II. Либеральная экономическая политика

1. Организация экономики

Можно различить пять систем организации сотрудничества людей в обществе, основанном на разделении труда: систему частной собственности на средства производства, которую в развитой форме мы называем капитализмом; систему частной собственности на средства производства с периодической конфискацией всего богатства и его последующим перераспределением; система синдикализма; систему общественной собственности на средства производства, которая известна как социализм или коммунизм; и наконец систему интервенционизма.

История частной собственности на средства производства совпадает с историей развития человечества от звероподобного состояния до высших достижений современной цивилизации. Противники частной собственности приложили массу усилий, чтобы продемонстрировать, что в первобытном состоянии человеческого общества института частной собственности в законченной форме еще не существовало, потому что часть обрабатываемой земли периодически подвергалась перераспределению. Из этого наблюдения, которое показывает, что частная собственность -- "историческая категория", они попытались вывести заключение, что без нее снова можно было бы спокойно обойтись. Логическая ошибка, заключающаяся в этом обосновании, столь вопиюща, что не требует дальнейшего обсуждения. Существование социальной кооперации в далекой древности в отсутствие полностью реализованной системы частной собственности не может служить доказательством того, что можно точно так же обойтись без частной собственности и на более высоких стадиях развития цивилизации. Если бы история могла вообще что-либо доказать в этом вопросе, то только то, что нигде и никогда не существовало народа, который без частной собственности сумел выйти из состояния самой гнетущей нужды и дикости, едва отличной от животного существования.

Прежде противники системы частной собственности на средства производства нападали не на институт частной собственности как таковой, а только на неравенство в распределении дохода. Они предлагали уничтожить неравенство доходов и богатства посредством системы периодического перераспределения богатства товаров или, по крайней мере, земли, которая была в то время практически единственным фактором производства. В технологически отсталых странах, где преобладает примитивное сельскохозяйственное производство, идея равного распределения собственности живет и поныне. Люди обычно называют это аграрным социализмом, хотя такое название не совсем удачно, поскольку система эта не имеет ничего общего с социализмом. Большевистская революция в России, которая начиналась как социалистическая, установила в сельском хозяйстве не социализм, т.е. общественную собственность на землю, а аграрный социализм. На значительных территориях остальной Восточной Европы разделение больших землевладений среди мелких фермеров под именем аграрной реформы выступает как идеал, поддерживаемый влиятельными политическими партиями.

Нет необходимости далее вдаваться в обсуждение этой системы. Она должна привести к сокращению продукта труда, и это вряд ли можно отрицать. Только там, где земля все еще возделывается самым примитивным способом, можно не увидеть падения производительности, которое следует за ее пределом. Каждый поймет, что бессмысленно дробить молочную ферму, оборудованную всеми средствами современной техники. Распространение принципа передела на промышленность и торговые предприятия вообще немыслимо. Железную дорогу, прокатный стан или машинную фабрику невозможно разделить. Можно взяться за периодическое перераспределение собственности, если сначала совершенно разрушить экономику, основанную на разделении труда и свободном рынке, и вернуться к экономике самостоятельных усадеб, которые хотя и существуют бок о бок, но не ведут торговли и обмена.

Идея синдикализма представляет собой попытку приспособить идеал равного распределения собственности к обстоятельствам современной крупномасштабной промышленности. Синдикализм стремится вверить владение средствами производства не индивидам и не обществу, а рабочим, занятым в конкретной отрасли промышленности или области производства.

Поскольку пропорции, в которых сочетаются материальные и личные факторы производства, в разных отраслях производства различны, то равенства в распределении собственности таким способом вообще не может быть достигнуто. С самого начала рабочий одной отрасли промышленности получит большую долю собственности, чем рабочий другой отрасли. Стоит только задуматься о тех трудностях, которые должны будут возникнуть из постоянной необходимости перебрасывать капитал и труд из одной отрасли производства в другую. Возможно ли будет изъять капитал из одной отрасли промышленности, чтобы таким образом переоборудовать другую? Возможно ли будет уволить рабочих из одной отрасли производства, чтобы перевести их в другую, где капиталовооруженность одного рабочего меньше? Невозможность таких перебросок делает синдикалистское всеобщее благосостояние совершенно абсурдным и неосуществимым в качестве формы социальной организации. Кроме того, если мы предполагаем, что, помимо отдельных групп, и над ними существует центральная власть, которая правомочна проводить такие переброски, то мы уже имеем дело не с синдикализмом, а с социализмом. И действительно, синдикализм как социальный идеал представляет собой такой вопиющий абсурд, что рискнуть защищать его в принципе могли только тупицы, не удосужившиеся хоть как-то продумать эту проблему.

Социализм, или коммунизм, -- это такая организация общества, в которой собственностью, правом использовать все средства производства, наделено общество, т.е. государство как социальный аппарат принуждения и насилия. Для того чтобы считать общество социалистическим, несущественно, распределяется ли общественный дивиденд поровну или в соответствии с каким-либо иным принципом. Также не имеет решающего значения, осуществляется ли социализм посредством формального перехода собственности на все средства производства к государству или частные владельцы номинально сохраняют свою собственность, и социализация состоит в том, что все эти "владельцы" имеют право использовать средства производства, находящиеся в их руках, только в соответствии с предписаниями государства. Если правительство решает, что и как должно производиться, кому продаваться и по какой цене, тогда частная собственность существует только номинально. Реально же вся собственность обобществлена, поскольку движущей силой экономической деятельности является уже не стремление предпринимателей и капиталистов к прибыли, а необходимость выполнять возложенную обязанность и подчиняться командам.

Наконец надо упомянуть интервенционизм. Согласно широко распространенному мнению, существует средний путь -- между социализмом и капитализмом, третий способ социальной организации: система частной собственности, регулируемая, контролируемая и направляемая постановлениями власти (актами вмешательства, или интервенционизма).

Система периодического перераспределения собственности и система синдикализма не будут обсуждаться в дальнейшем. Эти две системы обычно не вызывает особых споров. Никто из тех, кого можно воспринимать сколько-нибудь всерьез, не защищает ни одну из них. Нам предстоит заняться рассмотрением только социализма, интервенционизма и капитализма.

