Пролог. Новое открытие свободы: личные воспоминания

Я был очень рад получить ваше приглашение обсудить мои воспоминания о новом открытии свободы в Германии. Вообще-то я не склонен погружаться в воспоминания, поскольку чувствую себя еще не настолько старым и, одновременно, слишком занятым, чтобы предаваться этому делу. Так что я немного растерялся, пытаясь прикинуть, чем же занять ваше внимание в течении получаса. Правда, мне есть с чего начать, поскольку мне случилось поработать с более ранним поколением участников Verein Deutscher Maschinenbau-Anstalten (Ассоциация германских машиностроительных предприятий).

Сегодня я намерен говорить, главным образом, о развитии Германии, хотя немного забавно, что иностранец вроде меня будет рассуждать о развитии свободы в Германии. Наша история была столь незадачлива, что сегодня мои воспоминания имеют достоинство редкости. Злая судьба довлела над попытками немцев защитить идеал свободы в целом и в том числе экономической свободы, а в результате я являюсь сегодня почти единственным живым представителем того поколения, которое сразу после окончания первой мировой войны посвятило всю свою энергию сохранению цивилизованного общества, того поколения, которое поставило перед собой задачу создать условия для построения лучшего общества и научиться понимать, а до известной степени и защищать, традицию, которая цивилизовала мир. В послевоенные годы наша очень маленькая группа, получившая первичный импульс от Людвига фон Мизеса, посвятила себе этой задаче. Атмосфера в общественных науках в те годы была далеко не благоприятна для нас, поскольку тогда безраздельно господствовали идеи интервенционизма, укоренившиеся в первую очередь в Германии после 1870-х годов. Результатом такого положения вещей было то, что после конца первой мировой войны в Германии практически не осталось экономистов-теоретиков. [О состоянии экономической теории в Германии см. главу 4 -- амер. изд.]

Я едва ли преувеличиваю, и для иллюстрации приведу лишь один факт. После демобилизации я встретил в Венском университете счастливых девушек, которым повезло слушать лекции Макса Вебера летом 1918 года, когда мы еще были на фронте. В течении одного семестра Вебер был профессором экономической теории в Вене, и в одной из лекций заметил, что чувствует себя не достаточно квалифицированным, поскольку первой лекцией по экономической теории, которую ему удалось прослушать, была его собственная. В то время в Германии было почти невозможно стать теоретиком в области общественных наук. Каждый, кто подобно мне изучал инфляцию на живом примере Австрии и Германии, под едкие комментарии своего наставника Людвига фон Мизеса, который не уставал отмечать все нелепости, произносимые по этому поводу немецкими экономистами, вроде утверждения г-на Хавенштейна, что избегать следует не инфляции, а недостатка денег [Rudolf Havenstein (1857--1923), президент Рейхсбанка, центрального банка Германии, с 1908 по 1923 год; по поводу его высказываний на эту тему смотри Fritz K. Ringer, ed., The German Inflation of 1923 (New York: Oxford University Press, 1969), p. 96. -- амер. изд.], или смехотворнейших суждений о денежной политике одного из виднейших авторов популярного учебника о финансовых институтах Хелфериха [Karl Helfferich (1872--1924), директор Дейтче банка в Берлине и автор Des Geld (Leipzig: Hirschfeld, 1903, 6-е издание, 1923) -- амер. изд.] -- не мог не прийти к выводу, что в Германии экономическая теория как наука вымерла.

Мизес, бывший в этом отношении кем угодно, но только не добряком, делал исключение для трех или четырех человек. Он говорил, что Адольф Вебер как и Пассов, вполне разумные люди и, по крайней мере, защищали капитализм. Дитцел проявлял некоторое понимание <предмета -- прим. пер. (Б.П.)>, а Пёль также был бы достоин уважения, если бы сумел наконец что-нибудь опубликовать и сделать хоть чуть больше, чем просто пропагандировать в Германии работы Густава Касселя. Мизес полагал, что за исключением этих вот, в Германии больше не было экономистов. И он не был так уж неправ.

В 1920-х годах, наконец, возник теоретический подход, но совершенно игнорировавший свободу. Что знаменательно, о значимости экономической теории догадался Бернхард Хармс, тогдашний честолюбивый директор Кильского института. [Bernhard Harms (1876--1939) возглавлял Institut fur Weltwirtschaft в Кильском университете. Шумпетер называет его "одним из эффективнейших, какие когда-либо жили, организаторов исследований". History of Economic Analysis (New York: Oxford University Press, 1954), p. 1155 -- амер. изд.] Сам он не имел хорошего экономического образования, но по советам других он окружил себя группой социалистических теоретиков, которые, предположительно, были лучшими из наличных. К несчастью для немецкой теории Бекер [Carl Heinrich Becker (1876--1933) -- амер. изд.], самый влиятельный советник Прусского министра образования, выбрал для вакантной тогда кафедры экономики Берлинского университета не Йозефа Шумпетера, а Эмиля Ледерера. [Emil Lederer (1882--1939) писал о многих вопросах экономики труда и промышленности. В 1933 году он эмигрировал в Нью-Йорк и стал первым деканом факультета Политических и социальных наук в Новой школе социальных исследований. -- амер. изд.] Разочарованный Шумпетер уехал в Соединенные Штаты, а Ледерер, который также участвовал в семинаре Бём-Баверка, но был слабейшим из участников -- был назначен руководителем кафедры в Берлине. [Это случилось в 1931 году. Шумпетер ответил согласием на приглашение в Гарвардский университет в следующем году. -- амер. изд.]

