III. Либеральная внешняя политика

1. Границы государства

Для либерала нет никакого противоречия между внутренней и внешней политикой. Часто и подробно обсуждаемый вопрос о том, преобладают ли соображения внешней политики над соображениями внутренней и наоборот, является, по его мнению, праздным. В политическую концепцию либерализма изначально входит весь мир. И те идеи, которые либерал стремится реализовать в ограниченном пространстве, должны, как предполагается, также действовать и в масштабной области международной политики. Если либерал и делает различие между внутренней и внешней политикой, то делает он это исключительно в целях удобства подразделения обширной области политических проблем на основные типы, а не из-за убеждения, будто для внутренней и внешней политики подходят различные принципы.

Цель внутренней политики либерализма та же, что и внешней, -- мир. Она направлена на мирное сотрудничество как между народами, так и в рамках каждой нации. Отправным моментом либеральной теории является признание ценности и важности человеческого сотрудничества, и вся политика и программа либерализма служит поддержанию и дальнейшему расширению существующего состояния взаимного сотрудничества между членами человеческого сообщества. Конечным идеалом либерализма является совершенное сотрудничество всего человечества, осуществляемое мирно и без трений. Либеральное мышление всегда имело в виду все человечество, а не просто его части. Либерализм не останавливается на ограниченных группах, он не заканчивается на границе деревни, провинции, страны или континента. Его мышление космополитично и имеет вселенский характер: оно включает всех людей и весь мир. Либерализм в этом смысле является гуманистическим учением, а либерал -- гражданином мира или космополитом.

Сегодня, когда в мире преобладают антилиберальные идеи, космополитизм для большинства населения представляется сомнительным. В Германии сверхфанатичные патриоты не могут простить великим немецким поэтам, особенно Гете, что их мышление и чувства, не замыкаясь в национальных рамках, имели космополитичную направленность. Полагают, что существует непримиримый конфликт между интересами нации и интересами человечества и что тот, кто направляет свои чаяния и стремления на благо всего человечества, тем самым пренебрегает интересами собственной нации. Едва ли может быть более ошибочное мнение. Немец, который действует на благо всего человечества, наносит не больше ущерба специфическим интересам своих сограждан, т.е. тем его соотечественникам, с которыми он разделяет общие землю и язык и с которыми он создает этническую и духовную общность, чем немец, действующий на благо всей немецкой нации, интересам своего родного города. Человек заинтересован в процветании всего мира в такой же степени, в какой он заинтересован в процветании местной общины, где он проживает.

Шовинистические националисты, считающие, что между нациями существуют непримиримые противоречия и стремящиеся принять политику господства их собственной нации над другими -- если надо, то и с помощью силы, -- обычно усердно настаивают на необходимости и полезности внутреннего национального единства. Чем больший акцент они делают на необходимости войны против зарубежных наций, тем сильнее звучит их призыв к миру и согласию среди членов их собственной нации.

Так вот, либерал ни в коем случае не выступает против внутреннего единства. Наоборот, потребность в мире в рамках каждой нации -- сама по себе результат либерального мышления, и она стала осознанной лишь после того, как были более широко восприняты либеральные идеи ХУШ века. До того как либеральная философия с ее безусловным приоритетом мира возобладала в умах людей, развязывание войн не ограничивалось конфликтами между странами. Сами нации были раздираемы длительными гражданскими раздорами и кровавой внутренней борьбой. В ХУШ веке британцы все еще выступали против британцев в битве под Гуллоденом, и даже в конце XIX века, когда Пруссия развязала войну против Австрии, другие германские государства выступили на стороне обоих участников боевых действий. В то время Пруссия не видела ничего плохого в борьбе на стороне Италии против германской Австрии, а в 1870 году только быстрое развитие событий помешало Австрии присоединиться к французам в войне против Пруссии и ее союзников. Многие победы, которыми так гордится прусская армия, были одержаны в боях с войсками других германских государств. Именно либерализм научил нации соблюдать мир во внутренней политике, именно мир он надеется убедить сохранять и в отношениях с другими странами.

Именно из международного разделения труда либерализм и выводит решительный и неопровержимый довод против войны. Разделение труда уже давно вышло за рамки отдельной нации. Ни одна цивилизованная нация сегодня не удовлетворяет свои потребности исключительно только за счет собственного производства. Все вынуждены получать товары из-за рубежа и платить за них экспортом отечественной продукции. Все, что могло бы затруднить или прервать международный товарообмен, нанесло бы огромный ущерб всей человеческой цивилизации и подорвало бы благосостояние, а по сути дела -- основу существования миллионов и миллионов людей. В век, когда народы зависят от товаров зарубежного производства, нельзя больше развязывать войн. Любое прекращение потока импорта могло бы оказать решающее воздействие на результат войны, развязанной нацией, занятой в международном разделении труда. Поэтому политика, желающая учитывать возможность войны, должна постараться сделать национальную экономику самообеспечиваемой, т.е. она даже в мирное время должна быть нацелена на свертывание международного разделения труда у границ своей страны. Если бы Германия пожелала выйти из международного разделения труда и постаралась бы удовлетворить все свои потребности непосредственно за счет внутреннего производства, то совокупный годовой национальный продукт Германии уменьшился бы, а за ним -- благосостояние, уровень жизни и культурный уровень немецкого народа существенно снизились.

2. Право на самоопределение

Уже отмечалось, что в стране может царить внутренний мир только при условии, что демократическая конституция гарантирует бесконфликтное приспосабливание правительства к воле граждан. Ничего другого, кроме последовательного применения этого же принципа, не требуется также и для обеспечения мира между народами.

Либералы более раннего времени полагали, что народы земли миролюбивы по своей природе и только монархи желают войны, чтобы увеличить свою мощь и состояние путем завоевания провинций. Поэтому они полагали, что для обеспечения длительного мира достаточно заменить власть династических принцев правительствами, зависящими от народа. Если демократическая республика сочтет, что ее существующие границы, сформированные ходом истории до перехода к либерализму, больше не отвечают политическим желаниям народа, они должны быть изменены мирным путем, чтобы соответствовать результатам плебисцита, выражающего народную волю. Необходимо всегда иметь возможность изменять границы государства, если ясно была выражена воля населения определенного района присоединиться к другому государству и выйти из того, к которому оно принадлежит в настоящий момент.

В XVII и XVIII веках российские цари присоединили к своей империи крупные области, население которых никогда не испытывало желания принадлежать российскому государству. Даже если бы Российская империя приняла абсолютно демократическую конституцию, желание населения этих территорий не было бы удовлетворено, потому что они не хотели связывать себя какими-либо узами политического союза с Россией. Их демократическим требованием было освобождение от Российской империи, создание независимых Польши, Финляндии, Латвии, Литвы и т.д. Тот факт, что эти и подобные им требования других народов (например, итальянцев, немцев в Шлезвиг-Гольштейне, славян в Габсбургской империи) могли быть удовлетворены только вооруженным путем, был важнейшей причиной всех войн, происшедших в Европе со времен Венского конгресса.

Право на самоопределение в вопросе о принадлежности к определенному государству, таким образом, означает: всякий раз, когда население какой-либо территории, будь то отдельная деревня, целый район или несколько прилегающих районов, дает знать путем свободного плебисцита, что оно больше не желает быть объединенным в государстве, к которому принадлежит в настоящий момент, а хочет либо образовать независимое государство, либо присоединиться к какому-нибудь другому государству, -- его желание следует уважать и исполнять. Это единственно возможный и эффективный способ избежать революций, гражданских и мировых войн.

Называть это право на самоопределение "правом на самоопределение наций" -- значит, неправильно его понимать. Это не право на самоопределение национальной единицы в сложившихся границах, а право населения территории решать вопрос о членстве в государстве, к которому оно хочет принадлежать. Непонимание этого различия приобретает ужасающие последствия, когда выражение "самоопределение наций" используется для обозначения того, что национальное государство имеет право отделять и включать в свой состав вопреки воле населения части нации, находящиеся на территории другого государства. Именно на основе понимаемого в этом смысле права на самоопределение наций итальянские фашисты стремятся оправдать свое требование об отделении кантонов от Швейцарии и присоединении их к Италии несмотря на то, что жители этих кантонов не испытывают такого желания. Подобную позицию занимают и некоторые сторонники пангерманизма в отношении немецкой Швейцарии и Нидерландов.

Право на самоопределение, о котором мы говорим, это не право на самоопределение наций, а скорее право на самоопределение населения каждой достаточно крупной для создания независимой административной единицы территории. Следовало бы на самом деле каким-то образом распространить право на самоопределение до уровня отдельной личности. Это неосуществимо только из-за непреодолимых трудностей технического характера. Так, необходимо, чтобы регион управлялся как отдельная административная единица и право на самоопределение ограничивалось волей большинства населения достаточно крупных областей, чтобы в системе управления страной считать их территориальными единицами.

Везде, где право на самоопределение было осуществлено (и везде, где бы его позволили осуществить), оно привело в XIX и XX веках (или привело бы) к созданию государств, состоящих из одной национальности (из людей, говорящих на одном языке), и к распаду государств, состоящих из нескольких национальностей, но -- как следствие свободного выбора всех имеющих право участвовать в плебисците. Создание государств, объединяющих всех членов национальной группы, было результатом осуществления права на самоопределение, а не его целью. Если некоторые части нации полагают, что им лучше быть политически независимыми и не быть частью государства, объединяющего всех представителей одной и той же языковой группы, конечно, можно попытаться изменить их политические идеи путем убеждения перейти на сторону принципа национальности, в соответствии с которым все члены одной и той же языковой группы должны создать независимое государство. Однако если стремиться решить их политическую судьбу против их воли путем призывов к якобы более высокому праву нации, то это нарушает право на самоопределение не в меньшей степени, чем любая другая форма угнетения. Раздел Швейцарии Германией, Францией и Италией, даже если он и был бы осуществлен в точном соответствии с языковыми границами, был бы таким же грубым нарушением права на самоопределение, как и раздел Польши.

3. Политические основы мира

Имея опыт мировой войны <имеется в виду первая мировая война. -- Прим. ред.>, можно было бы подумать, что осознание необходимости вечного мира станет всеобщим. Однако все еще не признается тот факт, что длительный мир можно достигнуть, только осуществляя повсюду либеральную программу и следуя ей постоянно и последовательно, и что мировая война была не чем иным, как естественным и неизбежным следствием антилиберальной политики последних десятилетий.

Бессмысленный и бездумный лозунг возлагает на капитализм ответственность за начало войны. Связь между войной и политикой протекционизма совершенно очевидна, и, конечно, в результате грубого игнорирования фактов покровительственный тариф отождествляется непосредственно с капитализмом. Люди забывают, что еще совсем недавно все националистические издания были заполнены резкой критикой в адрес международного капитала ("финансового капитала" и "международного золотого треста") за то, что он ставит себя вне родной страны, выступает против протекционистских тарифов, против войны и расположен к миру. Абсурдно также обвинять и военную промышленность в развязывании войны. Военная промышленность появилась и достигла значительных размеров, потому что настроенные на войну правительства и люди требовали вооружений. Было бы действительно нелепо полагать, что нации обратились к империалистической политике в порядке любезности в отношении производителей оружия. Военная промышленность, как и любая другая, появилась, чтобы удовлетворить спрос. Если бы нации предпочли пулям и взрывчатке другие товары, то фабриканты произвели бы эти товары вместо вооружений.

Можно предположить, что мечта о мире сегодня имеет всеобщий характер. Но народы мира совсем не понимают, какие условия необходимо выполнять для обеспечения мира.