2. Частная собственность и ее критики

Жизнь человека -- это состояние отнюдь не безоблачного счастья. Земля не есть рай. И хотя в этом нет вины социальных институтов, люди обыкновенно возлагают ответственность на них. Основой любой цивилизации служит частная собственность на средства производства. Тот, кто выступает с критикой современной цивилизации, начинает, следовательно, с частной собственности. Ее обвиняют во всем, что не нравится критику, особенно в тех бедах, которые происходили и происходят из того факта, что частной собственности мешали и в различных отношениях ограничивали, так что весь ее социальный потенциал до сих пор не смог реализоваться полностью.

Обычный способ действия критика состоит в том, чтобы представлять, как чудесно все было бы, если бы он добился своего. В мечтах он уничтожает всякую волю, противоположную его собственной, путем возвышения себя самого или кого-нибудь, чьи желания в точности совпадают с его собственными, до положения абсолютного властителя мира. Всякий, кто воспевает право сильнейшего, считает сильнейшим себя. Тот, кто поддерживает институт рабства, не перестает мечтать, как сам он мог бы быть рабом. Тот, кто требует ограничений свободы совести, требует этого в отношении других, но не для себя. Тот, кто выступает за олигархическую форму правления, всегда включает себя в олигархию, и тот, кто впадает в экстаз при мысли о просвещенном деспотизме или диктатуре, достаточно нескромен, чтобы в своих фантазиях предназначать себе роль просвещенного деспота или диктатора или, по крайней мере, ожидать, что сам он станет деспотом над деспотом или диктатором над диктатором. Точно так же, как никто не желает видеть себя в положении слабого, угнетенного, подавленного, обездоленного -- в роли подданного без всяких прав. Так и при социализме, никто не мечтает ни о чем другом, кроме как о роли генерального директора или наставника генерального директора. В мечтах и фантазиях о социализме не существует никакой другой жизни, которую бы стоило жить.

Антикапиталистическая литература создала образец этих фантазий, эксплуатируя привычный прием противопоставления прибыльности и производительности. То, что происходит в капиталистическом общественном порядке, мысленно противопоставляется тому, что -- в соответствии с желаниями критика -- будет достигнуто в идеальном социалистическом обществе. Все, что отклоняется от этого идеального образа, характеризуется как непроизводительное. Максимальная прибыльность для конкретных людей и максимальная производительность для общества не всегда совпадают. И это долго считалось наиболее серьезным упреком капиталистической системе. Только в последние годы стало признаваться, что в большинстве случаев социалистическое общество не могло бы действовать иным способом, чем это делают индивиды в капиталистическом обществе. Но даже там, где указанное противоречие действительно существует, невозможно предположить, что социалистическое общество обязательно делало бы все правильно, а капиталистический социальный порядок всегда следует осуждать, если он делает что-то иначе. Концепция производительности достаточно субъективна; она никак не может представлять собой отправного пункта для объективной критики.

Не стоит, следовательно, заниматься анализом размышлений нашего фантазера-диктатора. В его мечтательном видении каждый горит желанием исполнять его команды немедленно и пунктуально. Какими могут оказаться вещи в реальном, а не в воображаемом социалистическом обществе, - совершенно другой вопрос. Предположение, что равного распределения совокупного годового продукта капиталистической экономики между всеми членами общества хватит, чтобы гарантировать каждому достаточные средства к жизни, является, как показывают простые статистические расчеты, совершенно неверным. Таким образом, социалистическое общество едва ли могло бы достичь заметного повышения жизненного уровня масс. Надежду на перспективу благосостояния и даже богатства для всех социалистическое общество может сделать реальной при одном условии: труд в этом обществе будет более производительным, чем при капитализме, и социалистическая система сможет обойтись без ряда лишних и, следовательно, непроизводительных расходов.

В связи с этим вторым моментом говорят, например, об устранении бремени издержек сбыта, конкуренции и рекламы товаров. Ясно, что в социалистическом обществе нет места для такого рода расходов. И все же не стоит забывать, что социалистический механизм распределения тоже будет включать не такие уж маленькие издержки, а возможно, на самом деле даже большие, чем издержки капиталистической экономики. Но это не решающий элемент в нашем рассуждении о значении этих затрат. Социалист предполагает без всякого сомнения, как само собой разумеющееся, что в социалистической системе производительность труда будет, по крайней мере, такой же, как в капиталистическом обществе, и стремится доказать, что она будет даже выше. Но первое допущение никоим образом не является столь самоочевидным, как думают сторонники социализма. Количество вещей, производимых в капиталистическом обществе, не зависит от того способа, каким организовано производство. Решающее значение имеет тот факт, что на каждой стадии производства, в каждой отрасли особый интерес занятых в ней людей самым тесным образом связан с производительностью конкретной доли затрачиваемого труда. Каждый работник должен напрягаться до предела, поскольку его зарплата определяется результатом его труда, и каждый предприниматель должен стремиться производить как можно дешевле -- т.е. не просто с наименьшими затратами труда и капитала, но явно с меньшими, чем его конкуренты.

Только благодаря этим стимулам капиталистическая экономика и смогла произвести то богатство, которое она имеет. Выступать против упоминавшихся чрезмерных издержек механизма капиталистического сбыта -- значит, близоруко смотреть на реальные вещи. Тот, кто упрекает капитализм в расточении ресурсов, потому что на шумных деловых улицах можно найти много конкурирующих галантерейщиков и еще больше табачников, не способен увидеть, что данная организация торговли -- это всего лишь результат такого механизма производства, который обеспечивает наивысшую производительность труда. Весь прогресс производства был достигнут только потому, что ориентация на коммерческий успех заложена в природе этого механизма. Только благодаря тому, что все предприниматели находятся в постоянной конкуренции и их безжалостно вытесняют, если они не производят наиболее прибыльным способом, беспрестанно улучшаются и совершенствуются методы производства. Если бы этот стимул исчез, не было бы дальнейшего прогресса производства и стремления экономить ресурсы. Следовательно, совершенно абсурдно ставить вопрос о том, сколько можно было бы сберечь, если устранить издержки на рекламу. С таким же успехом можно спросить, сколько можно произвести, если уничтожить конкуренцию между производителями. Ответ на этот вопрос не вызывает сомнения.