Помимо этой группы, которые все были не только социалистами, но и евреями и, конечно же, были принуждены оставить Германию в 1933 году -- существовали всего лишь две группы теоретиков, одна из которых была активна в академической среде, а другая -- в неакадемической.

Последняя состояла из группы джентльменов, которые -- что довольно странно -- собрались под крышей Ассоциации германских машиностроителей (VDMA), и назвали себя "рикардианцами", чтобы отделить себя от основной школы экономической теории. Среди них были Александр Рюстов [Alexander Rustow (1885--1963), профессор экономической географии и экономической истории в университете Стамбула, автор Ortsbestimmung der Gegenwart, 3 vols (Erlenbach-Zurich and Stuttgart: Eugen Rentsch, 1950--1957), сокращенный перевод на английский Freedom and Domination (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1980). -- амер. изд.], Ганс Гестрих [Hans Gestrich (1893--1945), преподавал в Берлинском университете -- амер. изд.] и Отто Вейт [Otto Veit (1898--?), банкир и профессор Франкфурского университета -- амер. изд.]. Членом этого кружка был и Лаутенбах [Wilhelm Lautenbach (1891--1948) -- амер. изд.], очень одаренный теоретик, умерший совсем молодым, который состоял на государственной службе, а не в VDMA. Другими членами кружка были д-р Илау [Hans Ilau (1901--?) был позднее экономистом в Дрезденском банке, а также в Дармштадтском и Национальном банке, издатель Frankfurter Zeitung -- амер. изд.], Фридрих Лутц [Friedrich August Lutz (1901--1975) преподавал в университетах Фрайбурга, Принстона и Цюриха, специализировался на теории капитала и процента. Его жена Вера Смит Лютц работала помощницей Хайека во время учебы в Лондонской школе экономической теории. -- амер. изд.] и Теодор Эшенбург [Theodor Eshenburg (1904--?) позднее был профессором политических наук в Тюбингенском университете -- амер. изд.], с которым я познакомился позднее. 

Группа мужчин в VDMA была фактически единственным влиятельным и деятельным кружком теоретиков в Германии, которые честно, но безуспешно стремились к установлению свободной экономики. Этот кружок продолжал существовать даже в нацистский период, но большая часть его членов умерли молодыми.

Я живо помню один свой приезд в Берлин в этот период. Обычно я избегал Германии, и во время частых поездок из Лондона в Вену пересекал только юго-западный угол ее, где регулярно навещал Вальтера Эйкена [Walter Eucken (1891--1950), профессор теоретической экономики во Фрайбургском университете -- амер. изд.], о чем расскажу позже. Однажды мне случилось читать лекцию в Варшаве, и по дороге в Лондон я попал в Берлин, где сделал остановку. Здесь я столкнулся с кружком "рикардианцев", и мы проговорили в доме одного из них целый вечер. Кажется, это был дом Гестриха. Хорошо помню, что когда мы перешли от чисто теоретических вопросов к более рискованным предметам, кто-то -- может быть один из гостей -- вскочил и накрыл телефон чайной подушкой, чтобы, избави бог, никто из посторонних не смог услышать наш разговор. Эта группа, тесно связанная с VDMA, одна из немногих пережила нацистский период не отказываясь от либеральной традиции.

Вернемся-ка ближе к моей главной теме. Очень давно, я не помню точно даты, может быть в 1926 году в Вене на собрании Ассоциации социальной политики (Ferein fur Sozialpolitik [об Ассоциации см. главу 4 -- амер. изд.]), я познакомился с Вильгельмом Рёпке [о Рёпке см. два первые Приложения к этой главе -- амер. изд.]. В течение нескольких лет я был очень близок с ним, и через него же я познакомился с группой "рикардианцев". В дальнейшем на собраниях Verein fur Sozialpolitik (в Цюрихе в 1928 году и в Кёнигсберге в 1930 году) он единственный скрашивал для меня атмосферу этих встреч, на которых доминировали такие государственные служащие, как Зомбарт и его ученики. Все они были очень почтенными господами, но при этом настолько же чуждыми экономической теории, насколько они были враждебны свободе.

