют разрешённое законом ограбление (такая задача требовала бы большей, нежели их собственная, просвещённости). Напротив, они состязаются со своими неправедными предшественниками, участвуя в узаконенном ограблении, даже если это против их собственных интересов.

Похоже, что каждому человеку необходимо пережить жестокое возмездие до наступления царства справедливости -- кому из-за собственной злобы, кому из-за недопонимания.

Результаты узаконенного ограбления

Ничто не сулит обществу большего зла и более крупных перемен, чем превращение закона в орудие ограбления.

Каковы последствия такого извращения? Для описания их всех потребовались бы целые тома. Поэтому нам придётся довольствоваться выделением самых примечательных.

Прежде всего из сознания каждого вычеркивается разница между справедливостью и несправедливостью.

Никакое общество не может существовать без определённого почтения к законам. Самый надёжный путь достичь уважения к законам - сделать их заслуживающими уважения. Когда закон и нравственность противоречат друг другу, то гражданин стоит перед суровой альтернативой: либо утратить свое нравственное чувство, либо расстаться с уважением к закону. Эти два вида зла одинаковы по своим последствиям, и человеку было бы трудно сделать выбор между ними.

Сущность закона -- в поддержании справедливости. В том-то и дело, что в умах людей закон и справедливость суть одно и то же. Мы все сильно расположены поверить в то, что любая законная вещь ещё и справедливо обоснована. Эта вера распространилась столь широко, что многие стали ошибочно полагать, что нечто "справедливо", потому что так говорит закон. Тогда для придания ограблению справедливого и священного облика в сознании множества людей закону необходимо лишь провозгласить и санкционировать его. Рабство, ограничения и монополия находят защитников не только среди тех, кому они выгодны, но и среди тех, кто от них страдает.

Участь нонконформистов

Если вас посетят сомнения в моральности этих институтов власти, то найдутся те, кто заявят, что "вы опасный новатор, утопист, теоретик, ведущий подрывную деятельность, вы можете поколебать устои, на которых покоится общество".

Если вы станете читать лекции по морали или по политической науке, то найдутся официальные организации, которые обратятся к правительству с таким ходом мыслей: дескать "эту науку нельзя больше изучать исключительно с точки зрения свободы торговли (гражданской свободы, собственности, справедливости), как это имеет место до сих пор. Эту науку надлежит изучать только с точки зрения фактов и законов, регулирующих французскую промышленность (фактов и законов, противоречащих свободе, собственности и справедливости)", или "занимая финансируемые государством преподавательские должности, профессора должны воздерживаться от того, чтобы хоть в малейшей степени ставить под угрозу уважение к ныне действующему закону". [Из материалов французского Генерального Совета по промышленникам, сельскому хозяйству и торговле (Прим. к английскому переводу).]

То есть, раз существует закон, который санкционирует какие бы то ни было рабство или монополию, угнетение или разбой, то его не стоит даже упоминать. Ведь как же его упоминать, не нанося ущерба уважению, которое он внушает? Мораль и политическую экономию надо изучать с точки зрения этого закона, предполагая, что он должен быть справедлив просто оттого, что это -- закон!

Другая особенность этого трагического извращения закона состоит в том, что оно придаёт преувеличенное значение политическим страстям и ссорам, и политике в целом.

Я мог бы тысячью способами доказать это суждение. Но я ограничусь в целях иллюстрации предметом, в последнее время занявшим умы всех: всеобщим избирательным правом.

Кто должен судить?

Последователи философской школы Руссо, которые считают себя ушедшими далеко вперёд, но которых я считаю отставшими на двадцать веков, не согласятся в этом со мной. Однако, всеобщее избирательное право -- если употреблять это понятие в самом строгом смысле - не является одной из тех священных догм, проверять или сомневаться в которых -- это преступление. В самом деле, можно привести серьёзные возражения против всеобщего избирательного права.

Прежде всего, в слове всеобщее таится вопиющее заблуждение. Например, во Франции 36 млн. жителей. Тогда, чтобы избирательное право было всеобщим, должно быть 36 млн. избирателей. Но и самый расширенный порядок допускает к голосованию лишь 9 млн. Исключаются трое из каждых четверых; и более того, они исключаются четвёртым. Этот четвёртый выдвигает в качестве причины исключения принцип ограниченной правоспособности.

Всеобщее избирательное право, следовательно, подразумевает всеобщее право голоса для тех, кто правоспособен. Но остаётся вопрос: кто правоспособен? Относятся ли к неправоспособным только малолетние, женщины, больные и взрослые, совершившие определённые преступления?

Причины, по которым голосование ограничено

Более пристальное изучение этого предмета показывает нам мотив, по которому избирательное право основывается на предположении недостаточной правоспособности. Мотив состоит в том, что избиратель или голосующий осуществляет это право не ради одного себя, но и ради всех.

В этом отношении самая расширенная и самая ограниченная избирательные системы сходны. Они различны лишь в определении неправоспособности. Здесь различие не в принципе, а именно в степени.

Если, как стараются показать республиканцы из наших нынешних греко-римских философских школ, право голоса даётся при рождении, то со стороны взрослых было бы несправедливостью не допускать к голосованию также и детей. Отчего их не допускают? Оттого, что их заранее расценивают недееспособными. А почему недееспособность -- мотив для исключения? Потому, что не один только голосующий переживает последствия своего голосования, потому, что всякое голосование затрагивает и волнует каждого в целой общности, потому, что члены общности имеют право требовать гарантий, относящихся к действиям, от которых зависит их благосостояние и существование.

Ответ -- в ограничении закона

Я знаю, что можно было бы сказать в ответ на это, какие возражения могли бы быть. Но здесь не место углубляться в полемику такого свойства. Я склонен лишь отметить, что этот спор о всеобщем избирательном праве (равно как и большинство др. политических вопросов), который подстрекает, возбуждает и опрокидывает народы, утратил бы почти всё своё значение, если б закон всегда был тем, чем должен быть.

В самом деле, если бы закон был ограничен защитой всяких персон, всяких свобод, всякой собственности, если бы закон был не более чем организованным соединением индивидуальных прав на самооборону, если бы закон был препятствием, проверкой, карательной силой против любого угнетения и грабежа, то неужели мы, граждане, стали бы спорить о масштабах права голоса?

Неужели при этих обстоятельствах пределы права голоса ставили бы под угрозу высшее благо -- общественное спокойствие? Неужели исключённые классы отказались бы смирно ждать своего права голосовать? Неужели получившие такое право ревниво охраняли бы свою привилегию?

Когда бы закон был ограничен своими надлежащими функциями, у всех была бы равная заинтересованность в законе. Неужели не ясно, что в таком случае голосующие не могли бы причинить неудобства неголосующим?

Губительная идея узаконенного ограбления

Но, с другой стороны, вообразите, что этот роковой принцип введён: под предлогом организации, регулирования, покровительства или поощрения закон забирает собственность у одного человека и передаёт её другому; закон забирает состояние всех и передаёт его немногим -- фермерам ли, фабрикантам ли, судовладельцам ли, художникам или комедиантам. При этих условиях, согласно логике, каждый класс наверняка будет стремиться подмять закон.

Исключенные классы гневно потребуют своё право на голосование и скорее перевернут общество в случае, если не добьются этого права. Даже нищие и бродяги станут тогда доказывать вам, что они тоже имеют неоспоримое право голосовать. Они скажут вам:

И что ответишь на этот довод!

Извращенный закон ведет к конфликту

До тех пор, пока соглашаются с тем, что закон можно отклонить от его истинной цели, и что он может применять насилие к собственности, вместо того, чтобы её защищать -- до тех пор у всех будет желание участвовать в создании закона, чтобы либо оградить себя от хищений, либо использовать его для хищений. Политические вопросы всегда будут пагубными, господствующими и всепоглощающими. Будет драка перед входом в Законодательную Палату, и борьба в ней будет не менее яростной. Чтобы уяснить это, едва ли нужно изучать то, что просачивается во французское или английское законодательство; ведь понимать предмет значит знать ответ.

Есть ли нужда приводить доказательства, что это отвратительное извращение закона -- вечный источник ненависти и разлада, что оно ведёт к гибели самого общества? Если такое доказательство нужно, взгляните на Соединенные Штаты (в 1850 г.). Нет на свете страны, где больше отводится закону его надлежащая область: защита свободы и собственности каждого. Вследствие этого не видно в мире страны, где социальный порядок покоился бы на более прочном фундаменте. Но даже в США два -- и только два -- пункта, которые всегда подвергали опасности мир в обществе.

Рабство и расценки -- это ограбление

Какие же эти два пункта? Это рабство и расценки. Только в этих двух предметах обсуждения закон, вопреки общему духу республики Соединенных Штатов, принял на себя роль грабителя.

Рабство это насилие закона над свободой. Расценка, тариф это насилие закона над собственностью.