Люди могут потреблять, только если они трудятся и, следовательно, лишь столько, сколько произведено их трудом. Характерной чертой капиталистической системы и является то, что она предоставляет каждому члену общества стимул выполнять свою работу с максимальной эффективностью и таким образом достигать наивысшей производительности. В социалистическом обществе не хватает этой прямой связи между трудом и теми товарами и услугами, которыми человек мог бы, таким образом, наслаждаться. Стимул к работе состоял бы не в возможности получать удовольствие от плодов труда, а в приказе работать со стороны властей и в собственном чувстве долга. Развернутая аргументация, что подобная организация труда невозможна, будет предложена в следующей главе.

В капиталистической системе всегда подвергается критике тот факт, что собственники средств производства занимают привилегированное положение. Они могут жить, не работая. Если смотреть на общественный порядок с индивидуалистской точки зрения, то можно увидеть в этом серьезный недостаток капитализма. Почему одному человеку должно быть лучше, чем другому? Но тот, кто рассматривает вещи не с точки зрения конкретных людей, а с точки зрения социального порядка в целом, обнаружит, что владельцы собственности могут сохранять свое приятное положение лишь при условии, что они предоставляют услугу, без которой общество не может обойтись. Капиталист может сохранять свое приятное положение, только переводя средства производства в сферу применения, наиболее важную для общества. Если он этого не делает -- а инвестирует свое богатство неразумно, -- он понесет убытки, и если он вовремя не исправит ошибки, то вскоре будет безжалостно вытеснен со своего привилегированного положения. Он перестанет быть капиталистом, и его место займут другие -- те, кто лучше для этого подходит. В капиталистическом обществе средства производства всегда находятся в руках наиболее подходящих для этого людей, и -- хотят они этого или нет -- они должны постоянно стараться применять средства производства таким образом, чтобы те приносили максимальный результат.

3. Частная собственность и правительство

Все, кто находится у политической власти: правительства, короли и республиканские руководители, всегда косо смотрели на частную собственность. Любой правительственной власти присуще стремление не признавать никаких ограничений на свои действия и распространять сферу своего господства как можно дальше. Управлять всем, не оставлять никакого простора для того, чтобы что-либо свершалось собственным путем, без вмешательства властей, -- вот цель, к которой тайно стремится каждый правитель. Если бы только на пути не стояла частная собственность! Частная собственность создает для человека сферу, где он свободен от государства. Она ставит пределы осуществлению воли властей. Она позволяет другим силам действовать бок о бок и в оппозиции к политической власти. Частная собственность становится, таким образом, основой всех видов деятельности, которые свободны от насильственного вмешательства со стороны государства. Она является почвой, на которой вырастают зерна свободы и в которой коренится автономия человека, а в конечном счете -- весь интеллектуальный и материальный прогресс. В этом смысле частную собственность даже назвали фундаментальной предпосылкой развития человека. Но эта последняя формулировка может быть принята лишь со многими оговорками, потому что обычное противоречие между индивидом и коллективом, между индивидуалистическими и коллективистскими идеями и целями есть не более чем устаревшее поверье.

Таким образом, никогда не существовало политической силы, которая бы добровольно воздерживалась от того, чтобы препятствовать свободному развитию и деятельности института частной собственности на средства производства. Правительства терпят частную собственность тогда, когда они вынуждены это делать, но они не принимают ее и не признают ее необходимости добровольно. Даже либеральные политики, завоевав власть, обычно отодвигали свои либеральные принципы в большей или меньшей степени на задний план. Тенденция налагать жесткие ограничения на частную собственность, злоупотреблять политической властью и отказываться уважать или признавать любую свободную сферу -- вне пределов господства государства -- слишком глубоко укоренилась в менталитете тех, кто управляет правительственным аппаратом принуждения и насилия, чтобы они когда-либо были способны добровольно ей противостоять. Либеральное правительство -- это contradictio in adjecto <внутреннее противоречие, логическая нелепость, (лат.) -- Прим. пер.>. Правительства должны быть вынуждены принять либерализм силой единогласного мнения народа; и не стоит ожидать того, чтобы они стали либеральными добровольно.

Легко понять, что могло бы принудить правителей признать права собственности их подданных в обществе, состоящем исключительно из фермеров, где все в равной степени богаты. При таком общественном устройстве каждая попытка ограничить право собственности немедленно встретила бы сопротивление объединенного фронта всех подданных против правительства и таким образом привела бы к падению последнего.

Однако ситуация коренным образом отличается в таком обществе, где существует не только сельскохозяйственное, но и промышленное производство, и особенно там, где существуют предприятия большого бизнеса, предусматривающие крупномасштабные инвестиции в промышленность, добычу ресурсов и торговлю. В таком обществе тем, в чьих руках правительство, вполне удается предпринимать действия, направленные против частной собственности. В действительности, нет ничего более политически выгодного правительству, чем нападки на права собственности -- это всегда было простым средством подстрекания масс против владельцев земли и капитала. Поэтому с незапамятных времен идеей всех абсолютных монархов, всех деспотов и тиранов было объединение себя с "народом" в союз против классов собственников. Вторая империя Людовика Наполеона была не единственным режимом, основанным на принципе цезаризма.

Прусское авторитарное государство Гогенцоллернов (Hohenzollerns) также подхватило идею, введенную в германскую политику Лассалем во время конституционнной борьбы в Пруссии, о завоевании поддержки рабочих масс для борьбы с либеральной буржуазией посредством политики этатизма и интервенционизма. Это было основополагающим принципом "общественной монархии", столь высоко превозносимой Шмоллером и его школой.

Однако несмотря на все преследования, институт частной собственности уцелел. Ни злоба всех правительств, ни враждебная компания писателей и моралистов, церкви и религий, ни возмущение масс -- само по себе коренящееся в инстинктивной зависти -- не смогли добиться его уничтожения. Каждая попытка заменить его каким-нибудь другим способом организации производства и распределения всегда быстро оказывалась абсурдной и неосуществимой. Людям пришлось признать, что без института частной собственности не обойтись и вернуться к нему, независимо от того, нравился он им или нет.