Благодаря Рёпке я познакомился во Фрайбурге с Вальтером Эйкеном. В то время он был совсем не известен, но уже был очень влиятелен в кругу коллег. Он, похоже, был самым серьезным мыслителем в области социальной философии, из рожденных в Германии за последнюю сотню лет. К тому времени Эйкен опубликовал только ряд небольших работ. Как ни странно, его главная работа [Walter Eucken, Die Grundlagen der Nationalokonomie (Jena: Gustav Fusher, 1940), перевод на английский T.W. Hutchinson The Foundations of Economics: History and Theory in the Analysis of Economic Reality (London: W. Hodge, 1950) -- амер. изд.] нашла меня в Лондоне во время войны. Я никогда не мог понять, почему эта книга, которую мне прислал Рёпке из Цюриха, дошла до меня -- то ли в силу небрежности британских чиновников, то ли потому, что они за мной следили, и давали мне возможность основательно скомпрометировать себя. Как бы то ни было, эта книга, опубликованная в 1940 году, попала ко мне во время войны. Именно она помогла мне понять, насколько крупной фигурой является Эйкен, и в какой степени он и его коллеги воплотили великую либеральную традицию Германии.

Когда я заметил выше, что в последние полстолетия смерть собрала преждевременную жатву в среде немецких последователей идеала свободы, я думал прежде всего о кружке Эйкена, второй из двух групп теоретиков, о которых говорилось выше. Я не могу перечислить их всех, но чтобы вы могли представить тяжесть понесенных Германией потерь отмечу, по крайней мере, Микша [Leonard Miksch (1901--1950) -- амер. изд.] и Лампе [Adolf Lampe (1897--1948) -- амер. изд.], двух наиболее перспективных сотрудников Эйкена, а также его ближайшего друга и сотрудника в области философии права Франца Бёма [Franz Bohm (1895--1977) -- амер. изд.].

Собственная либеральная традиция вполне могла возникнуть в Германии. Эти возможности проявились в издании ежегодника Ordo [Ordo: Jahrbuch fur die Ordnung von Wirtschaft und Gesselschaft, ежегодник, выпускаемый с 1948 года; издателями были Эйкен и Бём. -- амер. изд.] и в деятельности кружка Ordo, хотя, конечно же, это был узкий либерализм. Но кружок Ordo так и не развернулся в широкое движение. Ему недоставало вдохновенного лидера, которым мог бы стать Эйкен.

Дружба с Вальтером Эйкеном была дорога мне. В конце 1930-х годов, перед началом войны, когда я впервые приобрел автомобиль и ездил на нем из Лондона в Австрию, я регулярно останавливался во Фрайбурге, чтобы навестить Эйкена. Хотя у него не было времени для участия в наших попытках защитить либерализм, наши встречи возымели важные последствия. Моя книга Путь к рабству вскоре после выхода была переведена на немецкий г-жой Рёпке [F.A. Hayek, Der Weg zur Knechtschaft, trans. Eva Ropke (Erlenbach-Zurich: Eugen Rentscsh, 1945 -- амер. изд.]. Немецкое издание было опубликовано в Германии, но -- что я понял не сразу -- ввоз ее в Германию в течении трех лет был запрещен, так что она была доступна только в виде машинописных копий. Между оккупационными властями действовало соглашение не допускать распространения книг, враждебных к любой из них. Хотя эта книга была написана в период, когда русские были нашими союзниками и направлена не столько против коммунизма, сколько против фашизма, русские инстинктивно почувствовали, что книга направлена против них. Поэтому они настояли, чтобы оккупационные власти запретили ввоз книги в Германию. Поскольку уж мы заговорили об этом, позвольте мне рассказать историю до конца. Когда я в 1946 году попал наконец в Германию, а ввоз книги в страну был еще запрещен, случилась следующая трогательная история. Хотя запрет на ввоз действовал, и только несколько экземпляров были подпольно доставлены из Швейцарии, книга приобрела широкую известность и не только в виде краткого изложения в Reader's Digest [F.A. Hayek, "The Road to Serfdom", in The Reader's Digest, April 1945, pp. 1--20 -- амер. изд.], но и в виде полных копий.

Мне удалось достать машинописную копию, которую я начал читать в вагоне. Неожиданно я обнаружил, что там есть куски мне незнакомые. Я мгновенно осознал, что моя книга стала жертвой тех же превратностей, что и многие средневековые тексты, когда копии изготовлялись с копии копий, и в результате чьи-то заметки на полях переносились в следующую копию, так что чей-то безымянный вклад стал частью текста, попавшего мне в руки. Впрочем, мы слишком удалились от основной темы.

Я хотел рассказать о роли Вальтера Эйкена в организации международного движения, которое не стоит называть движением за свободу, но это движение в пользу понимания предпосылок свободы. Ведь распространенная иллюзия, что свобода может быть предоставлена сверху, представляет собой действительную проблему. Необходимо понимание, что должны быть созданы условия, которые бы позволяли людям творить собственную судьбу.

После публикации книги Путь к рабству меня начали приглашать для чтения лекций. Путешествуя по Европе и по Соединенным Штатам, почти везде я встречал кого-нибудь, кто говорил о своем полном единодушии со мной и, одновременно, о своей полной изолированности, о том, что ему не с кем даже обсудить эти темы. У меня возникла идея свести вместе этих очень одиноких людей. И благодаря счастливой случайности я смог добыть денег чтобы осуществить этот план.

