XXXVI. КРИЗИС ИНТЕРВЕНЦИОНИЗМА

1. Плоды интервенционизма

Интервенционистская политика, в течение многих десятилетий практикуемая правительствами капиталистического Запада, привела ко всем тем последствиям, которые предсказывали экономисты. Войны, гражданские войны, жестокое угнетение масс самоназначенными диктаторами, экономические депрессии, массовая безработица, проедание капитала, голод.

Однако не эти катастрофические события привели к кризису интервенционизма. Интервенционистские доктринеры и их последователи объясняют все эти нежелательные последствия как неизбежные свойства капитализма. На их взгляд, именно эти бедствия ясно демонстрируют необходимость усиления интервенционизма. Провалы интервенционистской политики по крайней мере не ослабили популярной доктрины, на которой она базируется. Они интерпретируются таким образом, что повышают, а не снижают престиж этих учений. Поскольку несостоятельность экономической теории невозможно доказать просто с помощью исторического опыта, интервенционистские пропагандисты имели возможность продолжать свое дело, невзирая на опустошение, которое они несли с собой повсюду.

И тем не менее эпоха интервенционизма подходит к концу. Интервенционизм исчерпал весь свой потенциал и должен исчезнуть.

2. Истощение резервного фонда

В основе любых интервенционистских мероприятий лежит идея, что более высокий доход и богатство более обеспеченной части населения это средства, которые можно свободно использовать для улучшения условий существования менее удачливых сограждан. Сущность интервенционистской политики состоит в том, чтобы взять у одной группы и отдать другой. Она суть конфискация и распределение. Любая мера в конечном итоге оправдывается заявлением, что было бы справедливо обуздать богатых ради блага бедных.

В сфере государственных финансов наиболее характерным проявлением этой доктрины выступает прогрессивное налогообложение доходов и имущества. Обложение налогами богатых и расходование доходов на улучшение условий существования бедных является главным принципом современных бюджетов. В области отношений между трудом и капиталом рекомендуется сокращение рабочего дня, повышение заработной платы и тысячи других мер, которые, как считается, выгодны работнику и обременяют работодателя. Любой вопрос государственного управления и местного самоуправления трактуется исключительно с точки зрения этого принципа.

Показательным примером являются методы, применяемые в управлении национализированными и муниципализированными предприятиями. Такие предприятия часто преследуют финансовые неудачи; их балансы регулярно показывают убытки, ложащиеся бременем на казначейство государства или города. Нет никакого смысла задаваться вопросом, является ли причиной дефицита печально известная неэффективность государственного управления деловым предприятием или, по крайней мере отчасти, причина в неадекватности цен, по которым товары и услуги продаются потребителям. Значение имеет только то, что покрывать этот дефицит должны налогоплательщики. Интервенционисты целиком и полностью одобряют такое положение дел. Они неистово отвергают два других возможных решения: продажу предприятий частным предпринимателям или повышение цен для потребителей до уровня, при котором дефицита не образуется. Первое из этих предложений в их глазах выглядит очевидно реакционным, потому что они уверены, что неизбежная тенденция истории состоит во все большей и большей социализации. Второе считается антисоциальным, потому что усиливает нагрузку на широкие массы потребителей. Справедливее будет заставить нести это бремя налогоплательщиков, т.е. более состоятельных граждан. Их платежеспособность выше, чем у среднего человека, ездящего по национализированным железным дорогам и на муниципальных метро, троллейбусах и автобусах. Требование самоокупаемости этих отраслей коммунального хозяйства, по словам интервенционистов, является пережитком старомодных идей ортодоксальных финансов. С таким же успехом можно стремиться сделать самоокупаемыми дороги и государственные школы.

Нет нужды спорить с защитниками политики дефицита. Очевидно, что возможность прибегнуть к принципу платить по возможности зависит от наличия таких доходов и состояний, которые еще можно изъять с помощью налогов. Его нельзя будет больше использовать, как только эти избыточные средства будут исчерпаны налогами и другими интервенционистскими мероприятиями.