Самый замечательный факт состоит в том, что это двойное узаконенное преступление -- прискорбный пережиток Старого Мира -- единственная вещь, которая может привести и, вероятно, приведёт к разрушению Союза Штатов. Действительно, нельзя представить себе в самой сердцевине общества более поразительного явления, чем это: закон выступил в роли орудия несправедливости. А если этот факт вызовет ужасные последствия для США, где надлежащее предназначение закона было извращено только в частных случаях рабства и расценок, то каковы должны быть последствия для Европы, где извращение закона является принципом, системой?

Два рода ограбления

Г-н Монталамбер <политик и писатель>, принимая мысль, содержащуюся в знаменитой прокламации г. Карлие, сказал: "Мы должны воевать против социализма". Cогласно определению социализма, выдвинутому г. Шарлем Дюпеном, он подразумевал: "Мы должны воевать против ограбления".

О каком же ограблении он говорил? Ведь есть два рода ограбления: законное и незаконное. Не думаю, что незаконное ограбление -- такое как кража или мошенничество, которые определяет, предусматривает и карает уголовное уложение -- можно назвать социализмом. Это не тот вид хищения, который систематически угрожает основам общества. Так или иначе, война против этого вида ограбления не ждала приказов со стороны этих господ. Война против незаконного грабежа велась с начала мира. Задолго до Февральской революции 1848 г. , задолго до появления даже самого социализма Франция обзавелась полицией, судьями, жандармами, тюрьмами, темницами и эшафотами с целью борьбы против незаконного ограбления. Сам закон ведет эту войну, и моё пожелание и мнение состоит в том, что следует поддерживать такое отношение к хищениям.

Закон защищает ограбление

Но он не всегда это делает. Порою закон защищает грабёж и участвует в нём. Т. е. бенефициарии [бенефициарий -- лицо, получающее доходы с доверительной собственности или выгоду от собственности, утверждённой в его пользу (прим. перев.)] избавляются от стыда, опасности и угрызений совести, которые в противном случае повлияли бы на их поступки. Порою закон ставит целый аппарат судей, полиции, тюрем и жандармов на службу грабителям и, защищаясь, трактует пострадавшего как преступника. Короче говоря, есть законный грабёж, и это о нём говорит г-н де Монталамбер.

Этот законный грабёж может быть лишь отдельными пятном ржавчины среди законодательных мер народа. А раз так, то лучше всего стереть его с минимумом речей и разоблачений, невзирая на гам со стороны обоснованных интересов.

Как распознать законное ограбление

Как же распознавать это законное ограбление? Достаточно просто. Это происходит тогда, когда закон отбирает у каких-либо лиц то, что им принадлежит и отдаёт другим лицам, которым это не принадлежит. Это происходит тогда, когда закон благоволит одному гражданину за счёт другого, поступая так, как сам гражданин поступить не может, не совершая преступления.

Тогда отмените этот закон без промедления, так как это не просто зло как таковое, но и плодовитый источник дальнейшего зла, ибо он порождает репрессии. Если такой закон, который может быть отдельным случаем, не отменить незамедлительно, то он будет распространяться, множиться и развиваться в систему.

Лицо, которое извлекает выгоду из этого закона, будет только жаловаться, защищая свои благоприобретённые права. Оно будет жаловаться, что государство обязано защищать и поощрять его частный промысел, что такая процедура обогащает государство, поскольку защищённый промысел способен жить дальше и обеспечивать более высоким жалованием бедных работников.

Не слушайте эту софистику обоснованных интересов. Принятие этих доводов превратит законное ограбление в целую систему. Фактически это уже произошло. Современная иллюзия -- это попытка сделать богаче каждого за счёт кого-нибудь другого, сделать грабёж всеобщим под предлогом организации его.

У законного ограбления много названий

Итак, законное ограбление может совершаться бесконечным количеством способов. Следовательно, у нас бесконечное количество планов для его организации: тарифы, протекционизм, пенсии, ссуды, льготы, прогрессивное налогообложение, общественные училища, гарантированные рабочие места, гарантированные прибыли, минимальные оклады, право на пособие, право на орудия труда, безвозмездные кредиты и т.д., и т.д. Все эти планы в целом с их общей целью -- законным грабежом -- учреждают социализм.

Теперь, поскольку при таком определении социализм -- это собрание доктрин, то какую атаку можно провести против социализма, помимо войны доктрин? Если вы найдете эту социалистическую теорию ложной, нелепой и злой, то отвергните её. А чем она более ложна, нелепа и зла, тем легче её отвергнуть. Сверх всего проч., если желаете быть сильным, начинайте выкорчевывать всякую крупицу социализма, которая может прокрасться в ваше законоуложение. Это будет нелёгкая задача.

Социализм -- это узаконенное ограбление

Г-на де Монталамбера обвинили в стремлении бороться против социализма грубой силой. С него следует снять это обвинение, так как он спокойно заявил: "Война, которую нам надо вести против социализма, должна быть в гармонии с законом, честью и справедливостью."

Но почему г-н. де Монталамбер не видит, что поставил себя в порочный круг? Употреблять закон для противостояния социализму? Но сам социализм полагается именно на закон. Социалисты хотят ввести в практику законное ограбление, а не незаконное. Социалисты, подобно прочим монополистам, хотят сделать закон своим оружием. А если в один прекрасный день закон встанет на сторону социализма, то как его можно использовать против социализма? Поскольку ограбление подстрекается законом, он не боится ваших судов, жандармов и тюрем. Скорее он призовет их на помощь.

Чтобы предотвратить это, вы преградили бы социалистам доступ к законотворчеству? Вы не допустили бы социалистов в Законодательную Палату? Вы не добьётесь успеха, предрекаю я, пока законное ограбление продолжает оставаться главным делом законодательства. Поступать иначе -- нелогично, даже абсурдно.

Выбор перед нами

Этот вопрос легального грабежа надо решить раз и навсегда, и есть только три пути сделать это:

1. Немногие обворовывают многих.
2. Все обворовывают всех.
3. Никто не обворовывает никого.

Мы должны сделать выбор между ограниченным грабежом, всеобщим грабежом и его полным отсутствием.

Ограниченный легальный грабёж. Эта система преобладала, когда было ограничено право голоса. Требуется вернуться к этой системе, дабы предупредить вторжение социализма.

Всеобщий легальный грабёж. Мы оказались под угрозой этой системы с тех пор, как такая льгота стала всеобщей. Вновь наделённое льготами большинство решило сформулировать закон на том же самом принципе легального грабежа, применявшимся их предшественниками, когда право голоса было ограничено.

Нет грабежа. Это принцип справедливости, порядка, мира, стабильности, гармонии и логики. До самого дня моей смерти я буду провозглашать этот принцип со всей силой своих лёгких (которые -- увы! -- совсем слабы). [При написании своего труда Бастиа знал, что умирает от туберкулёза. Он скончался год спустя. (прим. перев. с франц.)]

Надлежащая функция закона

Ну, а будучи вполне искренним, можно ли от закона требовать чего-либо, кроме отсутствия грабежа? Можно ли закон, который с необходимостью требует применения силы, использовать для чего-либо, кроме защиты прав каждого? Ручаюсь,. никому не выйти за рамки этой цели не извращая ее и, следовательно, не поворачивая силу против права. Это самое пагубное и нелогичное социалистическое извращение, которое можно вообразить. Следует согласиться с тем, что истинное решение в области общественных отношений, которое столь долго ищут, содержится в простом девизе: закон есть организованное правосудие.

Значит, следует утверждать: когда правосудие организовано законом, т.е. силой, то это исключает идею использования закона (силы) для налаживания и регулирования какой бы то ни было человеческой деятельности, будь то труд, благотворительность, сельское хозяйство, торговля, промышленность, образование, искусство или религия. Налаживание посредством закона чего угодно неизбежно разрушила бы основополагающую организацию -- правосудие. В самом деле, как можем мы представить себе применение силы против свободы граждан и, следовательно, против справедливости, т.е. против своего надлежащего предназначения?

Соблазнительная привлекательность социализма

Здесь я сталкиваюсь с самым популярным заблуждением нашего времени. То, что закону следовало бы быть справедливым, не считают достаточным; он должен быть филантропическим. Им также недостаточно, чтобы закон гарантировал каждому гражданину непринуждаемое применение своих способностей для физического, умственного и нравственного самосовершенствования. Напротив, требуют, чтобы закон впрямую повышал благосостояние, образование и нравственность всей нации.

В этом соблазнительная привлекательность социализма; и я повторяю вновь: эти два применения закона прямо противоречат одно другому. Нам надо сделать выбор между ними. Гражданин не может в одно и то же время быть свободным и несвободным.

Принудительное братство убивает свободу

Однажды г-н де Ламартин написал мне следующее: "Ваша доктрина -- лишь часть моей программы. Вы остановились на свободе, я иду дальше -- к братству." Я ответил ему: "Вторая половина Вашей программы уничтожает первую."

В самом деле, мне представляется невозможным отделить слово "братство" от слова "добровольное". Мне не понять, как можно легально навязать братство без легального упразднения закона и, следовательно, без легального растаптывания правосудия.