Чтобы не был потревожен мир, необходимо устранить все побудительные мотивы агрессии. Должен быть установлен такой мировой порядок, при котором нации и национальные группы были бы удовлетворены условиями жизни и не ощущали необходимости прибегать к отчаянному средству -- войне. Либерал не рассчитывает на то, что война будет уничтожена путем чтения молитв и проповеди морали. Он стремится создать социальные условия, которые устранят причины войн.

Первое требование в этом плане -- частная собственность. Важный побудительный мотив для развязывания войны уже исключается, если частная собственность гарантируется даже во время войны, когда победитель не имеет права присваивать себе собственность частных лиц, а присвоение государственной собственности не имеет большого значения, потому что повсюду преобладает частная собственность на средства производства. Однако, этого далеко не достаточно, чтобы гарантировать мир. Чтобы осуществление права на самоопределение не могло быть сведено к фарсу, должны быть созданы такие политические институты, которые облегчают последствия передачи суверенитета над территорией другому государству, не предоставляя никому никаких преимуществ и не причиняя никому вреда. У людей существует неправильное понимание того, что для этого требуется. Попробуем разъяснить это на нескольких примерах.

Посмотрите на карту размещения языковых и национальных групп в Центральной и Восточной Европе. Как часто, например, границы между северной и восточной Богемией пересекают железнодорожные линии. Здесь, в условиях интервенционизма и этатизма, никак нельзя привести границы государства в соответствие с размещением языковых групп. Нельзя управлять чешской государственной железной дорогой на территории немецкого государства и тем более невозможно управлять железной дорогой, у которой через каждые несколько миль изменяется руководство. Было бы так же немыслимо останавливаться для оплаты новых тарифов через каждые четверть часа поездки. Таким образом, легко понять, почему сторонники этатизма и интервенционизма приходят к выводу о том, что "географическое" или "экономическое" единство таких районов должно быть "неразрывным" и рассматриваемая территория поэтому должна быть отдана под суверенитет одного "правителя". Каждая нация при этом стремится доказать, что при таких обстоятельствах только она имеет права и полномочия на роль такого правителя. Для либерализма здесь нет никаких проблем. Частные дороги, если они свободны от государственного вмешательства, могут без всяких проблем пересекать территории многих государств. Если нет тарифных границ и иных ограничений на передвижение людей и товаров, то не имеет значения, границы скольких государств пересекает поезд за несколько часов.

Карта языков показывает также наличие национальных анклавов. Без территориальной связи с основной частью своего народа соотечественники обитают в замкнутых поселениях, или на "языковых островках". При нынешних политических условиях они не могут быть соединены с Родиной. Тот факт, что район, окруженный государством, сегодня закрыт еще и тарифными стенами, делает неразрывную территориальную целостность политической необходимостью. Небольшое "зарубежное владение", изолированное от непосредственно примыкающей территории с помощью тарифов и других протекционистских мер, подверглось бы экономическому удушению. Но нет более простой проблемы, коль существует свободная торговля, а государство берет на себя защиту частной собственности. В таком случае ни одному "языковому острову" не придется молча соглашаться с нарушением своих национальных прав только из-за того, что он не связан с основной частью собственного народа территорией.

Пресловутая "проблема коридора" также возникает только в условиях империалистической, этатистской и интервенционистской системы. Страна, не имеющая выхода к морю, полагает, что ей нужен "коридор" к морю для защиты своей внешней торговли от влияния интервенционистской и этатистской политики стран, территория которых отделяет ее от моря. Если бы принцип свободной торговли стал правилом, то было бы трудно увидеть, какие преимущества от владения "коридором" может ожидать не имеющая выхода к морю страна.

Переход из одной "экономической зоны" (в этатистском смысле) в другую имеет серьезные экономические последствия. Стоит только вспомнить, к примеру, о хлопчатобумажной промышленности Северного Эльзаса, которой дважды пришлось пройти через такое испытание, или о польской текстильной промышленности Верхней Силезии <Л.Мизес приводит примеры "перекраивания" политической карты Европы в результате франко-прусской (1869--1871 гг.) и 1-й мировой (1914--1918 гг.) войн и разделов Польши между Россией, Австрией и Пруссией. -- Прим. науч. ред.> и т.д. Если изменение в политических союзах территории несет выгоду или ущерб для ее жителей, то их свобода голосовать за государство, к которому они действительно хотят принадлежать, существенным образом ограничивается. Можно говорить о подлинном самоопределении лишь в том случае, если решение каждой личности вытекает из ее свободного волеизъявления, а не из страха потерять надежду на прибыль. Капитализм, основанный на принципах либерализма, не знает особых "экономических зон". В капиталистическом мире вся поверхность земли образует единую экономическую территорию.

Право на самоопределение выгодно только тем, кто составляет большинство. Для защиты меньшинств необходимы внутренние меры. И в первую очередь мы рассмотрим те из них, которые затрагивают национальную политику в области образования.

В наши дни посещение школы или, по крайней мере, частное образование во многих странах является обязательным. Родители обязаны посылать своих детей в школу на определенное число лет или вместо государственного обучения в школе давать им соответствующее образование дома. Нет смысла вдаваться в доводы, которые приводились "за" и "против" обязательного образования, когда этот вопрос еще был актуален. Они не имеют ни малейшего отношения к сегодняшней проблеме. Есть только один довод, который вообще имеет какое-либо отношение к этому вопросу, а именно продолжающаяся приверженность политике обязательного образования не совместима с усилиями по установлению длительного мира.

Несомненно, жители Лондона, Парижа и Берлина сочтут такое заявление невероятным. Что общего может иметь система обязательного образования с проблемами войны и мира? Однако нельзя решать этот вопрос, подобно многим другим, исключительно с точки зрения народов Западной Европы. В Лондоне, Париже и Берлине проблема обязательного образования наверняка решается без затруднений. В этих городах не может возникнуть вопрос, на каком языке вести преподавание. Население, которое живет в этих городах и посылает своих детей в школу, в общем, можно считать однородным по национальному составу. Но даже не говорящие на английском языке, но живущие в Лондоне люди хотят -- в интересах своих детей, -- чтобы обучение велось на английском. И положение дел в этом смысле ничем не отличается от Парижа и Берлина.

Однако проблема обязательного образования имеет совсем другое значение в тех обширных регионах, где говорящие на различных языках народы живут бок о бок друг с другом и отчасти смешались в многоязычной неразберихе. Здесь вопрос о том, на каком языке вести обучение, приобретает критическое значение. Решение этого вопроса может тем или иным образом с течением времени определить национальность всего района. Школа может разделить детей и родителей по языку, культуре и национальным традициям и использоваться как средство угнетения целых национальностей. Тот, кто контролирует школы, имеет возможность нанести ущерб другим национальностям и принести выгоду своей собственной.

Предложение направлять детей в школу, где говорят на языке их родителей, не является решением этой проблемы. Прежде всего, помимо проблемы детей со смешанным языковым происхождением, не всегда бывает легко определить, какой язык является родным языком родителей. В многоязычных районах профессии многих людей требуют знания и применения всех языков, употребляемых в стране. Кроме того, часто у человека нет возможности, опять же принимая во внимание средства к существованию, открыто объявить о своей принадлежности к той или иной национальности. При системе интервенционизма это могло бы ему стоить потери постоянной клиентуры, принадлежащей к другим национальностям, или работы, если предприниматель -- представитель другой национальности. Есть много родителей, которые предпочли бы послать своих детей в школы иной национальности, потому что ставят преимущества знания двух языков или ассимиляции в другой национальности выше, чем верность своему собственному языку и народу. Если предоставить родителям выбор школы, то это значит предоставить их любой мыслимой форме политического насилия.

Во всех районах со смешанными национальностями школа -- это политический "приз" наивысшего значения. Она не может быть лишена политического характера до тех пор, пока остается государственным и обязательным учреждением. По сути дела, существует лишь единственное решение: государство, правительство, законы никоим образом не должны касаться вопросов обучения в школе или образования. Государственные средства не должны использоваться на эти цели. Воспитание и обучение молодежи должны быть полностью предоставлены родителям и частным объединениям и учреждениям.

Лучше будет, если несколько мальчиков вырастут без официального образования, чем если они воспользуются благом процесса обучения лишь для того, чтобы, повзрослев, столкнуться с риском быть убитыми или искалеченными. Здоровый неграмотный человек всегда лучше грамотного калеки.

Но даже если мы устраним духовное насилие, осуществляемое системой обязательного образования, мы все еще будем далеки от того, чтобы сделать все необходимое для устранения всех источников трений между национальностями, проживающими в многоязычных районах. Школа -- это одно из средств угнетения национальностей, возможно, по нашему мнению, самое опасное, но, конечно, не единственное. Любое вмешательство в экономическую жизнь со стороны правительства может стать средством преследования представителей национальностей, говорящих на ином, чем правящая группа, языке. С этой целью в интересах сохранения мира деятельность правительства должна быть ограничена сферой, в которой она является, в самом строгом смысле слова, незаменимой.

Мы не можем обойтись без аппарата правительства в области защиты и сохранения жизни, свободы, собственности и здоровья личности. Но даже юридические и полицейские действия могут стать опасными в районах, где можно всегда найти основу для дискриминации одной из групп при ведении официальной деятельности. Только в странах, где нет особых побудительных мотивов для пристрастного отношения к одним в ущерб другим, вообще не будет причин опасаться того, что магистрат, который, как предполагается, должен соблюдать законы о защите жизни, свободы, собственности и здоровья, будет действовать с предубеждением. Там же, где религиозные, национальные или подобные им различия разбили население на группы и разделили их пропастью -- причем такой глубокой, что она исключает любое проявление справедливости и гуманности, -- не осталось места ничему, кроме ненависти, -- там положение совсем другое. Судья, который действует с предубеждением сознательно или, гораздо чаще, подсознательно, полагает, что он выполняет высший долг, когда применяет права и полномочия в интересах собственной группы.

Поскольку у правительственного аппарата нет никаких других функций, кроме защиты жизни, свободы, собственности и здоровья граждан, постольку возможно хотя бы составить правила, которые настолько строго ограничат сферу свободной деятельности административных властей и судов, что оставят немного или совсем не оставят места для собственного выбора или произвольного, субъективного решения суда. Но как только хоть какая-то часть производства передается в управление государству, как только аппарат правительства бывает вынужден, например, определять, продажа каких товаров более важна, каких -- менее, тогда становится невозможным настаивать на том, чтобы официальные административные лица придерживались свода обязательных правил и постановлений, которые гарантировали бы определенные права каждому гражданину. Уголовное законодательство, призванное наказывать убийц, может с известной точностью провести разграничительную черту между тем, кого считать, а кого не считать убийцей, и тем самым установить определенные рамки, где магистрат свободно применяет свое собственное судебное решение. Конечно, каждый юрист слишком хорошо знает, что даже самый хороший закон можно извратить в конкретных ситуациях, при толковании, применении и отправлении норм закона. Но в случае с правительственным ведомством, которому поручено управление транспортными средствами, шахтами или государственной землей, самое большее, что можно сделать, чтобы сохранить его беспристрастность в отношении спорных вопросов, касающихся национальных отношений, это дать ему указания, облеченные в пустые утверждения общего характера, хотя по другим соображениям (обсуждавшимся ранее) было бы лучше ограничить свободу действия правительственного ведомства. Этому ведомству нужно предоставить свободу маневра в данной области, так как нельзя знать заранее, при каких обстоятельствах ему придется действовать. Таким образом, широко открывается дверь для произвола, предубеждения и злоупотребления официальной властью.