Именно таково нынешнее положение дел в большинстве европейских стран. Соединенные Штаты еще не зашли так далеко; однако, если в ближайшее время направление экономической политики здесь радикально не изменится, то они окажутся в аналогичном положении.

Ради поддержания дискуссии мы можем пренебречь всеми остальными последствиями, к которым должен привести триумф принципа платить по возможности, и сосредоточиться на его финансовых аспектах.

Интервенционист, пропагандируя дополнительные государственные расходы, не осознает, что имеющиеся средства ограничены. Он не понимает, что увеличение расходов в одном департаменте уменьшает расходы других департаментов. По его мнению, деньги имеются в изобилии. Доходы и состояния богатых легко можно изъять. Рекомендуя увеличить ассигнования на школы, интервенционист просто обращает внимание на то, что было бы хорошо больше тратить на образование. Он не пытается доказать, что рост бюджетных ассигнований на школы более целесообразен, чем увеличение ассигнований по ведомству других департаментов, например, здравоохранения. Ему не приходит на ум, что можно привести веские аргументы в пользу сокращения государственных расходов и снижения бремени налогообложения. Поборники урезания бюджета в его глазах являются просто-напросто защитниками очевидно несправедливых интересов богатых.

При существующих ставках подоходного налога и налога на наследство резервный фонд, из которого интервенционисты стремятся покрыть все государственные расходы, сокращается очень быстро. Он практически полностью исчез в европейских странах. В Соединенных Штатах недавнее повышение ставок налога дало лишь незначительное увеличение доходов государства по сравнению с теми, которые были бы получены, если бы повышение остановилось на гораздо меньших ставках. Высокие ставки подоходного налога для богатых, пользующиеся большой популярностью у дилетантов и демагогов от интервенционизма, обеспечивают весьма скромное приращение доходов государства[В Соединенных Штатах ставка подоходного налога по Закону 1942 г. составляла 52% от налогооблагаемого дохода в интервале 22 00026 000 дол. Если бы налог остановился на этом уровне, то потери государственных доходов от поступлений 1942 г. составили бы 249 млн дол., или 2,8% от совокупного подоходного налога на частных лиц за этот год. В том же году совокупный чистый доход в категории от 10 000 дол. и выше был равен 8912 млн дол. Полная конфискация этих доходов не принесла бы в государственную казну столько, сколько в тот год было получено от всех доходов, подлежащих налогообложению, а именно 9046 млн дол. (cм.: A Tax Program for a Solvent America. Committee on Postwar Tax Policy. New York, 1945. P. 116117, 120).]. С каждым днем становится все более очевидным, что крупномасштабные добавления к суммам государственных расходов больше невозможно финансировать путем доения богатых и что их бремя должны нести широкие массы населения. Традиционная налоговая политика эпохи интервенционизма, ее прославленные механизмы прогрессивного налогообложения и щедрых государственных расходов вплотную приблизились к грани, за которой их нелепость уже невозможно больше скрывать. Печально известный принцип, согласно которому, поскольку частные расходы зависят от величины располагаемого дохода, то и государственные доходы должны регулироваться в соответствии с расходами, доказывает собственную несостоятельность. Впредь правительства должны отдавать себе отчет в том, что один доллар нельзя потратить дважды и что различные статьи государственных расходов находятся в конфликте друг с другом. Каждый цент дополнительных государственных расходов будет собираться как раз с тех людей, которые до сих пор стремились перенести основное бремя на другие группы населения. Те, кто жаждет получить субсидии, сами будут платить по счетам. Убытки предприятий, которыми владеет и управляет государство, будут оплачиваться основной массой населения.

Ситуация в паре работодательработник будет аналогичной. Популярная доктрина утверждает, что наемные рабочие добиваются социальных завоеваний за счет нетрудовых доходов эксплуатирующих классов. Говорят, что бастующие выступают не против потребителей, а против администрации. Нет никаких причин, чтобы повышать цены на продукцию, когда увеличиваются издержки на заработную плату; разница должна покрываться работодателями. Но когда все большая и большая часть доли предпринимателей и капиталистов поглощается налогами, высокими ставками заработной платы и другими социальными завоеваниями, а также потолками цен, то для выполнения этой буферной функции не остается ничего. Тогда становится очевидным, что каждое повышение заработной платы должно на 100% оказывать неблагоприятное влияние на цены конечной продукции и что социальные завоевания какой-либо одной группы полностью соответствуют социальным потерям других групп. Любая стачка становится стачкой против всех остальных людей не только в долгосрочной перспективе, но и в краткосрочном плане.