Тем не менее до сих пор люди отказываются понять причину возврата к институту свободной частной собственности на средства производства. Ее следует искать в том факте, что экономическая система, служащая нуждам и целям жизни в обществе, в принципе неосуществима иначе, как на этой основе. Люди оказались неспособны заставить себя избавиться от идеологии, к которой они привязались, а именно веры в то, что частная собственность есть зло, без которого невозможно до поры до времени обойтись, -- по крайней мере, до тех пор, пока человечество в достаточной степени не разовьется этически. Несмотря на то что правительства -- конечно, вопреки своим намерениям и стремлениям, свойственным каждому организованному центру власти, -- смирились с существованием частной собственности, они по-прежнему продолжают твердо придерживаться (не только внешне, но и в своем мышлении) идеологии, враждебной правам собственности. В самом деле, они считают непринятие частной собственности в принципе правильным, а каждое отклонение от него с их стороны -- связанным только с их собственной слабостью или с учетом интересов влиятельных групп.

4. Неосуществимость социализма

Социализм обычно считается неосуществимым на том основании, что человеку не хватает моральных качеств, требуемых для социалистического общества. Существует опасение, что при социализме большинство людей не будут проявлять того же усердия в исполнении своих обязанностей и задач, какое они вкладывают в ежедневную работу при общественном порядке, основанном на частной собственности на средства производства. В капиталистическом обществе каждый человек знает, что плоды его труда принесут удовольствие ему самому, что его доход растет или уменьшается в соответствии с тем, насколько продукт его труда растет или уменьшается.

В социалистическом обществе человек будет думать, что от эффективности его труда мало что зависит, поскольку ему в любом случае причитается фиксированная доля совокупного продукта, а размер этого последнего не может заметно сократиться вследствие потерь, вызываемых ленью любого человека. В действительности следует опасаться того, что данное убеждение станет всеобщим и производительность труда в социалистическом обществе значительно упадет.

Возражение, выдвигаемое, таким образом, против социализма, совершенно логично, но оно не проникает в существо дела. Если бы в социалистическом обществе возможно было выделить продукт труда каждого работника с той же точностью, с какой это делается в капиталистической системе при помощи экономического расчета, осуществимость социализма не зависела бы от доброй воли конкретного человека. Общество могло бы, по крайней мере в определенных пределах, определить долю суммарного выпуска, предназначенную каждому рабочему, на основе размера его вклада в производство. Неосуществимым социализм делает именно то, что расчет такого рода в социалистическом обществе невозможен.

В капиталистической системе подсчет прибыльности дает тот способ, который указывает человеку, должно ли его предприятие при данных обстоятельствах действовать вообще, и работает ли оно наиболее эффективным способом из возможных, т.е. при наименьших издержках факторов производства. Если дело оказывается неприбыльным, то это означает, что сырье, полуфабрикаты и труд, которые для него требуются, применяются другими предприятиями для получения результата, более необходимого и более важного с точки зрения потребителей, или для получения того же самого результата, но более экономичным способом (т.е. с меньшими затратами капитала и труда). Так, например, ручное ткачество стало в какой-то момент невыгодным. Это означало, что капитал и труд, занятый в машинном ткачестве, дает больше продукции и, следовательно, неэкономично держаться того метода производства, в котором те же самые затраты капитала и труда приносят меньший результат.

Когда планируется новое предприятие, то можно посчитать заранее, станет ли оно вообще прибыльным и каким образом этого добиться. Если, например, есть намерение построить железную дорогу, то можно путем оценки ожидаемого объема перевозок, затрат и выручки подсчитать, стоит ли вкладывать капитал и труд в такое предприятие. Если результат такого расчета покажет, что проектируемая железная дорога не обещает прибыли, то это лишь сигнализирует, что существует другая, более необходимая обществу сфера применения капитала и труда, чем сооружение этой железной дороги. Мир пока не настолько богат, чтобы позволить себе такой расход. Но расчет затрат и прибыли является решающим только тогда, когда возникает вопрос, стоит ли вообще начинать данное дело. Он управляет каждым шагом, который делает предприниматель при ведении своего бизнеса.

Капиталистический экономический расчет, который только и делает возможным рациональное производство, основан на денежной оценке затрат. Только потому, что ценность всех товаров и услуг на рынке может быть выражена в денежных единицах, эти товары и услуги могут, несмотря на их неоднородность, входить в расчет, предусматривающий однородные единицы измерения. В социалистическом обществе, где всеми средствами производства владеет государство и где, следовательно, не существует рынка и обмена производимыми товарами и услугами, не может также быть цен, выраженных в денежных единицах на сложные товары и услуги. Таким образом, у такой общественной системы не оказалось бы инструмента для рационального управления предприятиями, т.е. не было бы экономического расчета, поскольку экономический расчет не может проводиться без общего знаменателя, к которому могут быть приведены все разнородные товары и услуги.

Рассмотрим простейший случай. Железную дорогу из пункта А в пункт Б можно проложить по нескольким маршрутам. Представим, что между А и Б стоит гора. Железная дорога может быть построена так, чтобы она проходила по горе, вокруг горы или с помощью туннеля сквозь гору. В капиталистическом обществе вычислить, какая ветка окажется наиболее прибыльной, - простейшее дело. Определяются капитальные затраты, необходимые на сооружение каждой из трех линий, и различия в текущих издержках, связанных с эксплуатацией каждой дороги. Из этих цифр нетрудно определить, какой вариант строительства будет наиболее прибыльным. В социалистическом обществе не могло быть сделано таких расчетов. Оно не имело бы реального способа приведения к единому измерителю всех товаров и услуг -- разнородного количества и качества, - которые в данном случае берутся в расчет. Перед обычными, ежедневными проблемами, связанными с управлением экономикой, социалистическое общество будет беспомощно, поскольку у него не будет верного способа вести такие расчеты.

Процветанием, которое дало возможность сегодня жить на нашей земле значительно большему число людей, чем в докапиталистическую эпоху, мы обязаны единственно капиталистическому методу производства, состоящему из очень длинных производственных цепочек, функционирование которых необходимо требует денежного расчета. А именно это и невозможно при социализме. Напрасно трудились социалистические писатели, чтобы продемонстрировать, как можно обойтись даже без денежной оценки затрат и результатов. Все их усилия в этом отношении потерпели неудачу.

Итак, руководители социалистического общества столкнулись бы с проблемой, которую едва ли смогли бы решить. Невозможно было бы определить, какой из бесчисленных способов действия является наиболее рациональным. Возникший хаос в экономике быстро и неминуемо привел бы к всеобщему обнищанию и к движению назад, к примитивным условиям, при которых когда-то жили наши предки.