История эта слишком поразительна, чтобы не рассказать о ней. Один швейцарский господин добыл денег, чтобы Рёпке мог издавать свой журнал. [Швейцарским господином был Альберт Хунольд (1899--1981) -- амер. изд.] Но как легко вообразить каждому, имеющему представление об этом человеке, он намеревался контролировать журнал. Рёпке не согласился на такие условия, и они разорвали отношения. Моей первой задачей было примирить Рёпке с этим очень талантливым сборщиком денег, и уговорить Рёпке отдать часть денег, собранных специально для его журнала, на организацию учредительного собрания либералов в Швейцарии. Он согласился на это, и в результате стало возможным организовать в 1947 году первую встречу общества Монт Пелерин на горе Пелерин близ Веве. В собрании приняли участие 37 человек из примерно 60 приглашенных мною. Здесь были все встреченные мною одинокие души, которым не с кем было обсудить свои проблемы. [Речь Хайека на открытии конференции перепечатывается в главе 12. В примечании к этой главе см. список участников. -- амер. изд.]

Я предложил принять в число участников двух немцев. Одним из них был, конечно, Вальтер Эйкен. Вторым, которого я имел в виду, был историк Франц Шнабель. [Franz Schnabel (1887--1966), профессор истории в Мюнхенском университете, автор Deutsche Geschichte im neunzehnten Jahrhundert, 4 vols (Freiburg: Herder, 1929--1937) -- амер. изд.] Моей целью было -- и остается до сих пор, хотя достичь ее вполне и не удалось -- иметь в группе не только чистых экономистов, но также социальных философов, юристов и, особенно, историков. К сожалению, я не смог вытащить в Швейцарию Франца Шнабеля, но Эйкен приехал. Подобно большинству немцев своего поколения он страдал от незнания языков; впрочем, его английский был достаточно хорош, чтобы участвовать в дискуссиях. Он говорил только на немецком, и для меня было немалым удовольствием служить ему на этой конференции переводчиком и заслужить похвалу за то, что я смог выразить его идеи на английском намного лучше, чем они были сформулированы на немецком.

Я рассказываю обо всем этом потому, что Эйкен имел громадный успех на этой конференции. И мне представляется, что успех Эйкена в 1947 году -- единственного немца, участвовавшего в международной научной конференции -- внесло небольшой вклад, если позволительно использовать это слово, в реабилитацию немецких ученых на международной сцене. До этого все, а в особенности мои американские друзья, спрашивали: "Ты действительно намерен пригласить и немцев?". Сегодня такой вопрос трудно представить себе. Я намеревался сделать это, и я был достаточно удачлив и нашел человека, который стал звездой конференции.

Некоторым образом первая учредительная конференция общества Монт Пелерин, которое, мне кажется я имею право сказать об этом, было моей личной идеей, хотя при его организации мне многие помогали, а в первую очередь Рёпке и фон Мизес, конституировала возрождение либерального движения в Европе. [Хайек здесь намекает на спор с Рёпке и Хунольдом в начале 1960-х годов относительно истоков и направленности общества Монт Пелерин. Подробности этого эпизода пока не стали достоянием гласности. -- амер. изд.] Американцы оказали мне честь, когда сочли исходной датой публикацию моей книги Путь к рабству (1944), но я убежден, что действительно серьезное движение интеллектуалов за восстановление идеи личной свободы, особенно в сфере хозяйственной деятельности, началось с основания общества Монт Пелерин в 1947 году.

Почти одновременно с основание общества Монт Пелерин -- может быть годом или двумя позднее -- произошла и вторая подвижка в этом же направлении. Молодой английский летчик, сумевший по возвращении с войны разбогатеть, пришел ко мне с вопросом, что он может сделать, чтобы пресечь зловещее расползание социализма. Мне пришлось потратить немало сил, чтобы убедить его, что массовая пропаганда бесполезна, и что нужно переубедить интеллектуалов. Для этого нам нужно развить легко понимаемое экономическое истолкование предпосылок свободы, для чего нужно создать организации, нацеленные на тот сегмент среднего класса, который я тогда называл -- отчасти со злостью, отчасти шутливо -- "торговцы подержанными идеями", и которые представляют собой чрезвычайно важную группу, поскольку именно от них зависит мышление масс. Я убедил этого человека по имени Энтони Фишер в том, что такие организации нужны, и результатом стало создание Института экономических дел в Лондоне. Первоначально он развивался очень медленно, но сегодня это не только чрезвычайно влиятельная организация, но он также является моделью для целого ряда схожих организаций по всему западному миру, откуда распространяются здравые идеи. [Institute of Economic Affairs был основан в 1955 году и продолжает публиковать книги, эссе и журнал Economic Affairs. Двое из числа бывших директоров института -- Артур Селдон и Лорд Харрис, кавалер Почетного креста (Lord Harris of High Cross) -- многолетние сотрудники Хайека. Список других "схожих организаций" см. во Введении к этой книге. -- амер. изд.]