Даже в районах проживания людей различных национальностей нет необходимости в администрации, объединенной по национальному признаку. Нельзя же поставить на каждом перекрестке как немецкого, так и чешского полицейского, чтобы каждый защищал только представителей своей национальности. И даже если бы это было возможно, все же оставался бы вопрос о том, кто же должен действовать, если представители обеих национальностей попали в ситуацию, требующую вмешательства. Ущерб от объединения администрации на этих территориях неизбежен. Таким образом, если осуществление таких незаменимых функций правительства, как защита жизни, свободы, собственности и здоровья сталкивается с трудностями, то нельзя их увеличивать до подлинно чудовищных размеров путем распространения спектра государственной активности на другие сферы, где -- в силу самого их характера -- должна быть предоставлена свобода для произвольного решения.

Обширные районы земли заселены представителями не одной национальности, расы или религии, а пестрой смесью многих народов. В результате миграционных движений, которые обязательно следуют за изменениями в размещении производства, проблема смешанного населения охватывает новые территории. Если нет желания искусственно усугублять трения, которые возникают от этого совместного проживания различных групп, то ограничить деятельность государства нужно только теми задачами, которые оно одно и может решать.

4. Национализм

Пока нациями управляли монархи, идея о том, чтобы подогнать границы государства так, чтобы они совпали с границами между национальностями, не могла найти одобрения. Если властелин хотел включить провинцию в свое королевство, его мало беспокоило, согласны ли жители -- подданные -- со сменой правителей или нет. Единственное, о чем заботился властелин, достаточно ли имеющихся вооруженных сил для захвата и удержания территории. Собственное поведение публично оправдывалось ссылками на законность притязаний. Национальность жителей захватываемой территории вообще не принималась во внимание.

Именно с появлением либерализма вопрос о том, как следует устанавливать границы государств, впервые стал проблемой, не зависящей от военных, исторических и юридических соображений. Либерализм, в соответствии с которым государство создается по воле большинства людей, живущих на определенной территории, не допускает каких-либо военных соображений, которые ранее были решающими в определении границ государства. Он отвергает право на завоевание. Он не может принять аргумента о "стратегических границах" и считает совершенно непостижимым требование о включении клочка земли в состав какого-либо государства для того, чтобы укрепить передний край обороны. Либерализм не признает историческое право принца наследовать провинцию. В либеральном понимании король может править только людьми, а не территорией, жители которой рассматриваются как приложение к земельным владениям. Монарх милостию Божией носит титул по названию территории, например, "Король Франции". Короли милостию либерализма получили свои титулы не от названия территории, а от имени народа, которым они правили как конституционные монархи. Так, Луи Филипп носил титул короля французов, таким же образом сейчас существует король бельгийцев, как когда-то был король эллинов.

Именно либерализм создал правовую форму, с помощью которой могло бы быть выражено желание народа принадлежать или не принадлежать определенному государству, -- плебисцит. Государство, к которому хотят принадлежать жители определенной территории, должно быть выявлено путем опроса. Но даже если бы все необходимые экономические и политические условия (включая антидискриминационные меры в отношении образования) были выполнены, чтобы не допустить сведения плебисцита к фарсу, даже если бы было возможно провести выборы среди жителей каждой общины и повторять такие выборы всякий раз, когда меняются обстоятельства, то некоторые нерешенные проблемы, конечно, все еще остались бы в качестве возможных источников трений между различными национальностями. Ситуация, когда приходится принадлежать к государству, к которому принадлежать не хочется, не менее тягостна, сложилась ли она в результате плебисцита или ее приходится терпеть в результате военного завоевания. Но она вдвойне трудна для человека, который отрезан от большей части своих соотечественников языковым барьером.

Быть членом национального меньшинства всегда означает быть гражданином второго сорта. Обсуждение политических вопросов, конечно, должно осуществляться в письменной или устной форме -- в речах, газетных статьях и книгах. Однако эти средства политического просвещения и дискуссий не находятся в распоряжении языкового меньшинства в такой же степени, в какой ими обладают те, чей родной язык (язык, используемый в повседневной речи) -- это язык, на котором ведется обсуждение. В конце концов политическая мысль народа -- это отражение идей, содержащихся в его политической литературе. Облеченный в форму писаного закона результат политических дискуссий приобретает непосредственное значение для гражданина, говорящего на ином языке, поскольку он обязан подчиняться закону. Он испытывает чувство отстраненности от активного участия в отправлении законодательной власти или, по крайней мере, чувствует, что ему не позволили участвовать в нем в такой же степени, в какой это доступно тем, чей родной язык -- это язык правящего большинства. И когда он предстает перед судьей или любым административным лицом как сторона, выступающая с прошением или петицией, он сталкивается с людьми, политическая мысль которых ему чужда, потому что она развивалась под воздействием иных идеологических влияний.

Но даже, помимо всего этого, уже сам факт того, что представителям меньшинства при появлении в суде или при общении с административными властями необходимо пользоваться чужим для них языком, ставит их во многих отношениях в невыгодное положение. Совершенно различно положение тех, кто предстает перед судом и может обратиться к судьям непосредственно, и тех, кто вынужден пользоваться услугами переводчика. На каждом шагу члена национального меньшинства заставляют ощущать, что он живет среди чужих и, даже если буква закона отрицает это, он -- гражданин второго сорта.

Все эти неудобства создают очень тягостные ощущения даже в государстве с либеральной конституцией, в котором деятельность правительства ограничена защитой жизни и собственности граждан. Но они становятся совсем невыносимыми в интервенционистском или социалистическом государстве. Если административные власти имеют право вмешиваться куда угодно по своему усмотрению, если предоставленная судьям и официальным лицам свобода в выполнении их решений так широка, что оставляет место для действий по политическим предубеждениям, тогда член национального меньшинства оказывается предоставленным судебному произволу и угнетению со стороны государственных фунционеров, принадлежащих правящему большинству. То, что происходит, когда школа и церковь также не свободны, а подчиняются указаниям правительства, уже обсуждалось.

Именно здесь нужно искать корни агрессивного национализма, проявления которого мы сегодня наблюдаем. Попытки усмотреть естественные, а не политические причины существующих сегодня между нациями неистовых антагонизмов также ошибочны. Все признаки врожденного, по общему мнению, чувства антипатии между народами, которые обычно демонстрируют в качестве примеров, существуют также и внутри каждой нации. Баварец ненавидит пруссака, пруссак -- баварца. Не менее яростная ненависть существует и среди отдельных групп во Франции и в Польше. Тем не менее немцы, поляки и французы умудряются жить в мире в рамках своих стран. Особое политическое значение чувству антипатии поляка к немцу, а немца к поляку придает надежда каждого народа захватить политический контроль над пограничными районами, где немцы и поляки живут бок о бок, и использовать его для угнетения членов другой национальности. Стремление людей использовать школы, чтобы отдалить детей от языка их отцов, суды и административные учреждения, политические и экономические меры и даже прямую конфискацию имущества, чтобы преследовать тех, кто говорит на иностранном языке, -- разжигает истребляющий пожар. Сегодня люди готовы прибегнуть к отчаянным мерам в целях создания благоприятных условий для политического будущего своей страны, и они создали в многоязычных районах систему угнетения, которая угрожает миру во всем мире.

Пока либеральная программа полностью не осуществлена на территориях со смешанной национальностью, ненависть между членами различных наций должна становиться все более жестокой и продолжать разжигать новые войны и восстания.

5. Империализм

Страсть к завоеваниям у абсолютных монархов предыдущих столетий была направлена на расширение сферы их власти и увеличение их богатства. Ни один правитель не мог быть беспредельно могущественным, ибо только силой он мог удержать свою власть в борьбе против внутренних и внешних врагов. Ни один правитель не мог быть достаточно богатым -- он нуждался в деньгах для содержания своих солдат и окружения.

Для либерального государства вопрос о том, расширять или не расширять границы своей территории, не имеет большого значения. Богатство не может быть завоевано путем аннексии новых провинций, поскольку "доходы", полученные от территории, должны быть использованы на компенсацию затрат на управление ею. Для либерального государства, которое не вынашивает никаких агрессивных планов, укрепление его военной мощи не имеет значения. Так, либеральные парламенты противились всем попыткам увеличить военный потенциал их стран и выступали против любой милитаристской и захватнической политики.

Либеральная политика мира, которая в начале 60-х годов прошлого столетия, когда либерализм одерживал победу за победой, уже считалась, по крайней мере в Европе, гарантированной, была основана на том утверждении, что народ каждой территории будет иметь право сам определять государство, к которому он желает принадлежать. Однако чтобы обеспечить это право прежде всего понадобился ряд достаточно серьезных войн и революций, поскольку абсолютистские власти не имели намерений мирно передать свои полномочия. Свержение иностранного господства в Италии, сохранение немцев в земле Шлезвиг-Гольштейн перед лицом угрожающей денационализации, освобождение поляков и южных славян могли быть достигнуты только с помощью оружия. Вопрос был мирно разрешен только в одном из многих мест, где существующий политический порядок столкнулся с требованием о праве на самоопределение: либеральная Англия предоставила свободу Ионическим островам. В других местах такая же ситуация обернулась войнами и революциями. Из борьбы за создание единого немецкого государства родился сокрушительный современный франко-германский конфликт.<Имеется в виду война между Францией и Пруссией (1869--1871 гг.), закончившаяся поражением Франции. -- Прим. пер.> Польский вопрос остался нерешенным, потому что царь подавлял одно восстание за другим. Балканский вопрос был урегулирован лишь частично, а невозможность решения проблем династии Габсбургов против воли правящей династии в конечном итоге привела к инциденту, ставшему непосредственной причиной мировой войны.

Современный империализм отличается от экспансионистских тенденций абсолютных монархий тем, что его движущей силой были не члены правящей династии и даже не дворянство, бюрократия или офицерский корпус в армии, нацеленные на личное обогащение посредством грабежа ресурсов завоеванных территорий, а народные массы, которые видят в нем самое подходящее средство для сохранения национальной независимости. В рамках сложной системы антилиберальной политики, которая настолько расширила функции государства, что вряд ли оставила какое-либо поле для деятельности, свободной от правительственного вмешательства, бесполезно надеяться даже на умеренно удовлетворительное решение политических проблем регионов, где бок о бок проживают представители нескольких национальностей. Если правительство этих территорий не полностью придерживается либерального курса, то не может быть и речи даже о каком-либо приближении к равноправию по отношению к различным национальным группам. В этом случае может быть только деление на правящую и управляемую группы. Единственный выбор состоит в том, кто будет молотом, а кто, наковальней. Таким образом, стремление к сильному, насколько это возможно, государству -- такому, которое может распространить свой контроль на территории со смешанными национальностями, -- становится незаменимым требованием национального самосохранения.

Но проблема смешанных в языковом отношении регионов не ограничивается странами, которые были заселены в исторически давние времена. Капитализм открывает для цивилизации новые земли, предлагающие более благоприятные условия производства, чем в уже давно заселенных странах. Капитал и рабочая сила переливаются в наиболее благоприятное место. Начатое таким образом миграционное движение намного превосходит все предыдущие "переселения народов". Эмигранты лишь немногих наций обладают возможностью переселяться на земли, где политическая власть находится в руках их соотечественников. Однако там, где этой возможности не существует, миграция вызывает те же конфликты, которые обычно развиваются на многоязычных территориях. В особых случаях, на которых здесь мы останавливаться не будем, положение в заокеанских районах несколько отличается от уже давно сложившегося в странах Европы. Тем не менее конфликты, возникающие в результате неудовлетворительного положения национальных меньшинств, в конечном счете одинаковы. Желание любой страны оградить своих граждан от такой перспективы приводит, с одной стороны, к борьбе за получение колоний, удобных для заселения европейцами, а с другой -- к установлению импортных пошлин для защиты внутреннего производства, действующего в менее выгодных условиях на фоне конкурентоспособной зарубежной промышленности, с надеждой сделать таким образом эмиграцию рабочих ненужной. Для расширения защищаемого рынка предпринимаются попытки завладеть насколько это возможно даже теми территориями, которые считаются неподходящими для европейцев. Мы можем считать началом современного империализма конец 70-х годов прошлого столетия, когда промышленные страны Европы стали отказываться от политики свободной торговли и приняли участие в гонке за колониальные рынки в Африке и Азии.