Социалистический идеал, доведенный до своего логического завершения, вылился бы в общественный порядок, в котором все средства производства принадлежат народу в целом. Производство всецело находится в руках правительства, центра власти в обществе. Оно одно определяет, что и как следует производить и каким способом распределять товары. Не имеет большого значения, будет ли социалистическое государство построено демократическим или каким-либо иным путем. Даже демократическое социалистическое государство непременно представляло бы собой жестко организованную бюрократию, в которой каждый, за исключением высших властей, находился бы в подчиненном положении чиновника, обязанного неукоснительно выполнять директивы. При этом он мог бы, используя свою возможность как избирателя, даже принимать участие каким-либо способом в выработке этих директив центральной власти.

Социалистические государственные предприятия такого типа несопоставимы с государственными предприятиями, независимо от их размеров, которые, как мы видим, развиваются в последние десятилетия в Европе, особенно в Германии и в России. <Речь идет о России периода "новой экономической политики". -- Прим. науч. ред.> Все они процветают бок о бок с частной собственностью на средства производства. Они вступают в коммерческие сделки с предприятиями, которыми владеют и управляют капиталисты, и они получают от этих предприятий разнообразные стимулы, укрепляющие их деятельность. Государственным железным дорогам, например, их поставщики, производители локомотивов, вагонов, сигнальных сооружений и другого оборудования, предоставляют механизмы, которые уже успешно проявили себя где-нибудь на железных дорогах, находящихся в частной собственности. Таким образом, государственные предприятия получают стимул вводить инновации и не отстают от прогресса в технологии и в методах управления бизнесом, который совершается вокруг них.

Общеизвестно, что государственные и муниципальные предприятия в общем и целом потерпели провал: они дороги и неэффективны, их приходится субсидировать из налоговых фондов. Конечно, там, где общественное предприятие занимает монопольное положение, как, например, обычно бывает в случае муниципального транспортного оборудования, электрического освещения и электростанций, негативные последствия неэффективности не обязательно выражаются в видимом финансовом крахе. При определенных обстоятельствах эту ситуацию можно скрыть, используя монопольное положение, -- поднять цены на товары и услуги на такой высокий уровень, что сделать эти предприятия прибыльными, несмотря на неэкономичное управление. Более низкая производительность социалистического способа производства здесь просто проявляется иначе и не так легко распознается. По существу, однако, дело обстоит так же.

Но ни один эксперимент социалистического управления конкретными предприятиями не может дать нам каких-либо оснований для заключения о том, что было бы, если бы реализовался социалистический идеал общественной собственности на все средства производства. В социалистическом обществе будущего, в котором не останется никакого простора для свободной деятельности частных предприятий, работающих бок о бок с теми предприятиями, которыми владеет и управляет государство, центральному плановому органу будет не хватать того критерия, который дается всей экономике рынком и рыночными ценами. На рынке, куда поступают все товары и услуги, обменные соотношения (пропорции), выраженные в денежных ценах, охватывают все, что покупается и продается. В общественном порядке, основанном на частной собственности, появляется, таким образом, возможность прибегнуть к денежному расчету для сравнения результатов всех видов экономической деятельности. Общественная производительность каждой экономической операции может быть измерена посредством бухгалтерии и калькуляции затрат. Остается еще показать, что общественные предприятия не способны производить калькуляцию затрат тем же способом, что и частные предприятия. Тем не менее денежный расчет все же дает даже государственным и общественным предприятиям некоторую основу для выяснения успеха или неудачи их деятельности. В полностью социалистической экономической системе это было бы совершенно невозможно, так как в отсутствие частной собственности на средства производства не могло бы быть обмена товарами производственного назначения, не было бы рынка и, следовательно, рыночных цен, денежного расчета. Общее руководство чисто социалистического общества не будет, следовательно, иметь средства привести к общему знаменателю издержки производства всех разнородных товаров, которые оно планирует произвести.

Также нельзя достичь этого путем определения расходов в натуральном выражении для сравнения со сбережениями в натуральном выражении. Нельзя ничего рассчитать, если невозможно привести к общей мере часы труда различного качества, железо, уголь, стройматериалы каждого вида, машины и все остальные продукты, требуемые для деятельности и управления различными предприятиями. Расчет возможен только тогда, когда мы в состоянии привести все рассматриваемые товары и услуги к денежным единицам. Конечно, и денежная калькуляция имеет свои несовершенства и недостатки, но у нас нет ничего лучшего в качестве замены. Действенность денежной системы достаточна для практических целей жизни. Если бы мы отказались от денежной оценки, никакое экономическое вычисление стало бы абсолютно невозможным.

Это и есть то решающее возражение, которое экономическая наука выдвигает против возможности социалистического общества. Такое общество должно было бы отказаться от узкой сферы особого рода интеллектуального труда, которая представляет собой не что иное, как сотрудничество всех предпринимателей, землевладельцев и рабочих -- производителей и потребителей -- при формировании рыночных цен. Но без этого рациональность, т.е. возможность, экономического расчета немыслима.

5. Интервенционизм

Социалистический идеал сейчас все больше и больше начинает терять своих сторонников. Глубинные экономические и социологические исследования проблем социализма, которые показали его неосуществимость, не остались без последствий, и неудачи, которыми везде окончились социалистические эксперименты, привели в замешательство даже его наиболее вдохновенных приверженцев.

Постепенно люди снова начинают понимать, что общество не может обойтись без частной собственности. Тем не менее враждебная критика, которой подвергалась система частной собственности на средства производства в течение последних десятилетий, оставила столь сильное предубеждение против капиталистической системы, что, несмотря на то что люди знают о несоответствии социализма требованиям жизни и о его неосуществимости, они не могут решиться открыто признать необходимость возврата к либеральным взглядам на собственность. Признается, конечно, что социализм, т.е. общественная собственность на средства производства неосуществим вообще или, по крайней мере, на данный момент. Но, с другой стороны, утверждается, что ничем не сдерживаемая частная собственность на средства производства также есть зло.

Таким образом, люди хотят создать третий путь, форму общества, стоящую посредине между частной собственностью на средства производства, с одной стороны, и общественной собственностью на средства производства -- с другой. Частной собственности будет позволено существовать, но способы, которыми средства производства станут использоваться предпринимателями, капиталистами и землевладельцами, будут регулироваться, управляться и контролироваться постановлениями властей. Таким путем формируется концептуальный образ регулируемого рынка, капитализма, ограниченного указами властей, и частной собственности, лишенной своих якобы вредных неотъемлемых качеств посредством государственного вмешательства.