Много чего можно было бы рассказать о дальнейших событиях, но здесь я не буду останавливаться на этом. Мне бы хотелось вернуться к одному моменту, который был особенно важен для Германии. Германия с благодарностью отреагировала на денежную стабилизацию 1949 года. Я должен сказать, что Германии крайне повезло, что в нужное время и в нужном месте нашелся человек, очень одаренный природой. Я знал многих экономистов с гораздо большей теоретической умудренностью и проницательностью, но я никогда не встречал другого со столь же сильным инстинктивным чутьем на правильные решения, как Людвиг Эрхард. [Ludwig Erchard (1897--1977) был министром хозяйства в Западной Германии с 1949 по 1963 год, когда он наследовал Конраду Аденауэру как канцлер Федеральной Республики. Эйкен и Рёпке принадлежили к числу главных его советчиков. -- амер. изд.] Людвиг Эрхард, который также стал членом общества Монт Пелерин в самом начале, заслуживает гораздо большего признания за восстановление свободного общества в Германии, чем это обычно признается внутри страны или за ее пределами. После того, как двое моих Фрайбургских друзей из института Эйкена написали подробную историю событий 1949 года, я узнал множество интересных подробностей. И эта публикация подтвердила мои прежние интуитивные оценки. Следует признать, однако, что Эрхарду никогда не удалось бы достичь своего, если бы он был связан бюрократическими или демократическими ограничениями. Это был удачный момент, когда правильный человек на правильном месте был свободен сделать то, что он считал верным, хотя он никогда не сумел бы убедить кого-либо еще в том, что именно это и нужно делать. Он сам с ликованием рассказывал мне, как в то самое воскресенье, когда должен был быть опубликован знаменитый декрет об освобождении цен и введении новой немецкой марки, командующий американскими войсками в Германии генерал Клэй позвонил ему по телефону и сказал: "Профессор Эрхард, мои советники утверждают, что вы делаете грандиозную ошибку", -- на что, по его собственным словам, Эрхард ответил: "Мои говорят точно то же самое". Освобождение цен сопровождалось неимоверным успехом. В последовавшие годы в Германии осуществлялись более целенаправленные и сознательные усилия на поддержание свободно-рыночной экономики, чем в любой другой стране.

Позвольте мне повторить здесь то, что я высказал четыре года назад к изумлению большинства слушателей и к удовлетворению посвященных, когда мне выпало удовольствие вручить приз Эрхарда профессору Шиллеру. [Karl Schiller (1911--?) до вхождения в Bundesrat (высшая палата Западно Германского законодательного собрания) в 1949--1953 гг. преподавал экономическую теорию в университетах Киля и Гамбурга. Позднее стал экономическим советником социал-демократической партии. -- амер. изд.] Насколько я знаю, Карл Шиллер это второй после Эрхарда человек, заслуживающий наивысшего за упрочение и поддержание рыночной экономики в Германии. Ведь даже социал-демократическая партия внесла свой вклад в поддержание рыночного хозяйства.

Хотя я по-прежнему верю в перспективы восстановления рыночной экономики во всем мире, я уже не столь уверен в будущем развитии Германии. Некоторое время у меня было впечатление, что Германия может -- почти гротескным образом -- стать лучшим образцом классического либерализма для всего мира. Сейчас эта перспектива много туманней. В то время как по всему миру молодые люди заново открывают для себя либерализм -- прошу простить мне использование этого слова, столь обессмысленного в Соединенных Штатах: я имею в виду либерализм как его понимал Джефферсон -- и я восхищен направлением развития молодых людей в Англии, во Франции и в Италии, а моя вера в то, что Германия внесет свой вклад в это движение, падает. Насколько я могу судить, люди в Германии не так уж убеждены, что они всем обязаны возврату к свободно-рыночной экономике. Вперед опять выходят старые привязанности к анти-свободной торговле, к анти-конкуренции и анти-интернационализму. Я уже не вполне уверен в том, что либерализм в Германии достаточно укоренен. Чрезвычайно важно, в том числе и для всего мира, чтобы Германия сохранила свой либеральный курс. Я надеюсь, что вы будете держать это в уме. Никто не может уклониться от этой ноши. Прежде всего вы не должны предполагать, что во время кризиса допустим отход от принципов. Нынешняя депрессия ответит на вопрос, сохранит ли мир движение к либерализму. Каждый из вас может внести решающий вклад в положительный ответ.

Приложение: Дань уважения Рёпке
[Опубликовано вместе с поздравительными адресами от других друзей и коллег по случаю 75 летия Рёпке в его журнале Gegen die Brandnung: Zeugnisse eines Gelehrtenlebens unserer Zeit, подборка и редактирование Albert Hunold (Erlenbach-Zurich: Eugen Rentsch,1959), pp. 25--28. -- амер. изд.]