Именно в отношении Англии был впервые употреблен термин "империализм", чтобы охарактеризовать современную политику территориальной экспансии. Разумеется, британский империализм первоначально был направлен не столько на присоединение новых территорий, сколько на создание из подвластных короне различных владений экономической зоны однородной коммерческой политики, свободной от таможенных барьеров. Это был результат странной ситуации, в которой оказалась Англия как метрополия, владеющая самыми обширными колониальными поселениями в мире. Тем не менее цель, которой английские империалисты хотели достичь путем создания таможенного союза, объединяющего доминионы и метрополию, была той же, что и цель колониальных приобретений Германии, Италии, Франции, Бельгии и других европейских стран, а именно создание защищенных экспортных рынков.

Великие коммерческие цели, на которые была направлена политика империализма, нигде не были достигнуты. Мечта о всебританском таможенном союзе осталась нереализованной. Аннексированные за последние десятилетия территории, как и те, в которых удалось добиться "концессий", играют второстепенную роль в обеспечении мирового рынка сырьем и полуфабрикатами и в потреблении промышленных товаров, поэтому подобные меры не могут внести ничего действительно радикального в мировое производство и торговлю. Чтобы достичь целей империализма, нациям Европы недостаточно было оккупировать районы, населяемые дикарями, не способными к сопротивлению. Им пришлось добиваться территорий, которыми владели народы, готовые и способные защищать себя. И именно здесь и потерпела или вскоре потерпит крах политика империализма. В Абиссинии, Мексике и на Кавказе, в Персии и Китае -- везде мы видим, что империалистические агрессоры отступают или, по крайней мере, уже испытывают огромные трудности.

6. Колониальная политика

Соображения и цели, которыми руководствовалась колониальная политика европейских держав со времен великих открытий, находятся в противоречии со всеми принципами либерализма. Главная идея колониальной политики состояла в использовании военного превосходства белой расы над членами других рас. Европейцы выступили, оснащенные оружием и изобретениями, которые предоставила им их цивилизация, чтобы покорить более слабые народы, лишить их собственности и поработить. Были предприняты попытки найти оправдание и благоприятно истолковать подлинные мотивы колониальной политики: якобы его единственной целью было приобщение первобытных народов к благам европейской цицилизации. Допуская, что это было подлинной целью правительств, пославших завоевателей в отдаленные части света, для либерала все же не существует достаточно серьезного основания считать этот вид колонизации полезным или благотворным. Мы допускаем, что европейская цивилизация действительно превосходит цивилизации Африки или Азии, хотя последние по-своему достойны уважения. Но она должна доказать свое превосходство, вдохновляя эти народы на выбор ее по своему собственному желанию. Может ли быть более печальное доказательство бесплодности европейской цивилизации, чем распространение ее исключительно с помощью огня и меча?

Ни одна глава истории не пропитана большей кровью, чем история колониализма. Кровь проливалась без пользы и бессмысленно. Процветающие земли были опустошены, целые народы были уничтожены и истреблены. Все это никоим образом нельзя ни извинить, ни оправдать. Власть европейцев в Африке и в ключевых районах Азии абсолютна. Она противоречит всем принципам либерализма и демократии, и, несомненно, мы должны бороться за ее отмену. Единственный вопрос состоит в том, как с наименьшими последствиями устранить колониальное господство.

Наиболее простым и радикальным решением для европейских правительств был бы вывод их чиновников, солдат и полиции из этих регионов и предоставление жителей самим себе. Не имеет значения, будет ли это сделано немедленно или же "сдаче" колоний будет предшествовать проведение свободного плебисцита местных жителей. Вряд ли есть еще какие-либо сомнения по поводу результатов действительно свободных выборов. Европейцы в заморских колониях никак не могут рассчитывать на согласие местных жителей.

Прямым следствием такого радикального решения стали бы если не полная анархия, то, по крайней мере, продолжительные конфликты в регионах, покинутых европейцами. Местные жители научились у европейцев лишь злым, а не хорошим манерам. В этом вина не колонизированных народов, а их европейских завоевателей, которые не научили ничему, кроме плохого. Они принесли в колонии орудия насилия и уничтожения, они послали своих самых плохих и самых жестоких граждан в качестве чиновников и офицеров, силой оружия они установили колониальное правление, которое по своей кровавой жестокости сравнимо лишь с деспотической системой большевиков. Европейцы не должны удивляться, если плохой пример, который они показали в колониях, теперь приносит дурные плоды. В любом случае они не имеют права фарисейски жаловаться на низкий уровень общественных нравов колониальных народов. Никак не могут быть оправданы утверждения, будто жители колоний еще недостаточно созрели для свободы и им необходимо еще, по крайней мере, несколько лет обучения под кнутом иностранных правителей, прежде чем они смогут жить самостоятельно. Именно на самом этом "обучении" и лежит, по крайней мере частично, ответственность за ужасные условия, существующие сегодня в колониях. Однако полностью последствия колониального господства проявятся позднее, после возможного вывода европейских войск и чиновников.

Вероятно, еще будут продолжаться споры о том, что, поскольку долг европейцев, как представителей "высшей" расы, избежать анархии, которая предположительно установится после их ухода из колоний, что сохранение власти европейцев -- в интересах и на благо самих жителей колоний. Для подтверждения этого довода можно нарисовать мрачную картину условий, которые существовали в Центральной Африке и во многих частях Азии до установления европейского правления. Можно вспомнить охоту на рабов, которую вели арабы в Центральной Африке, и буйное насилие, которое позволяли себе индийские деспоты. Конечно, это лицемерный способ аргументации, и нельзя забывать, например, что работорговля в Африке могла процветать только потому, что потомки европейцев в американских колониях появились на рынке рабов в качестве покупателей. Но для нас совсем нет надобности вдаваться во все "за" и "против" этой линии агрументов. Если предполагаемый интерес местных жителей является единственным доводом в пользу сохранения европейского правления в колониях, то было бы лучше полностью положить конец этому правлению. Никто не имеет права вмешиваться в дела других, чтобы направлять их интересы, и никому, если у него на уме свои интересы, не следует делать вид, что он самоотверженно действует исключительно в интересах других.

Однако в пользу сохранения европейского правления и влияния в колониальных районах все же существует один довод. Если бы европейцы не подчинили своей власти тропические страны, если бы они не сделали свою экономическую систему в значительной степени зависимой от импорта тропического сырья и заморских сельскохозяйственных продуктов, за которые они расплачиваются промышленными товарами, тогда еще можно было бы спокойно обсудить вопрос о целесообразности вовлечения этих регионов в систему мирового рынка. Но поскольку колонизация -- свершившийся факт и она уже втянула эти территории в рамки мирового экономического сообщества, ситуация сегодня совсем другая.

Сегодня экономика Европы в большой степени основывается на включении в мировое хозяйство в качестве поставщиков различного сырья обширных регионов Африки и Азии. Это сырье не отнимают силой. Оно не взимается как дань, а передается в ходе добровольного обмена на промышленные товары из Европы. Таким образом, отношения не строятся на каком-либо преимуществе, напротив, они имеют взаимовыгодный характер и население колоний извлекает из них столько же выгоды, сколько и население Англии или Швейцарии. Любое прекращение этих торговых отношений нанесло бы серьезный экономический ущерб как Европе, так и колониям, и привело бы к резкому падению уровня жизни большого числа людей. Поскольку медленное распространение современных экономических отношений по всему свету и постепенное развитие мировой экономики было одним из наиболее важных источников увеличения богатства за последние полтора столетия, то поворот этой тенденции вспять стал бы для мира экономической катастрофой невиданных доселе масштабов. По масштабам и тяжести последствий эта катастрофа намного превзошла бы кризис, связанный с мировой войной. Следует ли позволить благосостоянию Европы, а одновременно и колоний прийти в упадок ради того, чтобы предоставить местным жителям шанс определять свою политическую судьбу, если это в любом случае привело бы их не к свободе, а просто к перемене хозяев?

Это соображение должно быть решающим при оценке вопросов колониальной политики. Европейские чиновники, войска и полиция должны остаться в этих районах до тех пор, пока их присутствие необходимо для поддержания правовых и политических условий, необходимых для обеспечения участия колониальных территорий в международной торговле. Необходимо обеспечить возможность ведения коммерческих, промышленных и сельскохозяйственных операций в колониях, разработка шахт и перевозка товаров по железной дороге или речным транспортом к побережью, а оттуда в Европу и Америку. Все эти хозяйственные процессы должны продолжаться и служить интересам всех: не только жителей Европы, Америки и Австралии, но также и самих жителей Азии и Африки. Там, где колониальные державы не выходят за рамки хозяйственной деятельности в отношении со своими колониями, их деятельность не вызывает возражения даже с либеральной точки зрения.

Но каждый знает, насколько серьезно все колониальные державы погрешили против принципа взаимовыгодного сотрудничества. Вряд ли есть необходимость припоминать все ужасы, которые, как сообщили достойные доверия английские корреспонденты, происходили в Бельгийском Конго. Предположим, эти зверства не были задуманы бельгийским правительством и их можно отнести на счет крайностей и плохого характера чиновников, посланных в Конго. И все же сам факт того, что почти все колониальные державы установили в своих заморских владениях торговую систему, которая ставит в выгодное положение товары из метрополии, показывает, что в нынешней колониальной политике господствуют соображения, в корне отличающиеся от тех, которых следовало бы придерживаться в этой сфере.

Чтобы привести интересы Европы и белой расы к согласию с интересами цветных наций в колониях по всем вопросам экономической политики, необходимо предоставить Лиге Наций верховные полномочия в управлении всеми заморскими территориями, где нет системы парламентского правления. Лиге наций пришлось бы следить за тем, чтобы самоуправление как можно скорее предоставлялось тем странам, которые сегодня им не обладают, и чтобы полномочия метрополии ограничивались защитой собственности, гражданских прав иностранцев и торговых отношений. Местные жители, а также граждане других держав должны получить право обращаться с жалобами непосредственно в Лигу в тех случаях, когда какие-либо меры метрополии выходят за рамки необходимого для обеспечения безопасности торговли, коммерции и вообще экономической деятельности на этих территориях, а Лиге Наций должно быть предоставлено право осуществлять эффективное урегулирование таких жалоб.

Применение этих принципов означало бы, по сути дела, что все заморские территории европейских стран будут сначала переданы под мандат Лиги. Но этот шаг пришлось бы рассматривать лишь как переходную стадию. Конечной целью должно по-прежнему оставаться полное освобождение колоний от деспотического правления, под которым они сегодня находятся.