У легального ограбления два корня. Один из них, как я уже сказал, лежит в человеческой алчности, другой -- в ложной филантропии. В этом смысле, думаю, мне следует объяснить точно, что я подразумеваю под словом "ограбление" [во французском оригинале Бастиа употребляет слово "spoliation" (прим. перев.)].

Ограбление -- насилие над собственником

Я не употребляю, как это часто делается, это слово в каком-нибудь смутном, неточном, приблизительном или метафорическом смысле. Я использую его в научно принятом значении: для выражения понятия, обратного понятию собственности (заработная плата, земля, деньги или что угодно). Когда часть имущества передаётся от лица, владеющего им -- без согласия и возмещения, насильно или обманом -- кому-либо, кто им не владеет, то я заявляю, что собственность подверглась насилию; акт ограбления совершён.

Я утверждаю, что это акт -- есть в точности то, что закон, казалось бы, должен подавлять всегда и везде. Когда закон сам совершает акт, который ему полагается подавлять, то я заявляю, что грабёж все-таки произведён и добавляю, что с точки зрения общества и имущества эта агрессия по отношению к правам даже хуже. Однако, в этом случае легального ограбления лицо, получающее выгоды, не отвечает за акт грабежа. Ответственность за этот легальный грабёж лежит на законе, на законодателе и самом обществе. Тут кроется политическая опасность.

Можно сожалеть о напористости слова "грабёж". Я тщетно пытался подобрать нерезкое слово, так как я никогда -- особенно сейчас -- не желаю привносить словами раздражение в наши рассуждения. Т.е., поверят мне или нет, я объявляю, что не намерен подвергать нападкам чьи-либо намерения или мораль. Я скорее нападаю на идею, которая, по-моему, ложна, на систему, которая кажется мне несправедливой, на столь независимую от личных намерений несправедливость, которую каждый из нас невольно питает и от которой страдает не зная причины страдания.

Три системы ограбления

Здесь не ставится вопрос об искренности тех, кто выступает адвокатом протекционизма, социализма и коммунизма. Любой автор, который хотел бы этого, должно быть, пребывает под влиянием политического духа или политического страха. Однако, следует подчеркнуть, что протекционизм, социализм и коммунизм -- в основе одно и то же растение в трёх различных стадиях роста. Всё, что можно сказать: легальный грабёж легче рассмотреть в коммунизме, ибо это полное ограбление, и в протекционизме, ибо там грабёж ограничен специфическими группами и отраслями промышленности. [Если бы монополия, особая привилегия против конкуренции под государственным покровительством предоставлялась какой-то одной группе во Франции, например, литейщикам, то эта акция была бы таким явным легальным ограблением, что не могла бы длиться долго. Именно поэтому мы видим все защищённые покровительством коммерческие предприятия, сведёнными в общее дело. Они даже организовались таким образом, чтобы выступить в роли представителей всех, кто трудится. Они чувствуют инстинктивно, что легальное ограбление не считается больше таковым, когда оно обобщено. ( прим. автора)]

Следовательно, из этих трёх систем социализм -- самая расплывчатая, самая нерешительная и, значит, самая искренняя стадия развития. Однако, намерения личности, искренние или неискренние, здесь не рассматриваются. Фактически я уже сказал, что легальное ограбление отчасти базируется на филантропии, даже если она ложная.

После такого разъяснения рассмотрим же значимость, происхождение и направленность этого популярного страстного желания -- стремиться решить вопрос всеобщего благоденствия путём всеобщего ограбления.

Закон -- это сила

Поскольку закон организует правосудие, то социалисты спрашивают, отчего бы закону не организовать ещё и труд, воспитание и религию.

Отчего бы не употребить закон для этих целей? Оттого, что он не смог бы организовать труд, воспитание и религию без нарушения правосудия. Мы должны помнить, что закон это сила, а, значит свойственная закону функция не может законным образом выходить за рамки функций силы.

Когда закон и сила удерживают человека в рамках правосудия, они не налагают на него ничего, кроме чистого отрицания. Они обязывают его лишь не причинять вреда другим. Они не насилуют ни его личность , ни его собственность. Они охраняют всё это. Они носят оборонительный характер, они обороняют в равной степени права всех.

Закон несёт в себе идею отрицания

Безвредность миссии, выполняемой законом и законной защитой самоочевидны, полезность явна, а легитимность неоспорима.

Как однажды заметил один мой друг, заложенная в законе идея отрицания настолько истинна, что утверждение, будто предназначение закона -- обеспечить царствование правосудия, не является строго точным. Следует утверждать, что предназначение закона -- не допускать царства неправосудия.

В самом деле, само по себе существование неправосудия несправедливо. Правосудие возможно лишь при отсутствии неправосудия.

Но когда закон с помощью своего непременного агента -- силы -- предписывает людям регулирование труда, способ или тему образования, религиозную веру или убеждения, тогда закон больше не является отрицанием. Он выступает утверждающей силой по отношению к народу, он заменяет волей законодателя их собственную волю, инициативой законодателя их собственную инициативу. Когда это происходит, то люди больше не нуждаются в обсуждении, сравнении, планировании; все это закон делает за них. Ум становится для людей бесполезным придатком; они перестают быть людьми, они теряют лицо, свободу, собственность.

Попробуйте вообразить регулирование труда, навязанное силой, которое не является насилием над свободой, или передачу имущества, навязанную силой, которая не является насилием над собственностью. Если не сможете примирить эти противоречия, то вам придётся сделать вывод о неспособности закона организовать труд и промышленность без организации правосудия.

Политический подход

Когда политик обозревает общество из своего уединённого кабинета, его ошеломляет зрелище неравенства, которое он видит. Он оплакивает лишения, являющиеся участью многих наших братьев, лишения, которые кажутся ещё более горестными в контрасте с роскошью и богатством других.

Быть может, политик спросил бы себя, не является ли такое положение дел следствием давних завоеваний и разбоя или недавнего легального ограбления. Быть может, он обдумал бы следующее предположение: так как все стремятся ко благосостоянию и совершенству, то не будет ли правосудие достаточным условием для стимулирования наибольших усилий в пользу прогресса и какого только возможно равенства, совместимого с индивидуальной ответственностью? Согласовалось ли бы это с положением об индивидуальной ответственности, которая по Божьей воле дала человечеству возможность выбора между пороком и добродетелью и вытекающими из них карой и вознаграждением?

Но политик никогда не вносит в это философскую мысль. Его рассудок обращается к организациям, комбинациям и договоренностям, законным или по видимости законным. Он пытается исправить зло, увеличивая и увековечивая само явление, вызвавшее зло в первую очередь: легальное ограбление. Мы видели, что правосудие несёт в себе идею отрицания. Есть ли хотя бы одно из этих "законных" действий с идеей утверждения, которое не несёт в себе принципа ограбления?

Закон и благотворительность

Вы говорите: "Есть люди, у которых нет денег" -- и обращаетесь к закону. Но закон не грудь, сама наполняющаяся молоком; и у закона нет молочных жил, наливающихся молоком от какого-нибудь источника вне общества. Ничто не поступит в общественную казну в пользу одного гражданина или одного класса, пока остальные граждане или классы не обеспечат такие поступления. Если каждый изымает из кассы ту сумму, которую вложил, то, разумеется, закон ни у кого не крадёт. Но эта процедура ничего не даёт тем, кто не имеет денег. Она не способствует равенству доходов. Закон может стать инструментом уравнения, только когда он берёт у одних лиц и отдаёт другим. Когда закон поступает так, то он -- инструмент грабежа.

Учтя это, рассмотрите покровительственные расценки, ссуды, гарантированные прибыли, гарантированные рабочие места, программы по облегчению быта малообеспеченных, общественное воспитание, прогрессивное налогообложение, безвозмездные кредиты и общественные работы. Вы обнаружите, что это всегда строится на узаконенном ограблении, на организованной несправедливости.

Закон и образование

Вы говорите: "Есть недостаточно образованные люди" -- и обращаетесь к закону. Но сам по себе закон -- не сияющий светоч учения. Закон простирается над обществом, где у одних есть знания , а у других нет, где одним гражданам надо учиться, а другие могут учиться. Для образования в этом смысле закон имеет лишь две альтернативы: Он может разрешить свободные и добровольные взаимоотношения между обучающими и обучаемыми, или поступить против воли людей в этом вопросе, взяв у некоторых из них достаточно для оплаты учителей, которые назначаются правительством с целью бесплатного преподавания.

Закон и нравственные нормы

Вы говорите: "Вот люди, которым не достает нравственности и религиозного чувства" -- и обращаетесь к закону. Но закон есть сила; и надо ли мне говорить о том насколько насильственны и тщетны такие действия как применение силы в отношении нравственности и религии?

Казалось бы, социалисты, даже будучи самоуспокоенными, не могут не видеть этот чудовищный легальный грабёж, который вытекает из таких систем и таких усилий. Но что делают социалисты? Они благоразумно маскируют этот легальный грабёж от других -- и даже от самих себя -- под обольстительными именами братства, единства, организованности и сообщества.