В течении более тридцати, а фактически почти сорока лет мы двигались почти параллельным курсом, сражались за те же идеалы и боролись за осуществление одних и тех же задач и решение одинаковых проблем, каждый в соответствии со своими возможностями и склонностями, и теперь мне нелегко очертить во всей полноте и богатстве фигуру моего соратника и сверстника. Когда друг и соратник находит ответ и правильную реакцию на проблемы, которые ты сам безуспешно пытался решить, ты бессознательно впитываешь то, что соответствует данной стадии твоего мышления! Как часто Вильгельм Рёпке находил яркое выражение тому, что для всех нас было еще смутной теорией, или когда мы еще не знали как из общего принципа выйти к верному решению возникшей проблемы!

Более молодые когда-нибудь поймут, сколь многому они научились у Рёпке, насколько велико было его влияние на мышление нового поколения, и какой дар лежал в основе его интеллектуального лидерства. Для современника он олицетворяет прежде всего общую судьбу и общую задачу -- то развитие, в ходе которого принимало форму наше представление о мире, так что глядя назад невозможно сказать, что же именно внес каждый из нас в это развитие.

Поколение, начавшее изучать экономику и общество в конце первой мировой войны, стремилось, прежде всего, к подлинному знанию экономики. Как и следует ожидать от людей, стремящихся к основательному знанию, для нас технические проблемы экономической теории были главной заботой, а продвижение науки вперед -- главной задачей. Тогда и на самом деле было жизненно важно получить признание своей способности к теоретическому мышлению, а еще важнее было участвовать в совершенствовании технических подмостков. В Германии в то время экономическая теория была практически заново открыта, и энтузиазм по отношению к вновь обретенной области знания может быть объяснением веры молодых ученых, что нет лучшего способа сделать вклад в излечение недугов человечества, чем дать людям лучшее понимание экономической теории. Это знание незаменимо при любом ответственном обсуждении глубинных проблем социальной организации.

Имя Рёпке впервые привлекло мое внимание в Вене как имя одного из немногих молодых немецких экономистов, серьезно заинтересованных в теоретических вопросах. Когда вскоре после этого мы познакомились лично, основой для сближения стало, в первую очередь, его понимание абстрактных вопросов денежной теории, которой мы в Вене занимались. Но Рёпке очень рано осознал, может быть раньше всех других современников, что экономист, который является всего лишь экономистом, не может быть хорошим экономистом. Здесь уместно отметить влияние на всех нас человека предыдущего поколения, который был молодым профессором, когда мы стали студентами, и решающая работа которого была опубликована как раз когда мы завершили учебу. В опубликованном в 1922 году трактате Социализм, Людвиг фон Мизес продемонстрировал, как экономическая мысль может служить основой всеохватывающей социальной философии, и дать ответы на давящие проблемы времени. Независимо от того, насколько быстро мы восприняли его уроки, эта работа оказала решающее влияние на общее развитие нашего поколения, даже на тех из нас, кто обратился к общим вопросам гораздо позднее.

Как мала была горстка людей, готовых в 1920-е годы обратить свою веру в свободу в принцип жизни; сколь мало было понимавших, что научная объективность совместима с беспредельной преданностью идеалу, и что, более того, все знания в социальных вопросах могут быть плодотворными только при мужественной верности собственным убеждениям! Страстная вовлеченность Рёпке в происходившее вокруг, сделала его ярким примером для других во времена опасности, и она же понудила его одним из первых взвалить на себя бремя изгнания из верности убеждениям. [Рёпке был профессором экономической теории в Марбургском университете, когда в 1933 году он был смещен с поста за оппозицию национал-социализму; в том же году Хайек покинул Вену и перебрался в Лондонскую школу экономической теории. Рёпке был сначала в университете Стамбула (1933--1936), а затем в Женеве, в Высшем институте международных исследований (1937--1966). Современники Мизеса и Хайека Фриц Махлуп, Готтфрид Хаберлер и Пауль Розештейн-Родан все покинули Австрию к 1935 году. -- амер. изд.] Какие бы потери не навлекли на себя те наши сверстники, которым выпало быть разбросанными по всему миру, они не обречены на беспочвенность. Если сейчас в западном мире опять существует нечто вроде идеала свободы -- либо если такой идеал формируется -- эти вынужденные скитания были одной из важнейших предпосылок его возрождения.

Неуместно обсуждать достоинства современника, пребывающего в расцвете творческих сил, когда его достижения признает мир. Роль Рёпке в интеллектуальном развитии нашего времени можно будет оценить только потом. Но позвольте мне по крайней мере подчеркнуть особый дар, который в особенности восхищал нас, его коллег - может быть в силу его редкости в среде ученых: его отвагу, его нравственное мужество. Я имею в виду не столько его способность сознательно подвергнуть себя опасности, хотя Рёпке и от этого не уклонялся. Я имею в виду прежде всего мужественную готовность противостоять популярным предрассудкам своего времени, разделяемым благонамеренными, прогрессивными, патриотическими или идеалистическими личностями. Мало существует менее приятных задач, чем противостоять движениям, воодушевляемым волнами энтузиазма, чем предстать паникером, указывающим на опасности в то время, когда энтузиасты не видят ничего, кроме блестящих перспектив. Не исключено, что для независимо-мыслящего социального философа нет более ценного качества, чем моральное мужество, позволяющее в одиночестве сохранять верность убеждениям, подвергая себя не только нападкам, но также подозрениям и поношениям. Такого рода мужество Рёпке проявлял будучи еще молодым мужчиной, еще не упрочившим репутации и положения. Эту же отвагу он продолжает демонстрировать, когда не колеблясь разрушает иллюзии своих последователей и поклонников, когда он с той же свободой разрушает иллюзии 6-го десятилетия нашего века, с какой он это делал в 20-е годы. Может быть наивысшего уважения он заслуживает именно за это.