Лучше всего смысл и природа этой системы видны из некоторых примеров последствий государственного вмешательства. Наиболее решающие акты такого рода, с которыми нам приходится иметь дело, нацелены на установление цен на товары и услуги на уровне, отличном от того, который был бы определен свободным рынком.

В том случае, когда цены формируются на свободном рынке или сформировались бы в отсутствие вмешательства со стороны властей, издержки производства компенсируются выручкой от продаж. Если правительством устанавливается более низкая цена, то выручка не компенсирует затрат. До тех пор пока хранение товаров, на которые распространяется это, не вызовет стремительного понижения их цен, торговцы и производители будут изымать их с рынка в надежде на более благоприятные времена. Возможно, в ожидании того, когда указание правительства будет отменено. Если власти не хотят, чтобы данные товары совсем исчезли с рынка в результате их вмешательства, то они не могут ограничиться установлением цены. Они должны в то же время потребовать, чтобы все имеющиеся запасы продавались бы по предписанной цене.

Но даже и этого недостаточно. При цене, определенной свободным рынком, предложение и спрос совпали бы. Теперь же, когда правительственным указом цена зафиксирована на более низком уровне, спрос увеличился, тогда как предложение осталось неизменным. Имеющихся запасов недостаточно, для того чтобы полностью удовлетворить всех, кто готов платить установленную цену. Часть спроса останется неудовлетворенной. Механизм рынка, который в других случаях стремится уравновесить предложение и спрос с помощью колебаний цен, более не действует. Теперь покупатели, которые были готовы платить цену, установленную властями, должны покинуть рынок с пустыми руками. Те, кто был в очереди раньше или кто имел положение, позволяющее использовать личные связи с продавцами, уже разобрали весь запас. Другие вынуждены уходить, не получив ничего. Если правительство хочет избежать такого рода последствий своего вмешательства, идущих вразрез с его намерениями, то оно должно добавить к контролю за ценами и принудительной продаже еще и рационирование. Таким образом правительственное регулирование должно определять, сколько товара может предоставляться каждому конкретному претеденту по установленной цене.

Но раз имевшиеся в момент правительственного вмешательства запасы уже истощились, возникает несравнимо более трудная проблема. Раз товары следует продавать по цене, назначенной правительством, то производство более не является прибыльным. Следовательно оно будет сокращено или вообще остановлено. Если правительство по каким-то причинам хочет, чтобы производство все же продолжалось, оно должно принудить изготовителей продолжать производство. С этой целью ему придется также зафиксировать цены на сырье и материалы, а также ставки заработной платы. Издаваемые для этого указы, однако, не могут ограничиваться только одной или несколькими отраслями производства, которые власти хотят регулировать, потому что считают их продукты особенно важными. Регулирование должно охватить тогда уже все отрасли производства. Власти теперь должны регулировать цены всех товаров и ставки всех видов заработной платы. Короче говоря, правительство должно распространять свой контроль на деятельность всех предпринимателей, капиталистов, землевладельцев и рабочих. Капитал и труд хлынут в некоторые, еще свободные, отрасли производства, и правительству не удастся достичь своим первым актом вмешательства намеченной цели. Целью властей является рост производства именно в той отрасли промышленности, которую по причине важности ее продукции они выделили особо. И в полную противоположность их замыслу именно вследствие их вмешательства эта отрасль производства приходит в упадок.

Следовательно, совершенно очевидно, что попытка правительства вмешиваться в действие экономической системы, основанной на частной собственности на средства производства, не достигает задуманных целей. Она является, с точки зрения властей, не только бесполезной, но и явно противоречащей их цели, поскольку в огромной степени увеличивает то самое "зло", против которого была направлена. Перед тем как был введен контроль за ценой, товар был, по мнению правительства, слишком дорогим; теперь он совсем исчезает с рынка. Это, однако, не есть задуманный правительством результат: оно же хотело сделать товар дешевле и доступней. Новая ситуация - отсутствие товара, -- с этой точки зрения, должна представляться намного большим злом. В этом смысле можно говорить, что вмешательство государства бесполезно и идет вразрез с той целью, которой оно было призвано служить, а система экономической политики, которая пытается действовать с помощью таких актов вмешательства, неосуществима и немыслима, так как она противоречит экономической логике.

Если правительство не восстановит правильный ход вещей, отказавшись от своего вмешательства, т.е. отменив контроль над ценами, тогда за первым шагом должны последовать и другие. К запрету назначения цены, выше установленной, оно должно добавить не только меры, обязывающие продавать запасы в порядке принудительного рационирования, но и пределы цен на сложные товары, контроль за заработной платой, а в конечном счете -- принудительный труд для предпринимателей и рабочих. Эти меры не могут ограничиваться одной или несколькими отраслями производства, они должны охватывать все хозяйство. Другого выбора просто не существует: либо воздержаться от вмешательства в свободную игру рынка, либо передать все управление производством и распределением правительству. Либо капитализм, либо социализм -- третьего пути нет.

Механизм описанной цепи событий хорошо известен всем, кто был свидетелем попыток правительств во время войны и в периоды инфляции зафиксировать цены с помощью указов. Все сегодня знают, что правительственный контроль над ценами не имел никаких других результатов, кроме исчезновения с рынка тех товаров, на которые он распространялся. Везде, где правительство фиксирует цены, результат всегда один и тот же. Когда, к примеру, правительство устанавливает потолок для квартирной платы, немедленно возникает дефицит жилья. В Австрии социал-демократическая партия практически уничтожила квартирную плату. Следствием этого является нехватка жилья для многих тысяч людей, например, в Вене, несмотря на то что ее население значительно сократилось с начала мировой войны, а муниципалитет успел построить несколько тысяч новых домов.

Рассмотрим еще один пример: установление минимальных ставок заработной платы.

Когда в отношения между работодателем и служащим не вторгаются законодательные постановления или насильственные меры со стороны профсоюзов, заработная плата, выплачиваемая работодателем за каждый вид труда, в точности равна приросту стоимости, которую этот труд добавляет в процессе производства. Заработная плата не может подняться выше этого, поскольку тогда наниматель не мог бы получать прибыль и, следовательно, был бы вынужден остановить неприбыльную часть производства. Но зарплата и не может упасть, снизиться, потому что тогда рабочие перешли бы в другие отрасли производства, где их вознаграждение было бы выше, так что наниматель был бы вынужден прекратить производство по причине нехватки труда.