Поскольку мы так мало требуем от закона -- (всего лишь правосудия!), то социалисты в связи с этим заключают, что мы отвергаем братство, единство, организованность и сообщество. Социалисты клеймят нас названием индивидуалисты. Но мы уверяем социалистов, что отказываемся признавать только принудительную организацию, а не естественную. Мы отвергаем те формы объединения, которые созданы принудительно, а не свободно. Мы отвергаем принудительное братство, а не подлинное. Мы отвергаем искусственное единство, избавляющее людей от индивидуальной ответственности, только и всего. Мы не отрицаем естественного единства человечества под рукою Провидения.

Путаница в терминах

Социализм, подобно другим теориям, от которых он происходит, путает понятия "правительство" и "общество". В итоге, всякий раз, когда мы возражаем против того, что делается правительством, социалисты делают вывод, что мы возражаем против таких деяний как таковых. 

Мы порицаем государственное образование. Тогда социалисты говорят, что мы против любого образования. Мы протестуем против государственной религии. Тогда социалисты говорят, что мы не хотим вообще никакой религии. Мы не согласны с равенством по воле государства. Тогда они говорят, что мы против равенства; и т.д., и т.д. Это всё равно, что обвинять нас, будто мы не хотим , чтобы люди питались, потому что мы не хотим, чтобы государство выращивало зерно.

Влияние социалистических писателей

Как пришли политики к такой нелепой мысли, что закон создан чтобы заниматься тем, чего в нём нет: достатком, наукой и религией, которые в положительном смысле учреждают процветание? Неужели под влиянием наших современных авторов, пишущих на общественные темы?

Нынешние писатели -- особенно принадлежащие к социалистической философской школе -- базируют свои разнообразные учения на общей гипотезе: они делят человечество на две части. Народ вообще, за исключением самих писателей, образуют первую группу. Писатели отдельно образуют вторую и наиболее важную группу. Конечно, это самое фантастическое и чванливое замечание, которое когда-либо приходило в человеческий мозг!

В самом деле, эти публицисты начинают с предположения, что сам народ не обладает проницательностью, не имеет мотивации к действию. Эти писатели делают вид, что народ -- инертная масса, пассивные частицы, неподвижные атомы, в лучшем случае что-то вроде растения, безразличного к собственному способу существования. Они предполагают, что народ легко поддаётся лепке руками человека со стороны и по его воле -- в бесконечное разнообразие форм, более или менее симметричных, художественных и совершенных.

Более того, любой из этих пишущих о правлении авторов без колебаний представляет себе, что он сам -- по праву организатора, открывателя, законодателя или основателя -- является этой волей и рукой, той вселенской мотивирующей силой, той творческой энергией, чья высокая миссия -- слепить этот раздробленный человеческий материал в общество.

Эти социалистические авторы взирают на народ таким же манером, каким садовник обозревает свои деревья. Как садовник создаёт из деревьев причудливые пирамиды, зонты, кубы, вазы, опахала и др. формы, точно также социалисты фантастическим образом образуют из человеческих существ группы, серии, центры, подцентры, соты, трудовые отряды и иные формы. Точно также, как садовнику нужны топоры, подрезные крючья, пилы и ножницы для обработки деревьев, так и социалистическому автору нужна сила, отыскать которую для обработки человеческих существ он может только в законе. С этой целью он разрабатывает законы о тарифах, о налогах, пособиях и школах.

Социалисты хотят играть роль бога

Социалисты рассматривают людей как сырье, пригодное для образования социальных комбинаций. Несомненно, если у социалистов вдруг появятся сомнения в успешности этих комбинаций, то они потребуют, чтоб небольшая часть человечества оставалась вне эксперимента. Хорошо известна популярная идея попробовать все системы, а один социалистический вождь серьёзно прославился тем, что попросил у Конституционной Ассамблеи предоставить ему небольшой округ со всеми его жителями для проведения опыта.

Таким же путём изобретатель строит модель перед тем как сконструировать машину в натуральную величину, химик расходует химикаты, фермер занимается семенами и землёй, дабы опробовать идею.

Но какова разница между садоводом и деревьями, между изобретателем и машиной, между химиком и его элементами, между фермером и семенами! И, откровенно говоря, социалист думает, что между ним и человечеством разница такая же!

Нет ничего удивительного в том, что социалисты XIX в. рассматривают общество как искусственное творение законодательского гения. Эта идея, плод классового образования, возобладала надо всеми интеллектуалами и знаменитыми писателями нашей страны. Этим интеллектуалам и писателям отношения между людьми и законодателем кажутся такими же, как между глиной и гончаром.

Кроме того, даже там, где они согласились признать способность к действию в сердце у человека и рассудительность в человеческом разуме, они сочли этот Божий дар роковым. Они решили, что люди под воздействием этих двух дарований будут фатально тянуться к саморазрушению. Они полагают, что если законодатели предоставят народу право свободно следовать своим наклонностям, то народ придёт к безбожию вместо религии, к невежеству вместо знания, к бедности , а не к производству и обмену.

Социалисты презирают человечество

Согласно этим авторам, поистине счастье, что Небеса наделили некоторых людей -  правителей и законодателей -- прямо противоположными наклонностями не только ради них самих, но и ради всего остального мира! В то время как человечество тянется ко злу, законодатели жаждут добра; пока человечество продвигается ко мраку, законодатели стремятся к просвещению; пока людей несёт к пороку, законодателей влечёт к себе добродетель. С тех пор как они решили, что таково подлинное положение дел, они требуют применения силы с целью замены наклонностей человечества на их собственные.

Откройте наугад любую книгу по философии, политике или истории и вы, вероятно, увидите, как глубоко укоренилась в нашей стране эта идея -- дитя классических учений, мать социализма. Во каждой из них вы, возможно, найдёте мысль о том, что человечество просто инертная материя, получающая жизнь, организацию, мораль и процветание от государства; и даже хуже: утверждение о том, что человечество движется к вырождению и будет остановлено в этом падении лишь волшебной рукой законодателя. Общепринятая классическая мысль повсюду заявляет, что над пассивным обществом находится власть, именуемая закон, или законодатель (либо называемая иными терминами, обозначающими безымянных особ или особу с бесспорным влиянием и авторитетом), который продвигает, управляет, благодетельствует и улучшает род людской.

Защита обязательного труда

Рассмотрим сначала цитату из Боссюэ <домашний учитель при дворе Людовика XIV>:

Итак, согласно Боссюэ, от себя люди не получают ничего. Патриотизм, процветание, изобретения, земледелие, наука -- всё это даётся народу действиями законов, правителей. Всё, что должны делать люди, -- подчиняться предводителям.

Защита отеческого правления

Боссюэ проводит идею государства как источника всяческого прогресса, доходя аж до защиты египтян, отрицавших ценность единоборств и музыки.

И в отношении персов Боссюэ объявляет, что всё приходит свыше.

Также, согласно Боссюэ, греческому народу, несмотря на невероятный ум, не было смысла в личной ответственности. Сам он, подобно псам и лошадям, был не в сосотоянии придумать простейших игр.

Идея пассивного человечества

Бесспорно, эти классические теории <развитые преподавателями, писателями, законодателями, экономистами и мыслителями наших дней> утверждали, что всё приходит к людям извне. В качестве ещё одного примера возьмите Фенелона <архиепископа, писателя и наставника герцога Бургундского>.

Он был современником правления Людовика XIV. Это, плюс тот факт, что ему были привиты классические знания и восхищение древностью, естественно, побудило Фенелона принять идею, что человечество должно быть пассивно, что несчастье и процветание, пороки и достоинства вызываются внешним влиянием, осуществляемым в отношении людей законом и законодателями. Каков бы ни был исход, люди не решают этого сами, за них решает государь. Государь толкуется как душа бесформенной массы людей, которые образуют нацию. В государе сосредоточены мышление, предвидение, прогресс и принцип всяческой организованности. Таким образом, вся ответственность лежит на нём.

Это доказывают все 10 книг Фенелонова "Телемаха". Отсылаю к ним читателя и удовольствуюсь цитированием наугад этого знаменательного произведения, которому при всём уважении к другим я отдаю должное в первую очередь.

Социалисты игнорируют причины и факты

С поразительным легковерием, типичным для классицистов, Фенелон не замечает авторитета причин и фактов, приписывая общее счастье египтян не их собственной мудрости , а мудрости их царей.

Социалисты хотят расставить людей по полкам

Фенелонова идиллия на Крите ещё более заманчива. Ментора угораздило заявить:

Так готовит Ментор своих учеников к лепке, манипулированию и управлению -- несомненно с наилучшими из намерений -- населением Итаки. А чтобы убедить учеников в мудрости этой идеи, Ментор рассказывает им о примерах Салента.

Именно из такого рода философии мы получаем свои первые идеи!

Нас учат обрабатывать личность, как наставник по аграрному делу учит фермеров подготавливать почву и ухаживать за ней.