Такое решение трудной проблемы, которая с течением времени становится еще более трудной, было бы в интересах не только стран Европы и Америки, которые не обладают колониями, но также и колониальных держав и жителей колоний. Колониальным державам приходится осознавать, что в конце концов они будут не в состоянии сохранять власть над колониями. Капитализм уже проник на эти территории, выросло самосознание местных жителей. Культурного неравенства между верхушкой их общества и офицерами и чиновниками, находящимися в руководстве администрации от имени метрополии, больше не существует. В военном и политическом плане распределение власти сегодня отличается от того, что было всего лишь поколение назад. Попытка европейских держав, Соединенных Штатов и Японии обращаться с Китаем как с колониальной территорией закончилась неудачей. В Египте англичанам уже приходится отступать, в Индии они также теперь занимают оборонительные позиции. Хорошо известно, что Нидерландам не удастся удержать Восточно-Индийские острова от мощных освободительных выступлений. Так же обстоят дела и с французскими колониями в Африке и Азии. Американцы испытывают серьезные проблемы с Филиппинами и готовы отказаться от них, как только представится удобный случай. Перевод колоний под опеку Лиги Наций гарантировал бы колониальным державам сохранение своих капиталовложений и оградил бы их от необходимости приносить жертвы для подавления туземных восстаний. Население колоний тоже могло бы быть благодарно за предложение, которое обеспечило им независимость с помощью мирной эволюции, а с ней и гарантию того, что ни один сосед, стремящийся к завоеваниям, не будет угрожать их политической независимости в будущем.

7. Свободная торговля

Демонстрация последствий покровительственного тарифа и свободной торговли является краеугольным камнем классической теории экономики. Она настолько ясна, настолько очевидна, настолько бесспорна, что противники свободной торговли не могли выдвинуть против нее каких-либо доводов, которые нельзя было бы сразу отвергнуть как полностью ошибочные и абсурдные.

Тем не менее в наши дни повсеместно мы сталкиваемся с покровительственными тарифами, часто даже с прямым запретом на импорт. Даже в Англии, родине свободной торговли, господствует сегодня протекционизм. Принцип национальной автаркии завоевывает с каждым днем новых сторонников. Даже страны с населением всего лишь в несколько миллионов человек, например Венгрия и Чехословакия, пытаются с помощью политики высоких тарифов и запрета на импорт отгородиться от остального мира. Основная идея внешнеторговой политики Соединенных Штатов заключается в обложении всех товаров, произведенных за рубежом с меньшими издержками, налогами на импорт в размере этой разницы. Ситуацию делает нелепой тот факт, что все страны хотят сократить свой импорт, увеличивая в то же самое время свой экспорт. Последствие такой политики -- вмешательство в систему международного разделения труда и вследствие этого -- общее снижение производительности труда. Этот результат не стал заметным по единственной причине: прогресс капиталистической системы всегда был настолько существенным, что перевешивал последствия такой политики. Однако сегодня любой был бы несомненно богаче, если бы покровительственный тариф искусственно не выводил производство из более благоприятных в менее благоприятные районы.

В условиях системы свободной торговли капитал и рабочая силы применялись бы там, где существуют наиболее благоприятные условия для производства. По мере развития средств транспорта, улучшения технологий и более тщательного исследования стран, недавно открывшихся для торговли, обнаруживается, что есть более благоприятные для производства места, чем используемые в настоящее время, -- производство перемещается в эти районы. Капитал и рабочая сила имеют тенденцию перемещаться с территорий, где условия производства менее благоприятны, в районы, где они более благоприятны.

Но миграция капитала и рабочей силы предполагает не только полную свободу торговли, но также и полное отсутствие препятствий их передвижению из одной страны в другую. Это было далеко не так в те времена, когда впервые появилась классическая теория свободной торговли. На пути свободного перемещения капитала и рабочей силы стоял ряд препятствий. Из-за незнания условий, общей неуверенности в отношении законов и порядка и других подобных причин капиталисты не хотели инвестировать в зарубежные страны. Что касается рабочих, то они считали невозможным покидать свою родную землю не только из-за незнания иностранных языков, но из опасений правовых, религиозных и других трудностей.

В начале XIX века капитал и рабочая сила могли практически свободно передвигаться внутри каждой страны, препятствия стояли на пути их перемещения из одной страны в другую. Единственное оправдание отличия экономической политики в отношении внутренней и внешней торговли следует искать в том факте, что в первом случае капитал и рабочая сила свободно передвигаются внутри страны, тогда как в отношениях между странами дело обстоит иначе. Итак, проблему, которую предстояло решить классической теории, можно сформулировать следующим образом: каковы последствия свободной торговли потребительскими товарами между двумя странами, если передвижение капитала и рабочей силы из одной страны в другую ограничено?

Ответ на этот вопрос дала теория Рикардо. Отрасли производства распределяются среди стран таким образом, что каждая страна вкладывает свои ресурсы в те отрасли, в которых она обладает наибольшим преимуществом над другими странами. Меркантилисты опасались, что страна с неблагоприятными условиями производства импортировала бы больше, чем экспортировала, так что в конечном счете она оказалась бы без денег. Они требовали своевременно вводить покровительственные тарифы и запрет на импорт во избежание возникновения такой плачевной ситуации. Классическая теория показывает, что опасения меркантилистов были беспочвенны. Ибо даже стране, где условия производства в каждой отрасли промышленности менее благоприятны, чем условия в других странах, нет нужды опасаться, что она будет экспортировать меньше, чем импортировать. Классическая теория блестяще и неопровержимо доказала, не оставив никакой почвы для возражений, что даже страны с относительно благоприятными условиями производства должны считать выгодным импортировать из стран с относительно неблагоприятными условиями производства те товары, которые им, разумеется, было бы дешевле производить самим, но не настолько дешевле, чтобы сохранять производство других товаров, в котором они уже специализируются.

Итак, классическая теория свободной торговли говорит государственному деятелю следующее: есть страны с относительно благоприятными и с относительно неблагоприятными природными условиями производства. При невмешательстве правительств в международное разделение труда каждая страна найдет свое место в мировой экономике независимо от того, каковы ее условия производства в сравнении с условиями в других странах. Конечно, страны со сравнительно благоприятными условиями производства будут богаче, чем другие, но этот факт ни в коем случае нельзя изменять политическими мерами. Это простое следствие различий в природных факторах производства.

Такова была ситуация, с которой столкнулся прежний либерализм, и его ответом на эту ситуацию была классическая теория свободной торговли. Но со времен Рикардо изменилась и ситуация в мире, и проблема, с которой теории свободной торговли пришлось столкнуться за последние шестьдесят лет перед началом мировой войны, в корне отличалась от той, с которой ей пришлось иметь дело в конце XVIII -- начале XIX века. В конце XIX века были частично устранены препятствия, которые в начале века стояли на пути свободного перемещения капитала и рабочей силы. Во второй половине XIX века капиталисту было гораздо легче вкладывать свой капитал за рубежом, чем это было в дни Рикардо. Законность и порядок были установлены на значительно более прочной основе, знание зарубежных стран, образа жизни и обычаев расширилось, а акционерная компания предоставила возможность поделить риск зарубежных предприятий среди многих людей, тем самым сократив его для каждого в отдельности. Конечно, было бы преувеличением сказать, что в начале XX века капитал был таким же мобильным при перемещении из одной страны в другую, как в рамках территории своей страны. Разумеется, все еще имелись определенные различия. И все же утверждение о том, что капитал должен оставаться в границах своей страны, больше не было верным. Не относилось оно и к рабочей силе. Во второй половине XIX века миллионы людей покинули Европу в поисках лучшей возможности найти работу за океаном.

Поскольку условия, предполагаемые классической теорией свободной торговли, а именно отсутствие перелива капитала и рабочей силы больше не существовали, различия между последствиями свободного перемещения товаров во внутренней и внешней торговле также перестали существовать. Если капитал и рабочая сила могут так же свободно перемещаться между странами, как и в рамках одной страны, то больше нет оправдания для проведения различия между последствиями свободной торговли во внутренних и внешних аспектах. То, что справедливо в отношении первого, также относится и к последнему: результат свободной торговли состоит в том, что производство размещается только в тех районах, где для него есть сравнительно благоприятные условия, в то время как районы, где условия производства сравнительно неблагоприятны, остаются неиспользуемыми. Капитал и рабочая сила перемещаются из стран с менее благоприятными условиями производства в страны, где условия производства более благоприятны, или, точнее, из давно и густо населенных европейских стран в Америку и Австралию -- в регионы, которые предлагают более благоприятные условия производства.

Для европейских наций, в распоряжении которых, помимо старых районов поселения в Европе, имелись удобные для колонизации заморские территории, это означало лишь расселение части своего населения за океаном. Например, в случае с Англией -- часть ее бывших жителей осела в Канаде, Австралии или Южной Африке. Эмигранты, покинувшие Англию, могли сохранить за собой английское гражданство и национальность на своей новой родине. Но для Германии дело обстояло совсем по-другому. Эмигрировавший немец селился на территории зарубежной страны и оказывался среди представителей иностранной нации. Он становился гражданином иностранного государства; вероятнее всего, связь его детей с немецким народом прервется уже через одно-два или, по крайней мере, три поколения, на чем и завершится процесс ассимиляции. Германия столкнулась с проблемой того, как ей относиться к миграции за океан части ее капитала и ее народа.

Не следует делать ошибки и полагать, что проблемы торговой политики, с которыми пришлось столкнуться Англии и Германии во второй половине XIX века, были одинаковыми. Для Англии вопрос заключался в том, следует ли ей позволить переселиться в доминионы части населения. Никаких причин препятствовать этому у Англии не было. Проблема Германии состояла в том, оставаться ли ей безучастным зрителем, когда ее граждане эмигрируют в британские колонии, в Южную Америку и другие страны, где, как ожидалось, с течением времени они отказывались бы от своего гражданства и национальности так же, как это сделали сотни тысяч, а на самом деле, миллионы ранее эмигрировавших немцев. Германская империя не желала, чтобы это происходило. Приблизившись в 60--70-е годы к политике свободной торговли, Германия к концу 70-х переключилась на политику протекционизма. Были введены налоги на импорт, призванные защитить немецкое сельское хозяйство и промышленность от иностранной конкуренции. Под защитой этих тарифов немецкое сельское хозяйство было способно в некоторой степени выдерживать восточно-европейскую и заокеанскую конкуренцию ферм, действующих на лучшей земле, а немецкая промышленность могла образовывать картели, которые удерживали внутренние цены выше цен мирового рынка и давали ей возможность использовать полученную таким образом прибыль для экспорта продукции по более низким ценам, чем ее зарубежные конкуренты.

Но конечная цель, которая намечалась при возврате к политике протекционизма, не могла быть достигнута. Чем выше росли издержки производства и стоимость жизни в Германии как прямое следствие этих покровительственных тарифов, тем в более трудном положении оказывалась ее торговля. Разумеется, Германия имела возможность предпринять мощный промышленный скачок в первые три десятилетия эры новой торговой политики. Этот подъем произошел бы и без введения протекционистских тарифов, а, главным образом, вследствие введения новых методов производства в немецкой чугунной и химической промышленности, позволивших лучше использовать обширные природные ресурсы страны.

Антилиберальная политика, запрещая свободное передвижение рабочей силы между странами и значительно ограничивая перемещение капитала, в определенной степени устранила различия в условиях международной торговли между началом и концом XIX века и вернулась к тем условиям, которые преобладали в то время, когда впервые была сформулирована теория свободной торговли. Снова капитал и, прежде всего, рабочая сила сталкиваются с препятствиями на пути своего передвижения. В нынешних условиях беспрепятственная торговля потребительскими товарами не могла бы вызвать сколь-либо существенных миграционных движений. И вновь результатом было бы такое положение вещей, при котором каждый народ был бы занят в тех видах и отраслях производства, для которых внутри его страны существуют относительно лучшие условия.