Мало кто из ученых оказывается столь же удачливым, как Рёпке, в обретении влияния за пределами узкого круга коллег. Поскольку такое влияние слишком часто достигается ценой недостойного упрощения, следует подчеркнуть, что он никогда не избегал интеллектуальных сложностей. Его труды, даже когда они были рассчитаны на широкую аудиторию [например, его работа Jenseits von Angebot und Nachfrage (Erlenbach-Zurich: Eugen Rentch, 1958), translated as Humane Economy: The Social Framework of the Free Market (Chicago: Henry Regnery, 1960) -- амер. изд.], оставались интересными и для профессионалов. Тот факт, что подобно многим другим в нашем поколении он не всегда и не во всем был вполне "научным" (как это понималось в каждый данный момент), это другой вопрос. В социальных науках зачастую удается быть более реалистичным тому, кто не ограничивает себя количественными и измеряемыми явлениями. Кроме того, между "чистой" теорией и вопросами практической политики существует размытая область, в которой систематическое рассмотрение столь же полезно, как и в чистой теории. Мы не будет касаться вопроса о том, что "политическая экономия", как принято обозначать эту область, требует, быть может, даже большей одаренности, чем чистая теория. Одно определенно: Вильгельм Рёпке был необычайно одарен соответствующими особыми способностями, и благодаря этому он имел необычайный успех в утверждении идеала, к которому стоит стремиться.

Приложение: Теория капиталообразования Репке
[Рецензия на памфлет Рёпке Die Theorie der Kapitalbildung, опубликованный в серии Recht und Staat in Geschichte und Gegenwart: Eine Sammlung von Vortage und Schriften aus dem Gebiet der gesamten Staatswissenschaften, no. 63 (Tubingen: J.C.B. Mohr (Paul Siebeck),1929). Рецензия была опубликована в Zeitschrift fur Nationalokonomie, vol. 1, no. 3, 1929, pp. 474--475.-- амер. изд.]

В рецензируемой книжке, принадлежащей к известной серии, опубликована лекция, прочитанная Вильгельмом Рёпке в Natioanlokonomischen Gesellschaft (Экономическом обществе) Вены и принятая публикой с большим интересом. С обычными для него ясностью и простотой изложения автор дает отличный обзор важнейших для этой области (капиталообразования) вопросов, подчеркивая, что при всей своей важности эти вопросы прежде игнорировались. Во Введении он обосновывает вполне оправданную необходимость различать формы капиталообразования по источникам капитала в реальном или денежном хозяйстве, которые могут быть разделены на: сбережения, образование венчурного капитала ("самофинансирование"), и два источника "принудительного образования капитала" -- через меры фискальной политики и через денежную политику.

Анализ различных источников капиталообразования приводит Рёпке к выводу, который сегодня следует принять близко к сердцу: сбережения в узком смысле слова по прежнему представляют собой не только главный, но также единственно бесспорный источник образования капитала. Мне представляется, что Рёпке излишне снисходителен к принудительному капиталообразованию средствами денежной политики, которое он, как мне представляется также неверно, считает эффективным только в тех случаях, когда создание кредитных денег ведет к росту цен, хотя очевидно, что каждое вливание новых кредитов ради увеличения производства временно повышает спрос на производительные блага относительно спроса на потребительские блага, а значит влечет за собой рост капитала.

Затем Рёпке очень поучительным образом анализирует отдельные причины, воздействующие на величину сбережений, различая при этом между желанием сберегать и возможностью сберегать, что позволяет ему избежать нередкой путаницы. (Даваемая им диаграмма, иллюстрирующая взаимоотношения между этими двумя факторами, могла бы быть еще более ясной в случае введения третьего измерения.) Особенно удачным следует признать ясное объяснение взаимоотношений между общественной собственностью, доходом и разделением собственности, и накоплением сбережений -- приходится ограничиваться только перечислением, не пытаясь воспроизвести содержание.

В последней главе Рёпке еще раз затрагивает многократно обсужденный вопрос -- могут ли сбережения быть чрезмерными. Можно полностью согласиться с тем, что он говорит здесь об образовании капитала методами денежной политики. Более сомнительно, однако, утверждение автора, что даже добровольное капиталообразование может привести к сврехкапитализации и, в конце концов, к кризису. Впрочем, помимо всяких теоретических соображений следует помнить, как признает и сам Рёпке, что сбережения могут быть чрезмерными в том смысле, что хозяйство в целом "обменивает более высокую предельную полезность в настоящем на более низкую в будущем". Поскольку межличностное сравнение полезностей в принципе невозможно, такое суждение в принципе может иметь смысл только на основе определенной цели экономической политики, и никогда -- вне связи с такой целью.