Прославленное имя и недобрая идея

Теперь послушайте на эту же тему великого Монтескьё:

Т.е. законам надлежит разделываться со всяким состоянием!

Здесь мы вновь встречаем идею уравнивая шансов законом, силой.

Ужасная идея

Те, кто подвержен безрассудной плебейской влюблённости, могут воскликнуть: "Так сказал Монтескьё! Это же великолепно! Это возвышенно!" Что до меня, то я твёрдо придерживаюсь собственного мнения. Я говорю: "Что?! У вас хватает наглости называть это великолепным? Это ужасно! Это гадко! Эти обрывочные выдержки из работ Монтескьё показывают, что он считает людей, свободы, собственность -- само человечество -- ничем иным, как материал для законодателей в их упражнениях в мудрости."

Вождь демократов

Теперь рассмотрим Руссо в связи с этой темой. Этот публицист -- высший авторитет у демократов. И хотя он строит социальную структуру на воле народа, он в большей степени, чем кто-либо, принял идею поголовной инертности человечества в присутствии законодателей:

Какую же роль играют во всём этом люди? Они всего лишь машины, запущенные в действие. В самом деле, не считаются ли они просто сырьём, из которого сделана машина?

Итак, между законодателем и государем предполагаются те же отношения, что и между сельскохозяйственным специалистом и фермером, а между государем и его подданными -- такие же отношения, как между фермером и его землёй. В таком случае как высоко над человечеством поместился этот публицист? Руссо правит самими законодателями и учит их делу таким повелительным тоном:

Но если природа вещей необратимо воцарится в своей империи, то отчего Руссо не признает, что ей не нужен законодатель чтобы поставить ее на первое место?

Отчего он не видит, что, повинуясь своим инстинктам, люди обратятся к земледелию на плодородной почве и к торговле на извилистом и легко доступном побережье без вмешательства каких-нибудь Ликургов или Солонов, либо Руссо, которые запросто могли бы ошибиться?

Социалисты хотят принудительного соответствия

Как бы то ни было, Руссо облекает создателей, организаторов, администраторов, законодателей и контролёров общества страшной ответственностью. Поэтому он особенно взыскателен к ним:

Бедная человеческая натура! Что бы ожидало судьбу личности, если б мы доверились последователям Руссо?

Законодатели стремятся вылепить человечество

Теперь рассмотрим Рейналя на предмет человеческих существ, вылепливаемых законодателями.

Законодателям рассказано, как управлять людьми

Рейналевы наставления законодателям по управлению людьми можно сравнить с лекциями, которые читает преподаватель сельского хозяйства своим слушателям: 

О, возвышенные писатели! Пожалуйста, вспоминайте иногда, что эти глина, песок и навоз, которыми вы так произвольно распоряжаетесь, суть люди! Они равны вам! Они такие же свободные и разумные человеческие существа, как и вы ! Так же как и вы, они получили от Бога способность созерцать, планировать вперёд, мыслить и судить о себе самих!

Временная диктатура

Возьмём Мабли с его рассмотрением вопроса о законе и законодателе. В отрывке, предшествующем тому, что здесь процитирован, Мабли предположил, что закон в виду пренебрежения безопасностью устарел. Далее он обращается к читателю со следующими словами:

И в такой манере Мабли продолжает на протяжении двадцати томов.

Под влиянием такого учения, происходящего из классического образования, наступило время, когда каждый захотел поставить себя над человечеством с целью его обустройства, организации и регулирования по своему усмотрению.

Социалисты хотят имущественного равенства

Теперь рассмотрим рассуждения Кондильяка по вопросу о законодателях и человечестве.

Заблуждение социалистических публицистов

На самом деле, ничего нет странного в том, что в течение XVII и XVIII веков человечество рассматривалось как инертная материя, готовая принять всё -- форму, лицо, энергию, движение, жизнь -- от великого государя, великого законодателя или великого гения. Эти века подпитывались изучением древности. Древность же представляет собою всюду -- в Египте ли, Персии, Греции или Риме -- зрелище нескольких людей формирующих человечество в соответствии со своими прихотями, пользуясь престижем силы и обманом.

Но это не доказывает желательность такой ситуации. Это лишь доказывает, что так как люди и общество способны к улучшению, то естественно будет ожидать, что заблуждение, невежество, деспотизм, рабство и суеверие наиболее велики в начале истории. Публицисты, процитированные выше, не заблуждались, находя таковыми древние институты, но ошибались, предлагая их будущим поколениям в качестве предметов восхищения и подражания.

Некритичные и незрелые приспособленцы, они принимают как данность величие, сословное достоинство, нравственность и счастье искусственных обществ древнего мира. Они не понимали, что знание возникает и развивается с ходом времени и что по мере этого развития знание может принять сторону права, и общество вновь овладеет собой.

Что такое свобода?

Теперь, что же такое политическая борьба, свидетелями которой мы являемся? Это инстинктивная борьба всех людей за свободу. А что есть эта свобода, само имя которой заставляет сердце биться учащённо и сотрясает мир? Не союз ли это всех свобод -- свободы совести, образования, собраний, печати, передвижения, труда, торговли? Одним словом, не является ли свобода -- волей каждой личности в полной мере употреблять свои способности без причинения вреда другим? Не является ли свобода разрушением всякого деспотизма, включая, конечно, узаконенный деспотизм? Наконец, не является ли свобода ограничением закона только его разумной сферой организации права индивидуума на законную самозащиту, сферой наказания несправедливости? Надо учесть, что тяга человечества к свободе щедро вколачивается, особенно во Франции. В огромной степени из-за пагубной страсти, воспринятой из античных учений и свойственной нашим публицистам, они жаждут поставить себя над человечеством дабы устраивать, организовывать и регулировать его в соответствии со своей фантазией.

Филантропическая тирания

Пока общество борется за свободу, эти знаменитости, поставившие себя во главе его, полны духа XVII и XVIII веков. Они думают только о подчинении человечества филантропической тирании их собственного социального изобретения. Подобно Руссо, они стремятся заставить человечество послушно нести ярмо общественного благосостояния, которое они нарисовали в своём воображении.

Это было особенно верно в 1789 г. Старый режим рухнул не раньше, чем общество вынудили пресечь прочие искусственные построения, всегда начинающиеся с одной и той же точки: всесилие закона. Послушайте замыслы некоторых публицистов и политиков того периода.

Социалисты хотят диктатуры

И вновь претензия на то, что люди это сырьё и ничего более. Не им изъявлять волю к собственному совершенствованию, они к этому неспособны. По Сен-Жюсту на это способен только законодатель. Людям надлежит быть лишь тем, чем повелит им быть законодатель. Согласно Робеспьеру, который дословно повторяет Руссо, законодатель начинает с декретирования цели, для которой вводится в действие содружество. И вот когда это определено, правительству остаётся только направить физические и моральные силы нации к этой цели. При этом жители страны должны оставаться совершенно пассивными. А согласно учению Бийо-Варенна, у народа не должно быть никаких предрассудков, привязанностей и желаний кроме тех, что разрешены законодателем. Он даже доходит до заявления, что несгибаемая суровость одного человека -- фундамент республики. В тех случаях, когда утверждаемое на словах зло так велико, что обыкновенные правительственные меры не могут его излечить, Мабли рекомендует диктатуру для споспешенствования достоинствам: "Обратитесь, -- говорит он, -- к чрезвычайному трибуналу со значительными полномочиями на короткое время. Воображение граждан нуждается в хорошей встряске." Послушаем Робеспьера: "Принцип республиканского правления -- это добродетель, а средство, требуемое для установления добродетели, -- террор. В нашей стране мы стремимся заменить нравственностью себялюбие, честностью честь, принципами обычаи, обязательствами хорошие манеры, империей разума тиранию моды, презрением к пороку презрение ко власти, гордостью дерзость, величием души суетность, любовью к славе любовь к деньгам, добрыми людьми добрых компаньонов, достоинством козни, гениальностью остроумие, истиной блеск, очарованием счастья скуку удовольствия, величием человека малость великих, щедрыми , сильными, счастливыми людьми добродушных, пустых, деградировавших людей, короче говоря, мы стремимся заменить всеми достоинствами и чудесами республики все пороки и нелепости монархии."

Диктаторская надменность

На какую же головокружительную высоту над остальным человечеством помещает здесь себя Робеспьер! И обратите внимание на надменность, с которой он говорит. Он не согласен молить о великом пробуждении человеческого духа и не ожидает такого итога от упорядоченного правления. Нет, он сам переделает человечество, причём посредством террора.