В экономике существует, следовательно, такой уровень заработной платы, при котором все рабочие находят применение и каждый предприниматель, желающий вести дело прибыльно при этой заработной плате, всегда находит рабочих. Эту ставку заработной платы экономисты обычно называют "равновесной", или "естественной", заработной платой. Она растет, если при прочих равных уменьшается количество рабочих; она сокращается, если при прочих равных доступное количество капитала, которое требуется применить в производстве, также уменьшается. При этом можно заметить, что говорить просто о "заработной плате" и о "труде" не совсем точно. Трудовые услуги сильно различаются по качеству и количеству, различается и плата за труд.

Если бы экономика никогда не отклонялась от статичного состояния, то на рынке труда, свободном от вмешательства правительства или давления профсоюзов, не было бы безработных. Но статичное состояние общества -- это просто воображаемая конструкция экономической теории, интеллектуальный прием, без которого не может обойтись мышление и который дает нам возможность сформировать сравнительно ясное понимание действительно происходящих в экономике процессов. Жизнь -- к счастью, спешим добавить мы -- динамична. В экономике никогда не бывает остановки, происходят постоянные изменения, движения, инновации, непрерывное возникновение нового. Соответственно всегда существуют отрасли производства, которые находятся в состоянии упадка и сокращения, потому что спрос на их продукты упал и отрасли -- в стадии зарождения и расширения. Если вспомнить только о последних нескольких десятилетиях, то мы сразу перечислим огромное количество новых отраслей: например, автомобильная промышленность, авиастроение, киноиндустрия, вискозное производство, консервная промышленность, радиовещание. Эти отрасли сегодня дают занятие миллионам рабочих. Некоторая часть рабочих пришла из закрывшихся отраслей производства, но еще больше рабочих пришло из тех отраслей, которые в результате технологических усовершенствований способны теперь обходиться меньшим количеством рабочих. И лишь небольшая часть появилась вследствие роста населения.

Порой изменения отношений между отраслями производства протекают так медленно, что ни одному рабочему не приходится переходить на новый вид работы, и только молодые, лишь начинающие зарабатывать себе на жизнь люди найдут себе применение в основном в новых или расширяющихся отраслях. Обычно, однако, в капиталистической системе, с ее быстрыми успехами в улучшении благосостояния, прогресс совершается настолько быстро, что заставляет людей приспосабливаться к нему. Когда двести или более лет назад юноша обучался ремеслу, он мог рассчитывать на то, что в течение всей жизни он будет работать так, как он научился: он не боялся пострадать от своего консерватизма. Сегодня все иначе. Рабочий тоже должен приспосабливаться к изменяющимся условиям, пополнять свои знания или учиться новому. Ему приходится оставлять производство и профессию, которая более не требуют такого же числа рабочих, как раньше, и вступать в дело, которое только что возникло или в котором теперь требуется больше рабочих, чем прежде. Но даже если он останется на старом месте работы, ему придется изучать новые приемы, когда этого потребуют обстоятельства.

Все это воздействует на рабочего через изменения ставок заработной платы. Если в конкретной отрасли бизнеса возникнет относительный избыток рабочих, то часть рабочих увольняют, и тем, кого уволили, уже трудно найти новую работу в той же отрасли бизнеса. Давление на рынок труда, оказываемое уволенными рабочими, понижает заработную плату в конкретной отрасли. Это, в свою очередь, побуждает рабочего искать работу в тех отраслях, которые хотят привлечь новых рабочих и, следовательно, готовы платить более высокую заработную плату.

Совершенно ясно, что нужно делать, чтобы удовлетворить желание рабочих получить занятие и одновременно высокую заработную плату. Заработную плату в целом невозможно установить выше уровня, на котором она была бы на рынке, свободном от правительственного вмешательства и иного институционального давления, без того, чтобы создать нежелательные для рабочих побочные эффекты. Зарплату можно повысить в одной отрасли или даже в одной стране, если переход рабочих из других отраслей или иммиграция из других стран запрещены. Такого рода повышения зарплаты совершаются за счет тех рабочих, вход которым прегражден. Их заработная плата теперь ниже, чем она была бы, если бы не было препятствий свободе передвижения. Рост зарплаты одной группы людей, таким образом, достигается за счет остальных. Политика затруднения свободного передвижения труда может быть выгодна только рабочим в странах и отраслях, которые переживают относительный дефицит рабочей силы. В отрасли или стране, где дело обстоит иначе, существует только одна причина повышения заработной платы: рост общей производительности труда, либо за счет увеличения доступного капитала, либо путем совершенствования технологических процессов производства.

Если, однако, правительство законодательно установит минимальную заработную плату выше уровня "равновесной" или "естественной" заработной платы, то работодатели вскоре обнаружат, что они более не в состоянии успешно руководить рядом предприятий, которые были прибыльными, когда заработная плата находилась на более низком уровне. Они будут вынуждены сокращать производство и увольнять рабочих. Следовательно, результатом искусственного роста заработной платы, т.е. такого, который навязывается рынку извне, является расширение безработицы.

Теперь, конечно, больше не делается попыток широкомасштабного законодательного установления минимальных ставок заработной платы. Но власть профсоюзов дает им возможность вмешиваться в этот процесс даже в отсутствие соответствующего законодательства. Когда рабочие создают союзы для того, чтобы торговаться с работодателями, то это само по себе необязательно вызывает нарушения в деятельности рынка. Даже тот факт, что они с успехом присваивают себе право прерывать без уведомления контракты, в которые сами надлежащим образом вступили, и объявлять забастовку, сам по себе для рынка труда не опасен. Новую ситуацию на рынке труда создает элемент принуждения, проявляющийся в забастовках и в принудительном членстве в профсоюзе. Эта ситуация характерна сегодня для большинства промышленных стран Европы. Объединенные в профсоюз рабочие отказывают в доступе к приему на работу тем, кто не является членом их союза, и прибегают к открытому насилию во время забастовок, препятствуя другим рабочим занять место бастующих. Поэтому требования по поводу заработной платы имеют в точности ту же самую силу, что и указы правительства, устанавливающие минимальные ставки заработной платы. Наниматель должен, если он не хочет вообще закрыть свое предприятие, уступить требованиям профсоюза. Он вынужден платить столь высокую заработную плату, что ему приходится сокращать объем производства: то, что производится с большими издержками, не может найти такого же рынка сбыта, как то, что стоит дешевле. Таким образом, более высокая заработная плата, вытребованная профсоюзами, становится причиной безработицы.