Существенным моментом социальной философии интервенционизма является наличие неисчерпаемых фондов, которые можно доить вечно. Когда этот источник пересыхает, вся система интервенционизма рушится: принцип Санта-Клауса самоликвидируется.

3. Конец интервенционизма

Интервенционистская интерлюдия должна закончиться, так как интервенционизм не может создать устойчивую систему социальной организации. Тому есть три причины.

Первая: ограничительные меры всегда ограничивают объем производства и количество благ, доступных для потребления. Какие бы аргументы ни выдвигались в пользу определенных ограничений и запрещений, эти мероприятия сами по себе не могут составить систему общественного производства.

Вторая: все разновидности вмешательства в рыночные явления не только не способны достичь целей, которые ставятся их авторами и сторонниками, но и создают положение дел, которое с точки зрения оценок самих их авторов и пропагандистов является менее желательным, чем предшествовавшее ему состояние, которое они были предназначены изменить. Если кто-то желает исправить очевидные несоответствия и нелепости дополнения первого акта вмешательства все большим количеством этих актов, то он должен заходить все дальше и дальше до тех пор, пока не будет полностью уничтожена рыночная экономика и ее не заменит социализм.

Третья: интервенционизм стремится конфисковать излишек у одной части населения и отдать его другой части. Если этот излишек исчерпывается путем полной конфискации, то дальнейшее продолжение этой политики становится невозможным.

Идя по пути интервенционизма, все страны, не принявшие на вооружение полный социализм русского образца, все больше и больше приближаются к тому, что называется плановой экономикой, т.е. к социализму немецкого, или гинденбургского образца. Что касается экономической политики, то в наши дни не существует большой разницы между различными странами, а в пределах одной страны между различными партиями и группами давления. Историческое название партии потеряло свое значение. Насколько дело касается экономической политики, осталось практически всего две фракции: сторонники ленинского метода всеобъемлющей национализации и интервенционисты. Защитники свободной рыночной экономики мало влияют на ход событий. Та экономическая свобода, которая еще существует, является скорее следствием провала мероприятий, которые реализовывались правительствами, чем сознательной политики.

Трудно определить, какая часть сторонников интервенционизма отдает себе отчет в том, что рекомендуемая ими политика прямым ходом ведет к социализму, а какая часть находится в плену иллюзии, что то, к чему они стремятся, является центристской системой, которая может функционировать в качестве постоянной системы третьим решением проблемы экономической организации общества. В любом случае определенно можно утверждать: все интервенционисты уверены, что государство и только государство призвано решать в каждом отдельном случае, позволить ли событиям идти так, как определено рынком, или же необходимо вмешаться в ход событий. Это означает, что они готовы терпеть господство потребителей только тогда, когда оно приводит к результатам, которые ими одобряются. Как только в экономике случается нечто, что не нравится какому-либо из многочисленных бюрократических учреждений, или возникает раздражение групп давления, люди требуют новых интервенций, регулирования и ограничений. И если бы не неэффективность законодателей, а также невнимательность, небрежность и продажность многих чиновников, то последние следы рыночной экономики давно бы исчезли.

Непревзойденная эффективность капитализма никогда прежде не проявлялась в таком выгодном свете, как в нашу эпоху ужасного антикапитализма. В то время как правительства, политические партии и профсоюзы саботируют все деловые операции, дух предпринимательства тем не менее добивается увеличения количества и улучшения качества продукции и большей доступности ее для потребителей. В странах, которые еще не полностью отказались от капиталистической системы, простой человек имеет уровень жизни, которому позавидовали бы государи и набобы ушедших эпох. Совсем недавно демагоги обвиняли капитализм в нищете народных масс. Сегодня они склонны скорее винить капитализм в изобилии, которое он обрушил на голову простого человека.