Эта масса прогнивших и противоречивых положений взята из трактата Робеспьера, где он задаётся целью объяснить принципы нравственности, которыми должно руководствоваться революционное правительство. Заметьте, Робеспьер не выдвигает к диктатуре требования просто отбить иноземное вторжение или свалить противостоящие группы. Ему нужна диктатура скорее для того, чтоб он смог посредством террора навязать стране свои собственные принципы нравственности. Он говорит, что этот акт -- лишь временная мера, предшествующая новой конституции. Но в действительности он стремиться не стесняться в применении террора для истребления во Франции эгоизма, чести, компаньонства, происков, остроумия, чувственности и бедности. Он позволит закону править снова не раньше, чем он, Робеспьер, сотворит эти чудеса, которые он так и называет. [В этом месте оригинального французского текста Бастиа делает паузу и говорит всем доброжелателям и предполагаемым правителям следующее: "Ах вы, жалкие созданья! Вы, считающие себя столь великими! Вы, полагающие людей такими мелкими! Вы, желающие преобразовать всё! Отчего вы не преобразуете себя? Этой задачи было бы вполне достаточно." (прим. к американскому изданию).]

Неявное приближение к деспотизму

Обычно, однако, эти господа -- реформаторы, законодатели и публицисты -- не хотят навязывать деспотизм над человечеством впрямую. О нет, они слишком сдержанны и человеколюбивы для такого непосредственного действия. Нет, они прибегают к закону ради этого деспотизма, этого абсолютизма, этого всевластия. Они хотят лишь творить закон.

Чтобы показать преобладание этой ненормальной идеи во Франции, мне нужно привести не только все труды Мабли, Рейналя, Руссо и Фенелона, плюс длинные выдержки из Боссюэ и Монтескьё, но также целые судебные разбирательства Конвента. Не стану делать ничего подобного, просто отошлю к ним читателя.

Наполеону нужно было пассивное человечество

Конечно, вовсе не удивительно, что та же самая идея была впоследствии привлечена Наполеоном. Он воспринял её с жаром и применял решительно. Подобно химику, Наполеон расценивал всю Европу как вещество для своих опытов. Но при должном течении дел это вещество вступало в реакцию в ущерб ему.

На острове Св. Елены Наполеон, основательно избавившийся от иллюзий, кажется, признал некоторую инициативу у человечества. Признав её, он стал менее враждебен к свободе. Тем не менее, это не удержало его от передачи такого урока сыну в своём волеизъявлении: "Править значит увеличивать и распространять нравственность, образование и счастье." После всего этого едва ли нужно цитировать такие же мнения Бабёфа, Оуэна, Сен-Симона и Фурье. Приведём, впрочем, одну выдержку из книги Луи Блана по организации труда: "По нашему плану общество получает движущую силу от власти".

Теперь рассмотрим следующее: толчок этой движущей силе должен исходить из плана Луи Блана; его план должен быть навязан обществу; общество относится к роду человеческому. Следовательно, человечество должно получить свою движущую силу от Луи Блана.

Далее будет сказано, что народ волен принимать или отвергать этот план. Правда, люди вольны принимать или отвергать совет от кого бы то ни было. Но Луи Блан понимает дело совсем не таким образом. Он надеется, что его план будет легализован и, значит, форсированно навязан народу силой закона: "По нашему плану государству останется только проводить законы о труде (и больше ничего?) средствами, которыми может и должен осуществляться промышленный прогресс в полной свободе. Государство просто подвигает общество к наклонной плоскости (и это всё?). Тогда общество соскользнёт по этой плоскости чисто под действием силы вещей и естественной работы учреждённого механизма."

Но что это за наклонная плоскость, о которой говорил Луи Блан? Не ведёт ли она к пропасти? (Нет, она ведёт к счастью). Если это так, то почему общество не идёт туда по собственному выбору? (Потому, что общество не знает, чего хочет; его надо стимулировать.) Что может стимулировать его? (Власть.) А кто должен дать толчок этой власти? (Как же, изобретатель машины, в данном случае -- Луи Блан.)

Порочный круг социализма

Нам никогда не вырваться из этого круга: идея пассивного человечества и власти закона, используемых великим человеком для стимулирования народа.

А будет ли общество на этой наклонной плоскости когда-нибудь наслаждаться свободой? (Разумеется.) А что такое свобода, г-н Луи Блан?

Итак, вновь свобода -- это власть. Из чего состоит эта власть? (Из существ образованных и существ, которым даны станки.) Кто должен дать образование и станки? (Общество, обязанное дать это всем.) Какими действиями должно общество дать станки тем, кто ими не владеет? (Как же, действиями государства.) А от кого общество их отберёт?

Пускай читатель ответит на этот вопрос. Пусть он также отметит направление, в котором это нас увлекает.

Доктрина демократов

Странное явление нашего времени -- то, что, вероятно, изумит наших потомков -- это доктрина, основанная на тройственной гипотезе: тотальная инертность человечества, всесилие закона и безошибочность законодателя. Эти три идеи образуют священный символ тех, кто провозглашает себя абсолютным демократом.

Адвокаты этой доктрины также во всеуслышание объявляют её социальной. Коль скоро они демократы, они питают безграничную веру в человечество. Но коль скоро они социально направлены, они уважают человечество чуть больше, чем толпу. Рассмотрим этот контраст подробнее.

Каково отношение демократов, когда обсуждаются политические права? Как относятся они к народу, когда надо выбрать законодателя? Ну, тогда объявляется, что у народа инстинктивная мудрость; он одарён тончайшим пониманием, его воля всегда права, всенародная воля не может ошибаться, голосование не может быть слишком всеобщим.

Когда пора голосовать, с избирателя явно не надо спрашивать гарантии его благоразумия. Его воля и способность выбирать мудро принимается как данность. Может ли народ ошибаться? Разве не живём мы в век просвещения? Что? Разве людей требуется всегда держать на привязи? Неужели они не завоевали свои права великими усилиями и жертвами? Неужели они не дали вполне достаточных доказательств своего ума и мудрости? Разве они не взрослые? Разве они не способны трезво взвешивать? Разве они не знают, что для них лучше? Есть ли класс или человек, который бы посмел поставить себя над народом и судить и действовать вместо него? Нет, нет, народ есть и должен быть свободен. Он желает управлять своими делами и будет делать это.

Но когда законодатель, наконец, избран, вот тогда тон их речи прямо-таки претерпевает коренную перемену. Народ возвращают к пассивности, инертности и несознательности; законодатель приходит ко всевластию. Теперь ему инициировать, стимулировать и организовывать. Человечеству приходится только подчиняться. Час деспотизма пробил. Мы уже наблюдаем эту фатальную идею: народ, который во время выборов был так мудр, нравственен и так совершенен, теперь не имеет никаких тенденций, а если и имеет, то это тенденции, ведущие к вырождению.

Социалистическое положение о свободе

Не следует ли дать народу немного свободы?

Но г-н Консидеран уверял нас, что свобода неизбежно ведёт к монополии!

Мы понимаем, что демократическая свобода подразумевает конкуренцию. Но, согласно г-ну Луи Блану, конкуренция это система, которая разоряет предпринимателя и истребляет народ. Именно по этой причине свободные разоряются и гибнут в соответствии со степенью их свободы. (Возможно, г-ну Луи Блану следовало бы обратиться к результатам конкуренции, например, в Швейцарии, Голландии, Англии и США.) Ещё г-н Луи Блан говорит нам, что конкуренция ведёт к монополии и, обосновывая это таким же путём, сообщает нам что низкие цены ведут к высоким ценам, что конкуренция гонит производство к разрушительной активности, что конкуренция напрочь истощает источники энергии, что конкуренция вызывает рост производства, в то же время вынуждая сокращать потребление. Отсюда следует, что свободные люди производят не ради потребления, что свобода означает угнетение и безумие среди людей и что г-н Луи Блан должен уделить этому всё своё внимание.

Социалисты боятся всяких свобод

Так какие же свободы могли бы дать народу законодатели? Свободу совести? (Но если б она была разрешена, то мы бы увидели, как народ хватается за возможность атеизма.)

Тогда свободу образования? (Но родители платили бы преподавателям за обучение их детей безнравственности и ложным представлениям. Кроме того, согласно г-ну Тьеру, если б образование строилось на национальной свободе, то оно перестало бы быть национальным, и мы учили бы детей идеям турок или индусов; при этом остаётся признать, благодаря такому легальному деспотизму над образованием наших детей приходится теперь осчастливливать обучением благородным идеям римлян.)

Тогда свободу труда? (Но она означала бы конкуренцию, которая, в свою очередь, оставляет продукцию непотребляемой, разоряет дельцов и истребляет народ.)

Быть может, свободу торговли? (Но все знают, и защитники протекционистских тарифов не раз доказали, что свобода торговли разоряет каждого, кто в ней занят, и что необходимо подавлять свободу торговли ради процветания.)

Тогда, возможно, свободу объединений? (Но согласно социалистическому учению, истинная свобода и добровольные объединения находятся во взаимном противоречии, и цель социалистов -- подавить свободу объединений как раз ради продвижения людей к объединению в рамках подлинной свободы.)

Отсюда ясно, что совесть социал-демократов не может позволить личностям никакой свободы, ибо они считают, что человечество по природе всегда тяготеет ко всякого рода деградации и расстройству. Таким образом, законодатели, конечно, должны строить планы в отношении народа с целью спасения его от него самого.