Каковы бы ни были предпосылки для развития международной торговли, покровительственные тарифы могут привести лишь к одному: помешать вести производство там, где для этого существуют наиболее благоприятные природные и социальные условия, и вынудить вести производство там, где условия хуже. Результатом протекционизма поэтому всегда является снижение производительности труда. Сторонник свободной торговли далек от отрицания того, что зло, с которым народы хотят бороться с помощью политики протекционизма, действительно является злом. Он лишь утверждает, что предложенные империалистами и протекционистами средства не могут уничтожить это зло. Поэтому он предлагает другой путь. Чтобы сделать необратимыми условия длительного мира, либерал хочет изменить одну из особенностей нынешней международной обстановки: когда эмигранты из таких стран, как Германия и Италия, к которым отнеслись как к пасынкам при разделе мира, должны жить в районах, где в силу антилиберальной политики они осуждены на утрату своей национальности.

8. Свобода передвижения

Либерализм порой упрекают в том, что его программа -- это в основном отрицание. Утверждают, что подобный негативизм следует из самой природы свободы, которая может представлять собой только свободу от чего-то, т.е. требование свободы заключается, по существу, в отказе от какого-либо рода претензий. Предполагается, что у авторитарных партий позитивная программа. Поскольку терминами "негативный" и "позитивный" обычно обозначается вполне определенное ценностное суждение, такая манера высказывания уже заключает неявную попытку дискредитировать политическую программу либерализма.

Здесь нет надобности вновь повторять, что либеральная программа -- движение к обществу, основанному на частной собственности на средства производства, -- не менее позитивна, чем любая другая возможная политическая программа. Действительно "негативное" в либеральной программе -- это отказ от всего, что противоречит этой положительной программе, борьба с ним. Занимая это оборонительное положение, программа либерализма, а если уж на то пошло, и программа любого движения, зависит от позиций его противников. Там, где противодействие наиболее сильное ответ либерализма должен быть также сильным, где оно относительно слабое или даже полностью отсутствует, достаточно нескольких кратких фраз в зависимости от обстоятельств. А поскольку противодействие, с которым пришлось сталкиваться либерализму, с течением хода истории изменилось, оборонительный аспект либеральной программы также претерпел изменения.

Они становятся наиболее очевидными при рассмотрении позиции, которую либерализм занимает в вопросе свободы передвижения. Либерал требует, чтобы каждый человек имел право жить там, где он пожелает. Это не является "негативным" требованием. Обществу, основанному на частной собственности на средства производства, хотелось бы, чтобы каждый человек мог работать и распоряжаться своим заработком там, где ему больше нравится. Этот принцип приобретает характер отрицания лишь тогда, когда он сталкивается с силами, нацеленными на ограничение свободы передвижения. В этом аспекте право на свободу передвижения с течением времени претерпело полное изменение. Когда в XVIII--XIX веках возник либерализм, ему пришлось бороться за свободу выезда из страны. В наши дни борьба ведется за свободу въезда в страну. В то время либерализму приходилось противостоять законам, которые чинили препятствия на пути переселения жителей из деревни в город и готовили перспективу сурового наказания каждого, кто хотел покинуть родину, чтобы жить в лучших условиях за рубежом. Однако въезд в страну в то время в общем был свободным и беспрепятственным.

В наши дни, как это хорошо известно, положение совсем другое. Новая тенденция зародилась несколько десятилетий назад с появлением законов против иммиграции китайских кули. Сегодня в любой стране мира, которая могла бы стать привлекательной для иммиграции, существуют более или менее строгие законы, запрещающие ее полностью либо, по меньшей мере, жестко ее ограничивающие.

Подобную политику нужно рассматривать с двух точек зрения: во-первых, как политику профсоюзов, во-вторых, как политику национального протекционизма.

Помимо таких насильственных мер, как закрытие цехов, принудительные забастовки и грубые препятствия тем, кто желает работать, единственным средством влияния на рынок рабочей силы у профсоюзов может быть ограничение предложения рабочей силы. Но поскольку профсоюзы не в силах сократить число рабочих, живущих на свете, единственной возможностью является ограничение доступа к рабочим местам, уменьшающее тем самым число рабочих в конкретной отрасли промышленности или в определенной стране за счет рабочих, занятых в других отраслях или живущих в других странах. Внутриполитические обстоятельства обычно сдерживают стремления занятых в определенной отрасли промышленности воспрепятствовать притоку в нее остальных рабочих этой страны. Однако никаких особых политических трудностей не вызывает введение подобных ограничений на въезд иностранной рабочей силы.

В Соединенных Штанах Америки природные условия производства более благоприятны и, соответственно, производительность труда и вследствие этого заработная плата более высокие, чем в большинстве районов Европы. При отсутствии иммиграционных барьеров европейские рабочие массово эмигрировали бы в Соединенные Штаты в поисках работы. Американские иммиграционные законы сделали это движение исключительно трудным. Таким образом, заработная плата рабочей силы в Соединенных Штатах поддерживается на уровне, превышающем тот, который сложился бы при полной свободе миграции. В Европе она удерживается ниже этого уровня. Таким образом, выигрывает американский рабочий, но проигрывает европейский.

Однако было бы ошибкой расценивать последствия введения иммиграционных барьеров исключительно с точки зрения их непосредственного воздействия на заработную плату. Они простираются дальше. Отсутствие свободы миграции привело к тому, что в результате относительного избытка рабочей силы в регионах со сравнительно неблагоприятными условиями производство продолжает расширяться, и в то же время при нехватке рабочей силы в регионах со сравнительно благоприятными условиями оно ограничивается. Результаты ограничения свободы передвижения те же, что и от протекционистского тарифа. В одном регионе сравнительно благоприятные возможности для производства не используются, в то время как в другом производство развивается при менее благоприятных возможностях. Если взглянуть с точки зрения человечества в целом, результатом являются снижение общемирового уровня производительности труда и сокращение объема производства товаров.

Поэтому попытки оправдать политику ограничения иммиграции экономическими причинами обречены изначально. Не может быть ни малейшего сомнения в том, что миграционные барьеры сокращают производительность труда в масштабе всего мира. Когда профсоюзы Соединенных Штатов Америки или Австралии препятствуют иммиграции, они борются не только против интересов рабочих остальных стран мира, но также и против интересов всего мирового сообщества с целью обеспечить себе особые привилегии. Тем не менее по-прежнему остается абсолютно неясно, может ли увеличение общей производительности труда, вызванное установлением полной свободы миграции, быть настолько значительным, чтобы полностью компенсировать потери в зарплате членам американских и австралийских профсоюзов в результате конкуренции иностранных рабочих.

Рабочим Соединенных Штатов Америки и Австралии не удалось бы добиться введения ограничений на иммиграцию, не будь у них еще одного довода в защиту своей политики. В конце концов даже сегодня сила некоторых либеральных принципов и идей настолько велика, что с ними трудно бороться, если не поставить якобы более высокие и более важные соображения выше цели достижения максимальной производительности. Мы уже видели, как ссылаются на "национальные интересы" при оправдании покровительственных тарифов. Подобные же соображения призываются и на защиту ограничения иммиграции.

При этом утверждается, что в отсутствии каких-либо миграционных барьеров огромные орды иммигрантов из сравнительно перенаселенных районов Европы заполонили бы Австралию и Америку. При таких несметных количествах выезжающих нечего было бы рассчитывать на их ассимиляцию. Если в прошлом иммигранты в США вскоре воспринимали английский язык, американский образ жизни и традиции, то это частично объяснялось тем фактом, что они не прибывали сразу такими огромными массами. Небольшие группы иммигрантов, распределявшиеся по обширной территории, быстро интегрировались в среду американского народа. Ранее прибывший иммигрант уже наполовину ассимилировался, когда следующие вступали на американскую землю. Одна из наиболее важных причин этой быстрой национальной ассимиляции состояла в том, что иммигранты из зарубежных стран не прибывали в слишком больших количествах. Теперь же, как полагают, дело приняло другой оборот, и существует реальная опасность уничтожения власти доминирующей группы, или, точнее, исключительной власти англо-саксов в США. Этого особенно следует опасаться в случае массовой иммиграции монголоидных народов Азии.

Подобные страхи, возможно, преувеличены в отношении США. Что же касается Австралии, то они, конечно, не преувеличены. Численность населения Австралии приблизительно та же, что и Австрии, однако ее площадь в сотни раз превышает австрийскую, а природные ресурсы несравненно богаче. Если Австралия вдруг станет открыта для иммиграции, с большой степенью вероятности можно утверждать, что через несколько лет ее население будет состоять в основном из японцев, китайцев и малайцев.

Очевидно, что неприязнь, испытываемая сегодня в отношении представителей иных национальностей и собенно в отношении представителей других рас, слишком велика, чтобы предполагать какое-либо мирное урегулирование таких антагонизмов. Вряд ли можно ожидать, что австралийцы добровольно допустят иммиграцию европейцев неанглийской национальности, и абсолютно исключено, что они позволят азиатам тоже искать работу и постоянное место жительства на их континенте. Австралийцы английского происхождения из того факта, что именно англичане первыми открыли для поселений эту землю, выводят особое право на исключительное владение этим континентом на все грядущие времена. Представители других национальностей ни в коей мере не стремятся оспаривать право австралийцев занимать какую-либо землю, которую они уже используют в Австралии. Они только считают несправедливым запрет использовать более благоприятные условия производства Австралии, которые сегодня не используются, что вынуждает людей заниматься производством в менее выгодных условиях, преобладающих в их странах.

Этот вопрос имеет важное значение для перспектив мирового сообщества. По сути дела, от его удовлетворительного решения зависит судьба цивилизации. По одну сторону находятся десятки, даже сотни миллионов европейцев и азиатов, вынужденных работать при менее благоприятных условиях производства в сравнении с теми, какие они могли бы найти на территориях, куда их не пускают. Они требуют, чтобы врата "запретного рая" были для них открыты, и они могли повысить производительность своего труда и тем самым заработать себе более высокий уровень жизни. По другую сторону находятся те, кому повезло родиться и жить в стране с более благоприятными условиями производства. Они не хотят (если это рабочие, а не собственники средств производства) отказываться от более высокой заработной платы, которую гарантирует им их положение. В то же время любая нация единодушна в своем опасении перед наплывом иностранцев. Нынешние обитатели "благодатных" земель опасаются, что однажды их положение может быть сведено до положения меньшинства в своей собственной стране и им придется пройти через все ужасы национального гонения, которому, например, подвергаются сегодня немцы в Чехословакии, Италии и Польше.

Нельзя отрицать, что страхи эти оправданны. Из-за огромной власти, которая сегодня находится в распоряжении государства, национальное меньшинство должно ожидать самого худшего от доминирующей нации. До тех пор пока государству даны такие широкие полномочия, мысль о том, что приходится жить в государстве, где правительство находится в руках представителей инородной национальности, несомненно, ужасает. Страшно жить в государстве, где на каждом шагу подвергаешься преследованию со стороны правящего большинства, замаскированного под личиной справедливости. Ужасно быть в невыгодном положении из-за своей национальности даже ребенку в школе или оказываться неправым при столкновении с любой судебной или административной властью из-за принадлежности к национальному меньшинству.

Если рассматривать проблему исключительно с такой точки зрения, то кажется, что она не допускает никакого иного решения, кроме войны. В этом случае следует ожидать, что меньшая по численности нация будет побеждена и, например, исчисляемым сотнями миллионов нациям Азии удастся изгнать потомков белой расы из Австралии. Но мы даже не хотим строить подобные предположения. Ибо несомненно, что такие войны -- а мы должны предположить, что мировая проблема таких больших масштабов не может быть решена раз и навсегда в ходе всего лишь одной войны, -- привели бы к самой страшной катастрофе для цивилизации.