Исследование богато идеями о важных современных проблемах, прежде всего таких как проблема международных займов, и о связях между образованием капитала и налогообложением, и в том числе и поэтому заслуживает того, чтобы с ним познакомились не только узкие профессионалы.

Приложение: Халлоуэлл об упадке либерализма как идеологии
[Рецензия на работу John H. Hallowell, The Decline of Liberalism as an Ideology. With Particular Reference to German Politico-Legal Thought (Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1943). Опубликовано в Economica, N.S., vol. 11, August 1944, p. 159. -- амер. изд.]

Не так много более интересных и поучительных тем, чем действительно хорошее исследование упадка либерализма в Германии, который начался прежде, чем либерализм сумел укорениться в практике, что было непосредственно связано с тем фактом, что в Германию либерализм пришел одновременно с национализмом и социализмом. Такого рода исследование было бы чрезвычайно важным, но за него не следовало бы браться без очень основательного знания германской истории и германских идей. Далеко не очевидно, что автор данного краткого исследования обладает многими требуемыми качествами -- которых, впрочем, и трудно ожидать от докторской диссертации. Он ограничивается, главным образом, правовыми аспектами проблемы, развитием и трансформацией концепции Rechtstaat, и в этом вопросе нет оснований с ним спорить; тема сама по себе достаточно обширна, чтобы по настоящему эрудированный автор, знания которого не ограничены этой узкой областью, мог написать очень ценную монографию. Но хотя наш автор видит некоторые проблемы, есть еще больше признаков того, что он не изучал первоисточников, а просто прочитал ряд книг таких второстепенных авторов как Е. Трельч, Г. Геллер и несколько статей в Encyclopedia of Social Sciences. Даже таких писателей как Фихте или Маззини он нередко цитирует по вторичным источникам, и поэтому неудивительно, что, например, он защищает Фихте, который вначале придерживался либеральных взглядов, от "несправедливого" отнесения к предтечам национал-социализма (читал ли автор хоть раз его Geschlossene Handelsstaat? [Johann Gottlieb Fichte, Der geschlossene Handelstaat: ein philosophischer Entwurf als Anhang zur Rechtslehre, und Probe einer kungftig zu liefernden Politik (Tubingen: J.G. Gotta, 1800) -- амер. изд.]) В результате мы получили всего лишь пересказ учебников, в котором, правда, зафиксированы некоторые важные тенденции, но при этом мы не узнаем ничего такого, чего не знали бы прежде.

Как в исторической, так и в концептуальной части автор затрагивает важные проблемы, проявляя при этом хорошую интуицию и совершенную неадекватность средств, и так и не прояснив смысл используемых им терминов. Хорошей иллюстрацией служит рассмотрение двух центральных проблем исследования -- влияние позитивизма и результат формализации права. Вывод, что "упадок либерализма шел параллельно с обращением либеральных авторов к позитивизму" верен и важен, хотя и не оригинален. Но все рассуждение подрывается неопределенностью использования термина "позитивизм", который применяется здесь к очень разным и не всегда взаимосвязанным интеллектуальным позициям. Концепция "формального" права еще менее отчетлива; термин используется для описания двух явно различных, а временами даже взаимнопротиворечивых аспектов права; с одной стороны у нас есть правило, принятое в результате должной конституционной процедуры, а с другой - действительно общее правило, выработанное для применения к неизвестным людям в ситуациях, которые невозможно детально предвидеть, и в этом отношении отличное от любых законодательных мер, выработанных для достижения определенных целей.

Едва ли можно сказать, что намеченная в Предисловии честолюбивая цель -- "выявить когда и как либерализм как идеология начал клониться к упадку" -- достигнута в этом исследовании. Быть может, оно способно привлечь внимание к неким ограниченным аспектам большой проблемы, которая, несомненно, заслуживает исследования, но по которой уже проведено множество неизвестных нашему автору детальных исследований, а предстоит сделать много больше этого, прежде чем станет возможной попытка всестороннего исследования, подобного этому, но с лучшими шансами на успех. [Позднее Хайек отнесся немного милосерднее к работе Халлоуэлла, которая стала классическим исследованием по современной истории мысли в Германии. "Халлоуэлл ясно показывает, как ведущие либеральные теоретики права в Германии в конце XIX века лишили себя малейшей возможности сопротивляться процессу подавления "материального" простым "формальным" Rechtstaat, и, одновременно, дискредитировали либерализм просто в силу принятия правового позитивизма, который рассматривает право как обдуманное творение законодателя, и проявляли интерес только к конституционности законодательных актов, но не к характеру принимаемых законов." Law, Legislation and Liberty, vol. 2: The Mirage of Social Justice (Chicago and London: University of Chicago Press, 1976), p. 167, n. 27. -- амер. изд.]