Такая цепь рассуждений ставит нас перед вопиющим вопросом: если люди столь неспособны, ненравственны и несведущи, как указывают политики, то зачем же право голоса тех же самых людей отстаивается с таким страстным упорством?

Идея о сверхчеловеке

Притязания этих организаторов рода человеческого поднимают ещё один вопрос, который я задавал им и на который, насколько я знаю, они так и не ответили: если врождённые наклонности человечества столь плохи, что давать людям свободу небезопасно, то отчего же наклонности этих организаторов непременно хороши? Разве законодатели и их наёмные агенты не принадлежат к той же человеческой расе? Или неужели они думают, что сами сделаны из более тонкой глины, чем остальное человечество?

Организаторы утверждают, что общество, лишённое управления, стремглав мчится к неизбежному распаду, так как людские инстинкты очень порочны. Законодатели стараются прервать этот курс к самоубийству и придают ему более здравое направление. Впечатление такое, будто законодателям и организаторам дарованы Небом такие ум и достоинство, которые ставят их вне и над человечеством; а раз так, то пусть они покажут свои способности к такому превосходству.

Они стали бы пастухами над нами, их овцами. Разумеется, такое решение предполагает их прирождённое превосходство над остальными; и, разумеется, мы вполне оправданно можем требовать от законодателей и организаторов доказательств их прирождённого превосходства.

Социалисты отвергают свободный выбор

Прошу уяснить, я не оспариваю их право придумывать социальные комбинации, подавать себя, выступать в свою защиту и действовать на собственный страх и риск. Но я оспариваю их право осуществлять по отношению к нам эти планы законным, т.е. насильственным путём и заставлять нас оплачивать их нашими налогами. Я не настаиваю, чтобы сторонники различных социальных философских школ -- Прудона, Кабе, Фурье, университаристы и протекционисты -- отреклись от своих идей. Я настаиваю лишь, чтобы они отказались от общего для них замысла: им нужно только расстаться с идеей заставить нас молча согласиться с их группами и сериями, их проектами по обобществлению, с их безвозмездно-кредитными банками, их греко-римскими представлениями о нравственности и их коммерческим регулированием. Я всего лишь прошу, чтоб по вопросу этих планов нам было позволено самим принимать решение, чтоб нас не заставляли, прямо или косвенно, следовать им, если мы считаем. что они противоречат нашим главным интересам или противны нашей совести.

Но эти организаторы жаждут согласиться на налоговые фонды и власть закона для того, чтобы провести свои планы.

Помимо того, что это угнетение и несправедливость, в таком намерении содержится и пагубное предположение, что организатор безошибочен, а люди некомпетентны. Но опять-таки, если люди неспособны судить сами о себе, то зачем то и дело говорить о всеобщем избирательном праве?

Причина французской революции

Спор идей, к несчастью, но закономерно, отразился на событиях во Франции. Французы, например, привели остальных европейцев к борьбе за свои права, или, точнее, к политическим требованиям. Этот факт ещё не уберёг нас от того, чтобы стать самым управляемым, самым зарегулированным, принуждаемым, самым связанным по рукам и ногам и самым эксплуатируемым народом в Европе. Франция также сводит все остальные нации к положению той, в которой постоянно предчувствуются революции. При таких обстоятельствах, вполне естественно, так оно и будет.

Так и будет до тех пор, пока наши политики принимают мысль, прекрасно выраженную г-ном Луи Бланом: "Общество получает движущую силу от власти". Так будет до тех пор, пока человеческие существа, наделённые чувствами, продолжают оставаться пассивными, пока они считают себя неспособными устроить своё процветание и счастье собственным умом и энергией, пока они всего ждут от закона, словом, пока они относятся к государству также, как овца относится к пастуху.

Гигантская мощь правительства

До тех пор, пока господствуют эти идеи, ясно что ответственность правительства огромна. Удача и неудача, благосостояние и нищета, равенство и неравенство, добродетель и порок -- всё тогда зависит от администрации. Она всем облечена, она всё предпринимает, всё делает, следовательно, она за всё отвечает.

Если нам сопутствует удача, то правительство рассчитывает на нашу благодарность; но если нас постигает неудача, то правительство должно нести вину за это. Разве не находятся наши личность и собственность в распоряжении правительства? Разве не всесилен закон?

Добиваясь монополии на воспитание, правительство должно отвечать чаяниям отцов и семей, которые, таким образом, лишены свободы; а если эти чаяния разбиты, то кто виноват?

Регулируя промышленность, правительство обязуется добиться её процветания; иначе нелепо отнимать у промышленности свободу. А если промышленность страдает, то кто виноват?

Вмешиваясь в торговый баланс, играя с расценками и акцизами, правительство, таким образом, обязуется добиться процветания торговли; а если вместо процветания это приводит к развалу, то кто виноват?

Оказывая покровительство морским промыслам взамен их свободы, правительство принимает меры к их прибыльности; и если они становятся обузой для налогоплательщиков, то кто виноват?

Итак, у нас нет ни единой обиды, за которую правительство не берёт на себя добровольной ответственности. Удивительно ли тогда, что любой провал увеличивает угрозу революции в Европе?

Какое же средство предлагается против этого? Неограниченное расширение сферы действия закона, т.е. ответственности правительства.

Но если правительство занимается контролированием и повышением жалования и не справляется с этим, если правительство берёт на себя заботу обо всех, кто может нуждаться, и не справляется, если правительство берёт на себя поддержку всех безработных и не справляется, если правительство даёт беспроцентные займы всем заёмщикам и не справляется, если, выражаясь словами, к сожалению вышедшими из-под пера г-на де Ламартина, "государство считает, что его предназначение просвещать, развивать, расширять, усиливать, одухотворять и освящать душу народа" и если правительство со всем этим не справляется, то что тогда? Разве не наступит после каждого провала правительства, который -- увы! -- более чем вероятен, равно неизбежная революция?

Политика и экономика
<Теперь вернёмся к предмету, вкратце обсуждавшемуся на начальных страницах этого труда: к связи экономики и политики -- к политической экономии. [Г-н Бастиа посвятил три книги и несколько статей развитию идей, содержащихся в трёх абзацах вышеприведённой главы. (прим. перев. с франц.)]>

Экономическая наука должна разрабатываться прежде, чем будет логически сформулирована наука политическая. В принципе экономика -- наука, занимающаяся гармонией или антагонизмом человеческих интересов. Это надо знать, прежде чем политическая наука определится в формулировании надлежащих функций правления.

Следует дать ответ на непосредственно вытекающий из развития экономической и в самом начале формулирования политической науки принципиальный вопрос: что есть закон? Чем он должен быть? Каково его поле деятельности, его пределы? По логике, на каком рубеже останавливается справедливая власть законодателя?

Я без колебаний отвечаю: закон есть общая сила, организованная выступать как заслон несправедливости. Одним словом, закон есть правосудие.

Надлежащие законодательные функции

Это неверно, что законодатель имеет абсолютную власть над нашей личностью и собственностью. Существование личности и собственности предшествовало существованию законодателя, и его функция -- всего лишь гарантировать их безопасность.

Неверно, что функция закона -- регулировать наши сознание, идеологию, волю, образование, мнение, работу, торговлю, наши таланты или наши удовольствия. Функция закона -- защищать свободное выражение этих прав и предупреждать вторжение в свободное выражение этих прав любого другого человека с такими же правами.

Так как закон с необходимостью нуждается в поддержке силой, то его законная область лежит только в пределах, где применение силы необходимо. Это правосудие.

Каждый индивидуум имеет право использовать силу для законной самообороны. Именно по этой причине коллективная сила, являющаяся лишь организованным сочетанием индивидуальных сил, может законно применяться с той же целью и не может применяться узаконенно ни с какой иной целью.

Закон -- всего-навсего организация индивидуальных прав самозащиты, которая была до того, как закон появился официально. Закон есть правосудие.

Закон и благотворительность не одно и то же

Миссия закона не в том, чтобы угнетать людей и красть их собственность, даже хотя бы закон и действовал в филантропическом духе. Его миссия -- защищать личность и собственность.

Более того, нельзя сказать, что закон может носить филантропический характер, если в своём процессе он препятствует угнетению личности и хищению его собственности. Это было бы противоречием. Закон не может избежать влияния на личность и собственность; и если закон занимается чем угодно, только не их защитой, то его действие неизбежно насилует свободу личности и его право на собственность.

Закон это справедливость, простая и ясная, точная и очерченная. Её видят глаза, её схватывает разум, ибо справедливость измерима, непреложна и неизменна. Правосудие не больше того и не меньше.

Если вы переступите присущие ему границы -- если попытаетесь сделать закон религиозным, братским, уравнительным, филантропическим, индустриальным, литературным или художественным, -- то вы заблудитесь на неисследованной территории, в неопределённости и нечёткости, в принудительной утопии или, хуже того, во множестве утопий, каждая из которых стремится захватить закон и навязать его вам. Это так, потому что, в отличие от правосудия, братство и филантропия не имеют чётких границ. Начав однажды, где вы остановитесь? И где остановится закон?