Ясно, что никакое решение проблемы иммиграции невозможно, если следовать идеалам интервенционистского государства, вмешивающегося в каждую сферу человеческой деятельности, или же если следовать идеалам социалистического государства. Только либеральная программа могла бы полностью устранить проблему иммиграции, которая сегодня кажется неразрешимой. Если бы Австралия управлялась в соответствии с либеральными принципами, какие трудности могли бы возникнуть от того, что в некоторых частях континента большинство составляют японцы, а в других частях -- англичане?

9. Соединенные Штаты Европы

Соединенные Штаты Америки -- самое могучее и богатое государство мира. Нигде более капитализм не мог развиваться более свободно и с наименьшим вмешательством со стороны правительства. Поэтому граждане Соединенных Штатов Америки гораздо богаче граждан любой другой страны на земле. Более шестидесяти лет эта страна не участвовала ни в каких войнах. Если бы она не вела войну на истребление коренного населения, не развязала войну против Испании в 1898 году и не участвовала в мировой войне, то сегодня лишь некоторые седобородые старцы могли рассказать из первых рук, что означает война. Вряд ли сами американцы придают большое значение тому, что политика либерализма и капитализма была реализована в их стране более полно, чем в какой-либо другой. Даже иностранцы не осознают, что же сделало богатой и могучей республику, которой так многие завидуют. Но за исключением тех, кто преисполнен обиды и поражен глубоким презрением к "материализму" американской культуры, всех людей объединяет страстное желание, чтобы их страна стала такой же богатой и могучей, как Соединенные Штаты Америки.

В качестве простейшего пути для достижения этой цели в различных кругах предлагают создать "Соединенные Штаты Европы". Отдельные страны европейского континента сами по себе слишком мало заселены и не имеют достаточной территории, чтобы самостоятельно отстаивать свою линию в международной борьбе за господство против все возрастающей мощи США, России, Британской империи, Китая и против других образований подобного размера, которые могут сформироваться в будущем, возможно, в Южной Америке. Поэтому они должны сплотиться в военном и политическом союзе, оборонительном и наступательном альянсе, который один мог бы на века вперед обеспечить Европе то важное место в мировой политике, которое она занимала в прошлом. Особую поддержку идее паневропейского союза придает все более ясно проявляющееся у каждого человека осознание того, что не может быть ничего более нелепого, чем проводимая в наши дни странами Европы политика покровительственных тарифов. Только дальнейшее развитие международного разделения труда может увеличить благосостояние и произвести избыток товаров, необходимый для подъема уровня жизни и тем самым культурного уровня масс. Экономическая политика всех стран, но особенно малых европейских наций, как раз и направлена на устранение международного разделения труда. Если сравнить условия, в которых действует американская промышленность с потенциальным внутренним рынком из более 120 миллионов богатых потребителей на огромной территории, не разгороженной тарифами или подобными препятствиями -- с условиями, в тисках которых бьется немецкая, чехословацкая или венгерская промышленность, -- то сразу становится очевидной полная нелепость попыток создать маленькие автаркические экономические территории.

Проблемы, одолевающие сторонников идеи Соединенных Штатов Европы, несомненно существуют, и чем быстрее они будут устранены, тем лучше. Но создание Соединенных Штатов Европы -- не самое подходящее средство достижения этой цели.

Любая реформа в международных отношениях должна быть нацелена на устранение ситуации, когда каждая страна стремится всеми возможными способами расширить свою территорию за счет других стран. Проблема международных границ, имеющая сегодня чрезвычайное значение, должна потерять всю свою значимость. Страны должны прийти к пониманию того, что самой важной проблемой внешней политики является установление прочного мира, и они должны осознать, что это может быть повсеместно достигнуто лишь тогда, когда поле деятельности государства ограничено самыми узкими рамками. Только в этом случае размер и протяженность территории, подвластной суверенитету государства, не будет больше иметь такого решающего значения для жизни человека, ради чего стоит проливать реки крови при решении пограничных споров. Узость мышления, не способного выйти за рамки своего собственного государства и своей собственной нации и не имеющего понятия о важности международного сотрудничества, должна быть заменена космополитическим мировоззрением. Однако это возможно лишь при условии, если сообщество наций, международное супергосударство основано таким образом, что ни один народ и ни одна личность не подвергаются угнетению из-за их национальности или национальных особенностей.

Националистическая политика, всегда начинающая со стремления уничтожить соседа, должна в конечном счете привести ко всеобщей гибели. Чтобы преодолеть национальный провинциализм и заменить его действительно космополитической политикой, нациям необходимо прежде всего осознать, что взаимная вражда не в их интересах и каждая нация наилучшим образом служит своему делу, когда она занята обеспечением всеобщего развития и тщательно воздерживается от любой попытки применить насилие против других наций или их части. Таким образом, необходима не замена национального шовинизма шовинизмом, который в качестве своей цели имел бы большую, наднациональную сущность, а скорее осознание того, что любой вид шовинизма ошибочен. Прежние милитаристские методы международной политики должны уступить новым мирным методам, направленным на совместные усилия, а не на взаимные боевые действия.

Однако сторонники пан-Европы и Соединенных Штатов Европы имеют в виду другие цели. Они не планируют создавать государство нового типа, чья политика отличалась бы от империалистических и милитаристских государств, существовавших до наших дней, но напротив -- воссоздать старую империалистическую и милитаристскую идею государства. Пан-Европе надлежит по замыслу быть более великой, чем отдельные государства, ей надлежит быть более мощной и поэтому более эффективной в военном плане и лучше подходящей для противостояния таким великим державам, как Англия, Соединенные Штаты Америки и Россия. Европейскому шовинизму надлежит заменить разновидности французского, немецкого или венгерского шовинизма; объединенному фронту, образованному всеми европейскими державами, предстоит быть направленным против "иностранцев": англичан, американцев, русских, китайцев и японцев.

Создавать шовинистическое политическое сознание и шовинистическую военную политику можно лишь на национальной, а не на географической основе. Языковая общность обязывает представителей одной национальности сплачиваться вместе, а языковые различия создают пропасть между нациями. Если бы не этот факт -- независимо от всех идеологий, -- шовинистическое мышление никогда бы не смогло развиться. Географу с картой в руке, несомненно, ничего не стоит рассматривать европейский континент (не считая России) как единый, но географическое единство не создает у жителей конкретного региона чувства общности или солидарности, на котором государственный деятель мог бы строить свои планы. Можно вбить в голову жителя Рейна убеждение, что он защищает свое дело, участвуя в битве на стороне немцев Восточной Пруссии. Возможно даже заставить поверить в идею, что дело всего человечества -- это также и его дело. Но он никогда не сможет понять, что если ему придется выступить бок о бок с португальцами, потому что они тоже континентальные европейцы, то дело островной Англии будет делом противника или, в лучшем случае, нейтрального чужака. Невозможно стереть из сознания людей (между прочим, у либерализма и нет никакого желания делать это) след, оставленный долгим историческим развитием, который вызывает учащенное сердцебиение у немца при любом упоминании о Германии, немецком народе или обо всем немецком. Это чувство национальности существовало до того, как была предпринята политическая попытка создать на его основе идею немецкого государства, немецкой политики и немецкого шовинизма. Все благонамеренные схемы замены национальных государств федерацией государств, будь то Центрально-европейской, Пан-европейской, Пан-американской, или построенные на подобной искусственной основе, страдают от одного и того же основного недостатка. Им не удается учесть тот факт, что слова "Европа" или "пан-Европа" и "европейский" или "паневропейский" не несут в себе дополнительного эмоционального заряда и, таким образом, не в состоянии пробудить те же чувства, что вызывают такие слова, как "Германия" и "немецкий".

Этот вопрос можно изучить наилучшим образом, присмотревшись к проблеме соглашения об единой играющей решающую роль торговой политике во всех проектах федерации государств. При нынешних условиях можно склонить баварца к тому, чтобы он расценил защиту немецкой рабочей силы, скажем в Саксонии, как достаточное оправдание для введения тарифа, в результате которого ему, баварцу, придется за какой-то товар платить дороже. Можно надеяться, что однажды его удастся вернуть к осознанию бессмысленности и саморазрушительности всех политических мер, направленных на достижение автаркии, в том числе и всех покровительственных тарифов и, следовательно, необходимости их отмены. Но никогда не удастся убедить поляка или венгра, что ради справедливости он должен платить за любой товар больше, чем цена мирового рынка, лишь бы дать возможность французам, немцам или итальянцам продолжать производство в своих странах. Конечно, можно добиться поддержки политики протекционизма, сочетая призыв к чувствам национальной солидарности с националистической идеей несовместимости интересов различных народов. Ничего похожего не может служить идеологическим базисом для системы протекционизма федерации государств. Абсолютно нелепо разбивать все возрастающее единство мировой экономики на ряд мелких национальных территорий, каждая из которых по мере возможности автаркична. Бессмысленно противодействовать политике экономической изоляции на национальном уровне путем ее замены такой же политикой на уровне большей политической общности, состоящей из нескольких национальностей. Единственным путем противодействовать тенденциям протекционизма и автаркии является признание их пагубности и понимание гармонии интересов всех наций.

Поскольку распад мировой экономики на ряд небольших автаркических регионов влечет за собой негативные последствия для всех наций, следует вывод в пользу свободной торговли. Чтобы доказать, что должна быть создана пан-европейская зона автаркии под прикрытием покровительственного тарифа, сперва следовало бы продемонстрировать, что интересы португальцев и румын, пусть даже находящихся в гармонии друг с другом, сталкиваются с интересами Бразилии и России. Пришлось бы доказать, что венграм полезно отказаться от своей отечественной текстильной промышленности в пользу немецкой, французской и бельгийской, но импорт английского или американского текстиля нанес бы ущерб интересам венгров.

Движение за создание федерации европейских государств выросло из справедливого признания несостоятельности всех форм шовинистического национализма. Но то, что сторонники этого движения хотят создать вместо него, невыполнимо, так как этому не хватает жизненной основы в сознании людей. Но даже если цель паневропейского движения и могла бы быть достигнута, мир ни в коей мере не стал бы лучше. Борьба объединенного европейского континента против других великих мировых держав была бы не менее губительной, чем нынешняя борьба стран Европы между собой.

10. Лига Наций

Насколько, в понимании либерала, государство не есть самый высший идеал, настолько же оно и не лучший инструмент принуждения. Метафизическая теория государства гласит (приближаясь в этом отношении к тщеславию и самонадеянности абсолютных монархов), что каждое отдельное государство -- суверенно, то есть оно представляет собой последний и высший суд. Но для либерала мир не заканчивается на границах государства. В его понимании, каково бы ни было значение национальных границ, оно случайно и второстепенно. Политическое мышление либерала охватывает все человечество. Отправной момент его политической философии состоит в убеждении, что разделение -- явление международное, а не национальное. Изначально он осознает, что недостаточно установить мир в каждой стране, -- гораздо более важно, чтобы все нации жили в мире друг с другом. Поэтому либерал требует, чтобы политическая организация общества была расширена, пока она не достигнет своего завершения в мировом государстве, объединяющем все нации на равноправной основе. По этой причине он считает законодательство любой страны подчиненным международному праву и поэтому требует, чтобы международные судебные и административные органы обеспечили мир между странами таким же образом, каким судебные и исполнительные органы каждой страны отвечают за поддержание мира в рамках собственной территории.