Выше было показано, что управленческая структура, т.е. распределение вспомогательных задач по руководству предприятием между ответственными помощниками, которым может предоставляться определенная свобода действий, возможна только в рамках системы, построенной на прибыли[Cм. с. 287290.]. Отличительные черты управляющего как такового, которые ставят его в положение, отличное от положения простого технического специалиста, состоят в том, что в сфере своей задачи он сам определяет методы, посредством которых его действия будут приспосабливаться к принципу получения прибыли. В социалистической системе, где нет ни экономического  расчета, ни бухгалтерского учета капитала, ни исчисления прибыли, вообще нет места управленческой деятельности. Но до тех пор, пока социалистическое сообщество еще в состоянии производить вычисления на основе цен, установленных на зарубежных рынках, оно в определенной степени также может использовать квазиуправленческую иерархию.

Называть какую-либо  эпоху переходной является жалким паллиативом. В живом мире перемены происходят постоянно.  Любая эпоха является переходной. Мы можем провести различие между общественными системами, которые могут быть устойчивыми, и общественными системами, неизбежно являющимися переходными вследствие того, что они саморазрушительны. Выше отмечалось, в каком смысле интервенционизм сам себя уничтожает и должен привести к социализму немецкого образца. Некоторые европейские страны уже достигли этой фазы и никто не знает, последуют ли Соединенные Штаты их примеру. Но до тех пор, пока Соединенные Штаты  будут держаться за рыночную экономику и не примут на вооружение систему полного государственного управления производством, социалистические экономики Западной Европы будут в состоянии производить экономические расчеты. Их руководство производством еще не будет обладать самым характерным свойством социалистического руководства; оно все еще будет основываться на экономическом расчете. Поэтому во всех отношениях оно будет очень сильно отличаться от ситуации, которая сложилась бы, если бы весь мир обратился к социализму.

Часто говорят, что половина мира не может продолжать оставаться приверженной рыночной экономике, когда другая половина является социалистической. Однако нет никаких причин предполагать невозможность такого разделения и сосуществования двух систем. Если бы такая ситуация действительно сложилась, тогда нынешняя экономическая система стран, отказавшихся от капитализма, могла бы продолжать существовать неопределенно долго. Ее функционирование может привести к социальной дезинтеграции, хаосу и человеческим страданиям. Однако ни низкий уровень жизни, ни прогрессирующее обнищание автоматически не ликвидируют экономическую систему. Она уступает более эффективной системе только в том случае, если люди достаточно разумны, чтобы самостоятельно осознать преимущества, которые могут дать им эти перемены. Либо она может быть разрушена иностранными захватчиками, оснащенными более совершенным оружием в результате большей эффективности своей экономической системы.

Оптимисты надеются, что по крайней мере те страны, которые в прошлом создали капиталистическую рыночную экономику и ее цивилизацию, будут придерживаться этой системы и в будущем. Многое говорит как в подтверждение, так и в опровержение этого ожидания. Бессмысленно отвлеченно рассуждать о результатах великого идеологического конфликта между принципами частной собственности и государственной собственности, индивидуализма и тоталитаризма, свободы и авторитарной регламентации. Все, что мы в состоянии узнать о результатах этой борьбы заранее, кратко можно выразить в следующих трех утверждениях:

1. Мы не располагаем никакими сведениями о существовании и действии сил, которые присудили бы окончательную победу в этой схватке тем идеологиям, применение которых обеспечит сохранение и дальнейшую интенсификацию социальных связей и повышение материального благосостояния человечества.

2. Человек должен выбирать между рыночной экономикой и социализмом. Он не сможет уклониться от выбора между этими альтернативными вариантами, приняв на вооружение некую центристскую позицию, как бы она ни называлась.

3. В условиях упразднения экономического расчета всеобщее принятие социализма приведет к полному хаосу и распаду общественного сотрудничества, основанного на разделении труда.