Столбовая дорога к коммунизму

Г-н де Сен-Крик предполагает распространить свою филантропию только на кое-какие промышленные группы. Он полагает потребовать, чтобы закон контролировал заказчиков на благо производителям.

Г-н Консидеран полагает финансировать дело трудовых групп. Он полагает использовать закон для обеспечения их гарантированным минимумом платья, жилья, пищи и всех проч. жизненных нужд.

Г-н Луи Блан полагает заявить -- и резонно -- что эти гарантии минимума -- только начало совершенного братства. Он полагает заявить, что закон должен дать станки и бесплатное образование всем трудящимся.

Другой на его месте заметил бы, что такое обустройство всё равно оставляет возможности для неравенства. И он стал бы претендовать также на то, чтобы закон дал всем -- даже в самой захолустной деревушке -- предметы роскоши, литературы, искусства.

Все эти предложения -- столбовая дорога к коммунизму. Законодательство тогда станет -- фактически уже стало -- полем битвы фантазий и алчности каждого.

Базис устойчивого правления

Закон это правосудие. При этом утверждении можно предполагать простое и устойчивое правление; и я не согласен с любым, кто рассказывает, как могла бы появиться даже мысль о революции, мятеже, самом осторожном восстании против правительства, чья организованная сила ограничивается только подавлением несправедливости.

При таком режиме было бы наибольшее процветание, и оно распределялось бы наиболее равным образом. Что касается страданий, неотделимых от человечества, никто бы даже и не подумал обвинять в них правительство. Это правда, ибо сила правительства была бы ограничена пресечением несправедливости, тогда правительство было бы невиновно в страданиях, как сейчас невиновно оно в перепадах температуры.

В доказательство этого положения рассмотрим такой вопрос. Был ли народ когда-либо замечен в бунте против апелляционного суда или штурмовала ли толпа мирового судью с целью получить большую оплату, бесплатные кредиты, станки, благоприятные расценки или созданные государством рабочие места? Все прекрасно знают, что такие вещи вне юрисдикции суда по рассмотрению гражданских дел или мирового судьи. А раз правительство ограничивалось соответственными функциями, все вскоре уясняли, что эти вещи вне юрисдикции самого закона.

Но постройте закон на принципе братства, провозгласите, что всё доброе и всё дурное проистекает из закона, что закон ответственен за все личные беды и всё социальное неравенство, тогда будет открыта дверь бесконечной веренице жалоб, раздражения, беспорядков и революций.

Справедливость подразумевает равные права

Закон это справедливость. Было бы поистине странно, если б закон мог быть чем-то ещё! Разве справедливость не является правом? Разве права не являются равными? По какому праву закон вынуждает меня утверждать социальные планы г-д Мимереля, де Мелёна, Тьера или Луи Блана? Если закон имеет моральное право так поступать, то отчего он не заставляет этих г-д согласиться с моими планами? Логично ли подозревать, что природа не наделила меня достаточным воображением, чтобы тоже измыслить утопию? Должен ли закон выбирать одну фантазию изо многих и поставить одной ей на службу организованную силу правительства?

Закон это справедливость. И нельзя сказать, как продолжают говорить, что закон может стать атеистическим, индивидуалистическим и бессердечным, что он может творить человеческий род по своему образу. Это абсурдный вывод, достойный лишь тех поклонников правительства, кто верит, что закон есть род человеческий.

Бессмыслица! Неужели эти поклонники правительства верят, что свободные люди прекратят действовать? Следует ли из этого, что если мы не получаем энергии от закона, то не получаем её вообще? Следует ли из этого, что если закон ограничен функцией защиты свободного применения наших способностей, то мы будем не в состоянии применить наши способности?

Предположите, что закон не принуждает нас следовать определённым формам религии или порядка вступления в союзы, или приёмов воспитания, или регулирования труда, или регулирования торговли, или планов благотворительности. Следует ли из этого, что мы нетерпеливо впадём в безбожие, отшельничество, невежество, нищету и жадность? Если мы свободны, следует ли из этого, что мы больше не будем признавать власть и милость Бога? Следует ли из этого, что мы перестанем объединяться, помогать друг другу, любить и оказывать помощь нашим несчастным собратьям, изучать тайны природы и стараться улучшать себя со всей силой своих способностей?

Путь к достоинству и прогрессу

Закон это справедливость. И именно по закону справедливости -- в царствование права, под влиянием свободы, безопасности, устойчивости и ответственности -- каждый человек обретёт свою настоящую ценность и подлинное достоинство своего существа. Именно по закону справедливости достигнет человечество -- несомненно, медленно, но верно -- упорядоченного и мирного прогресса гуманности по Божьему промыслу.

Мне это кажется теоретически верным, так как при каком бы то ни было обсуждаемом вопросе -- религиозном, философическом, политическом или экономическом, чего бы он ни касался -- процветания, морали, равенства, права, правосудия, прогресса, ответственности, сотрудничества, бедности, труда, торговли, капитала, оплаты, налогов, населения, финансов или управления -- с какой бы точки на научном горизонте я ни начинал свои исследования, я неизменно прихожу к одному заключению: решение проблем человеческих взаимоотношений следует искать в свободе.

Доказательство идеи

А доказывается ли это опытом? Оглядите весь мир. В каких странах самый мирный, самый нравственный и самый счастливый народ? Эти народы живут в странах, где закон менее всего вмешивается в частные дела, где правительство менее всего ощущается, где у индивидуума наибольший простор, а свободное мнение пользуется наибольшим влиянием, где административная власть самая умеренная и простая, где налоги наименее обременительны и почти равны для всех, а у народного недовольства меньше всего оснований для пробуждения. Эти народы -- в странах где индивидуумы и группы особенно активно исполняют свои обязанности и, следовательно, где нравы, признаться, несовершенных человеческих существ постоянно улучшаются, где торговля, собрания и сообщества наименее ограничены, где труд, капитал и население менее всего страдают от перемещений, где люди в наибольшей степени следуют своим наклонностям, где человеческие изобретения более всего отвечают Божьим законам.

Короче говоря, наисчастливейший, самый нравственный и самый мирный народ это тот, который теснее всего придерживается принципа: несмотря на несовершенство человечества, вся надежда всё-таки на свободные и добровольные деяния лиц в пределах права. Закон или силу нельзя применять ни для чего, кроме администрирования всеобщего правосудия.

Страсть править другими

Необходимо сказать: в мире слишком много "больших" людей -- законодателей, организаторов, благодетелей, народных вождей, отцов нации и т.п., и т.п. Слишком многие ставят себя над человечеством; они делают карьеру на его организации, патронировании и на управлении им.

Однако, кто-то скажет: "Вы же сами занимаетесь именно этим".

Верно. Но следует допустить, что я действую совсем в ином смысле. Если б я присоединился к отряду преобразователей, то с единственной целью убедить их оставить народ в покое. Я не смотрю на народ, как Ванказон смотрит на свой автомат. Скорее, как физиолог принимает человеческое тело таким как оно есть, так и я принимаю людей такими как они суть. Я стремлюсь только изучать и восторгаться.

Моё отношение ко всем другим хорошо иллюстрируется рассказом одного известного путешественника. Однажды он прибыл в племя дикарей, где только что родился ребёнок. Его окружила куча ворожей, кудесников и знахарей, вооружённых кольцами, крюками и верёвками. Один из них сказал: "Это дитя никогда не издаст аромат трубки мира, пока я не растяну его ноздри." Другой сказал: "Он никогда не будет слышать, пока я не вытяну его мочки до плеч." Третий сказал: "Он никогда не увидит солнечный свет, пока я не скошу ему глаза". Ещё один сказал: "Он никогда не встанет прямо, пока я не согну ему ноги." Пятый сказал: "Он никогда не научится думать, пока я не разглажу его череп".

"Стойте, -- крикнул путешественник, -- то, что сделал Бог, сделано хорошо. Не притворяйтесь, будто умеете больше него. Бог дал органы этому хрупкому созданию; пусть он развивается и растёт сильным благодаря упражнениям, пользе, опыту и свободе".

Отведаем свободы

Бог даровал людям всё, что им необходимо для выполнения своего предназначения. Он предусмотрел общественную форму, так же как и человеческую; и общественные органы устроены так, что будут развиваться гармонично в чистом воздухе свободы. Долой знахарей и организаторов! Долой их кольца, цепи, крючья и клещи! Долой их искусственные системы! Долой прихоти государственных администраторов, их проекты по обобществлению, их централизацию, их тарифы, правительственные школы, государственную религию, их безвозмездные кредиты, их банковские монополии, их регламентацию, их ограничения, их уравнение в налогообложении и их благочестивое морализирование!

А теперь, после того как законодатели и благодетели так тщетно навязывали обществу столько систем, пусть же они в конце концов остановятся там, где начали. Пусть же они отвергнут всякие системы и отведают свободы. Ибо свобода -- признание веры в Бога и в Его труды.