Долгое время требование создания такой наднациональной всемирной организации было уделом нескольких мыслителей, которых считали утопистами и не замечали. Разумеется, после окончания наполеоновских войн мир неоднократно был свидетелем собрания государственных мужей ведущих держав на конференцию за "круглым столом", чтобы прийти к общему согласию, а во второй половине XIX века появилось растущее число наднациональных институтов, из которых наиболее широко известны Красный Крест и Международный почтовый союз. Однако все это было еще далеко до создания действительно наднациональной организации. Даже мирная конференция в Гааге вряд ли означала какой-либо прогресс в этом отношении. И только ужасы мировой войны подтолкнули мировое сообщество к широкой поддержке идеи об организации всех наций, которая была бы в состоянии предотвратить будущие конфликты. С окончанием войны победители предприняли шаги по созданию ассоциации, получившей название "Лига Наций". Во всем мире ее широко воспринимают как зародыш будущей действительно эффективной международной организации.

В любом случае с позиций последовательного либерализма то, что сегодня существует под этим именем Лиги Наций, никоим образом не является воплощением либеральной идеи о мировом Содружестве наций. Прежде всего, некоторые из наиболее важных и могущественных держав вообще не входят в Лигу. США, не говоря уж о менее крупных странах, все еще стоит в стороне. Кроме того, статья Версальского договора об учреждении Лиги Наций страдает серьезным недостатком, различая две категории государств-членов: те, которые пользуются полными правами, и те, которые, оказавшись на стороне держав, проигравших в мировой войне, не являются полностью полноправными членами. Ясно, что такое неравенство в статусе внутри сообщества наций должно нести в себе семена войны, подобно любому делению на касты в рамках одной страны. Сочетание всех этих недостатков, к сожалению, ослабило Лигу Наций и сделало ее бессильной при решении всех основных вопросов. Стоит только вспомнить о ее поведении в конфликте между Италией и Грецией или в отношении вопроса о Мосуле и особенно в тех случаях, когда от решения Лиги Наций зависела судьба угнетенных меньшинств.

Во всех странах, но особенно в Англии и Германии, есть группы, которые полагают, что ради постепенного преобразования этой бутафорской Лиги Наций в настоящее, подлинное наднациональное государство к ее нынешним слабостями и недостаткам следует относиться как можно более снисходительно. Подобный оппортунизм никогда не приносит никакой пользы независимо от того, какой решается вопрос. Лига Наций (с этим трудно не согласиться всем, кроме чиновников и персонала, занятого в аппарате) -- это несовершенный институт, никоим образом не отвечающий требованиям, необходимым для того, чтобы быть всемирной организацией. Этот факт, нельзя умалчивать или игнорировать, напротив, необходимо его многократно и настойчиво подчеркивать, чтобы привлечь внимание к тому, что нужно было бы сделать для преобразования этого суррогата в настоящую Лигу Наций. Ничто не принесло большего вреда идее наднациональной всемирной организации, чем интеллектуальная неразбериха, вызванная убеждением, что нынешняя Лига представляет собой полную или почти полную реализацию требований любого честного и искреннего либерала. Невозможно создать настоящую Лигу Наций, т.е. такую, которая способна обеспечить прочный мир, на основе принципа неизменности традиционных, исторически сложившихся границ каждой страны. Лига Наций сохраняет основной недостаток действующего международного права: при учреждении процедурных правил для вынесения решений в спорах между нациями она не создает какие-либо новые нормы для их урегулирования, а лишь сохраняет статус-кво и выполняет существующие договора. При таких обстоятельствах мир не может быть обеспечен иначе, как путем сведения всей мировой ситуации к неподвижному состоянию.

Разумеется, Лига все-таки предлагает, хотя и очень осторожно и со многими оговорками, перспективу некоторого будущего регулирования границ, отдавая должное требованиям ряда наций или частей наций. Она также обещает, и вновь очень осторожно и с оговорками, защиту национальных меньшинств. Это позволяет нам надеяться, что, возможно, с этих крайне несовершенных начинаний однажды сможет развиться всемирное сверхгосударство, действительно заслуживающее этого названия, которое будет в состоянии обеспечить нациям необходимый им мир. Но этот вопрос не будет решаться в Женеве на сессиях нынешней Лиги и, конечно же, не на заседаниях парламентов входящих в нее стран. Затронутая проблема -- это не вопрос организации или технических приемов международного управления, а величайший идеологический вопрос, с которым когда-либо сталкивалось человечество. Вопрос заключается в том, удастся ли нам создать во всем мире такой настрой, без которого все соглашения о сохранении мира и все решения третейских судов останутся в критический момент лишь ненужными клочками бумаги. Таким настроем может быть только безоговорочное и безусловное принятие либерализма. Либеральное мышление должно пропитать все нации, либеральные принципы должны проникнуть во все политические институты, если мы действительно хотим создать предпосылки мира и устранить причины войны. Пока нации цепляются за протекционистские тарифы, иммиграционные барьеры, обязательное образование, интервенционизм и этатизм, новые конфликты, способные в любое время вылиться в открытые боевые действия, будут возникать постоянно и тревожить человечество.

11. Россия

Законопослушный гражданин своим трудом служит и себе самому, и своему соотечественнику и таким образом мирно вписывается в общественную систему. Разбойник не настроен на честный, усердный труд, а на насильственное присвоение результатов чужого труда. Тысячи лет миру приходилось подчиняться кабале военных завоевателей и феодальных баронов, считавших само собой разумеющимся, что созданные другими людьми продукты существуют для их потребления. Эволюция человечества по пути цивилизации и усиления социальных связей потребовала преодоления интеллектуального и физического влияния военных и феодальных каст, которые стремились править миром, и замены идеала наследственного лорда идеалом буржуа. Вытеснение милитаристского идеала, который ценит воина и презирает честный труд, никоим образом пока еще полностью не завершено. В любой нации есть личности, умы которых все еще заняты идеями и образами милитаристских времен. Есть нации, у которых остались неустойчивые атавистические порывы к грабежу и насилию (хотя, казалось бы, они уже давно укрощены), они все еще прорываются и вновь завоевывают влияние. В целом о нациях белой расы, населяющих сегодня Центральную и Западную Европу и Америку, можно сказать, что склад их ума, названный Гербертом Спенсером "милитаристским", сменился на склад "индустриальный". Сегодня есть только одна великая нация, которая твердо придерживается милитаристского идеала, а именно русские. <Последующие рассуждения автора о "России" и о "русских" отчетливо характеризуют его как русофоба, но не могут скрыть его собственные слова о нежелании выступать на той или иной стороне спора о "достоинствах" определенной нации. Л.Мизес выступает здесь в роли верховного священнослужителя своего рода "мировой религии" либерализма, навсегда отлучающего от нее народ огромной страны, из-за его якобы органической неспособности исповедывать основные догматы либералистской веры. Читатель, конечно, увидит в этой позиции разительное противоречие с излагаемыми самим автором исходными принципами либерализма -- какого бы он ни был мнения о правоте или неправоте интерпретации Л.Мизесом конкретных событий и тенденций истории российского государства. -- Прим. науч. ред.>

Конечно, даже среди русского народа есть слои людей, не разделяющие эти идеи. Можно только сожалеть, что они не смогли одержать верх над своими соотечественниками. С того самого момента, когда Россия начала влиять на европейскую политику, она неизменно вела себя как разбойник в засаде, готовый внезапно наброситься на свою жертву и ограбить ее. Никогда российские цари не признавали никаких других ограничений для расширения своей империи, кроме продиктованных силой обстоятельств. Позиция большевиков в отношении территориальной экспансии не отличается ни на йоту. Они также признают только одно правило: при завоевании новых земель можно и, по сути, нужно продвигаться настолько далеко, насколько сумеешь, должным образом учитывая ресурсы. Счастливым обстоятельством, спасшим цивилизацию от уничтожения русскими, была достаточная сила наций Европы. Они успешно отразили нападение орд русских варваров. Опыт русских в войне с Наполеоном, крымской войне и турецкой кампании 1877--1878 годов показал, что, несмотря на огромную численность солдат, их армия была не в состоянии развить наступление против Европы. Мировая война лишь подтвердила это.

Оружие разума более опасно, чем штыки и пушки. Разумеется, отклик, который получили идеи русских в Европе, объясняется прежде всего тем, что Европа сама уже была полна этими идеями до того, как они пришли из России. Видимо, было бы более правильно сказать, что сами эти идеи по происхождению не являются русскими, как бы ни подходили они характеру русского народа, а были заимствованы ими из Европы. Настолько велико интеллектуальное бесплодие русских, что они никогда не могли сами найти выражение своей сокровенной сущности.

Либерализм, который полностью основывается на науке и политика которого воплощает результаты науки, должен быть начеку и не поддаться влиянию ненаучных, ценностных суждений. Ценностные суждения находятся за пределами науки и всегда имеют субъективный характер. Поэтому нельзя говорить о нациях как о более или менее достойных. Следовательно, вопрос о том, являются ли русские менее достойными, абсолютно не относится к сфере наших соображений. Мы не участвуем в этом споре. Мы лишь утверждаем, что Россия не желает войти в систему человеческого социального сотрудничества. В отношении человеческого общества и сообщества наций ее позиция -- это позиция народа, нацеленного исключительно на потребление того, что накопили другие. Люди, жизненной силой которых являются идеи Достоевского, Толстого и Ленина, не могут создать прочную социальную организацию. Их удел -- возвратиться к условиям полного варварства. Россия гораздо больше одарена плодородной почвой и всякого рода полезными ископаемыми, чем Соединенные Штаты Америки. Если бы русские проводили такую же капиталистическую политику, как американцы, они были бы сегодня самыми богатыми людьми в мире. Деспотизм, империализм и большевизм сделали их самыми бедными. Сейчас они ищут капиталы и кредиты по всему свету.

Коль это признано, то следует ясный вывод, каким должен быть руководящий принцип политики цивилизованных наций в отношении России. Пусть русские будут русскими. Пусть они творят, что хотят в своей собственной стране. Но нельзя позволить им переходить границы своей земли с целью уничтожить европейскую цивилизацию. Конечно, речь не идет о том, что следует запретить ввоз и перевод русской литературы. Неврастеники могут ею наслаждаться, здоровые люди будут ее сторониться. Это не означает, что русским следует запретить вести свою пропаганду и раздавать по всему миру взятки, как это делали цари. Если бы современная цивилизация была не в состоянии защитить себя от нападений наемников, то она не могла бы больше сохранить свое существование. Речь также не идет о том, чтобы оградить американцев или европейцев от посещения России, если они ею интересуются. Пусть они посмотрят своими глазами, на свой страх и риск и под свою ответственность на страну массовых убийств и массовой нищеты. Это не означает также, что следует мешать капиталистам предоставлять Советам займы или каким-либо иным образом вкладывать капиталы в Россию. Если они настолько глупы, чтобы верить, что когда-либо вновь увидят хоть часть своих денег, пусть пускаются в это рискованное предприятие.

Но правительства Европы и Америки должны прекратить содействовать советской политике разрушения, поощряя экспорт в Советскую Россию и тем самым укрепляя советский строй в России с помощью финансовых вкладов. Пусть они прекратят пропаганду эмиграции и экспорта капитала в Советскую Россию.

Откажутся или нет русские люди от советской системы -- решать им самим. Сегодня страна кнута и лагерей больше не представляет угрозы миру. Со всем их стремлением к войне и разрушению большевики больше не в состоянии серьезно угрожать миру в Европе. Поэтому их можно благополучно оставить в покое. Единственное, чему необходимо противостоять, так это любому стремлению с нашей стороны поддерживать и содействовать разрушительной политике Советов.