Безработица, вызываемая этой причиной, коренным образом отличается по степени и продолжительности от той, которая возникает из-за постоянно происходящих перемен в виде и качестве труда, требуемого на рынке. Если бы источником безработицы был только постоянный прогресс промышленности, она не приобретала бы ни значительных масштабов, ни продолжительного характера. Рабочие, которые не могут более найти себе применения в одной отрасли производства, скоро устраиваются в других, которые расширяются или только зарождаются. Когда рабочие имеют свободу передвижения, и переход из одной отрасли в другую не затруднен юридическими и другими препятствиями, то приспособление к новым условиям происходит без особых трудностей и довольно быстро. Кроме того, организация бирж труда способствует дальнейшему сокращению масштабов этого вида безработицы.

Но безработица, вызванная вмешательством в функционирование рынка факторов принуждения, -- это не мимолетное, непрерывно возникающее и исчезающее явление. Она неискоренима до тех пор, пока продолжает действовать причина, вызвавшая ее существование, т.е. пока закон или давление профсоюзов препятствуют снижению заработной платы, вызванному давлением со стороны безработных до того уровня, которого она достигла бы в отсутствие вмешательства правительства или профсоюзов, а именно уровня, при котором все те, кто хотят работать, в конечном счете найдут работу.

Поддержка безработнх со стороны правительства или профсоюзов только усугубляет зло. В случае с безработицей, возникающей в силу динамических изменений в экономике, пособия по безработице приводят только к тому, что отсрочивается приспособление рабочих к новым условиям. Безработный рабочий получающий пособие, не считает необходимым искать нового занятия, если он больше не может найти места в своем деле; по крайней мере, пройдет больше времени, прежде чем он решит перейти на новую профессию или переехать в новую местность, или прежде чем он снизит требования к ставке заработной платы до уровня той, за которую он может найти работу. Если пособия по безработице установлены не слишком низкими, можно уверенно сказать, что пока они предоставляются, безработица не может исчезнуть.

Но если безработица создается искусственным повышением уровня заработной платы вследствие прямого вмешательства правительства или его терпимости по отношению к принудительным действиям со стороны профсоюзов, то единственный вопрос заключается в том, кто должен нести дополнительные издержки -- наниматели или рабочие? Государство, правительство, общество никогда не принимают этого бремени на себя -- они возлагают его на нанимателя или на рабочего, или и на того, и на другого. Если бремя падает на рабочих, то они лишаются полностью или частично плодов такого искусственного повышения заработной платы. Они могут быть вынуждены нести даже большие затраты, чем получили выгод от искусственного увеличения заработной платы. Наниматель может в некоторой степени также нести бремя пособий по безработице, если ему придется платить налог, пропорциональный совокупной сумме выплачиваемой заработной платы. В этом случае страхование по безработице, увеличивая издержки на труд, имеет тот же эффект, что и дальнейшее увеличение заработной платы выше равновесного уровня: прибыльность труда уменьшается и количество рабочих, чей труд все еще может использоваться прибыльно, соответственно сокращается. Таким образом, безработица расширяется еще больше -- как раскручивающаяся спираль. Нанимателей можно также заставить нести затраты на пособия по безработице с помощью налога на прибыль или капитал, без учета численности занятых рабочих. Но эта мера имеет тенденцию еще больше увеличивать безработицу. Потому что когда капитал истощается налогами или формирование нового капитала, по крайней мере, замедляется, то и условия применения труда становятся ceteris paribus [при прочих равных -- лат.] менее благоприятными. <Даже если бы заработную плату повысили искусственно (с помощью вмешательства со стороны правительства или принуждения со стороны профсоюзов) одновременно во всем мире и во всех отраслях производства, результатом было бы простое увеличение потребленного капитала и в конечном итоге как следствие последнего, еще большее сокращение доли зарплаты. Я детально рассматривал этот вопрос в работах, указанных в списке литературы, в конце книги.>

Очевидно, что бесполезно пытаться устранить безработицу путем организации программ общественных работ специально для этой цели. Необходимые ресурсы для таких проектов должны быть изъяты путем налогов или займов из той сферы применения, которую они могли бы найти в ином случае. Безработица в одной отрасли может быть уменьшена подобным путем только в той мере, в которой она увеличивается в другой.

С какой бы стороны мы ни рассматривали интервенционизм, становится очевидно, что эта система ведет к результатам, которые противоречат намерениям ее инициаторов и сторонников, и даже с их точки зрения оборачивается бессмысленной, самоубийственной и нелепой политикой.

6. Капитализм единственно возможная система общественной организации

Изучение различных мыслимых способов организации общества на основе разделения труда неизбежно приводит к одному и тому же результату: существует только выбор между общественной и частной собственностью на средства производства. Все промежуточные формы социальной организации бесполезны и на практике должны оказаться саморазрушающимися. Если признать, что социализм тоже неработоспособен, то нельзя избежать вывода, что капитализм является единственно возможной системой социальной организации, основанной на разделении труда. Этот результат теоретического исследования не явится сюрпризом для историка или философа истории. Если капитализму удалось удержаться, несмотря на враждебность со стороны правительств и масс населения, если ему не пришлось уступить дорогу другим формам общественного сотрудничества, которым в гораздо большей степени достались симпатии теоретиков и практичных деловых людей, то это надо отнести только на счет того, что никакая другая система общественной организации неосуществима.

Также нет нужды объяснять, почему невозможно вернуться к формам общественной и экономической организации, характерным для средневековья. На всей территории, населенной современными народами Европы, средневековая экономическая система была способна поддерживать лишь часть того количества людей, которое сейчас проживает в этом регионе, и она давала каждому человеку намного меньше материальных благ, чем дает людям сегодня капиталистическая система производства. О возврате к средневековью не может быть и речи, если вы не готовы сократить население до десятой или двенадцатой доли нынешней его численности и, более того, обязать каждого человека довольствоваться такой малостью, которая выходит за пределы воображения современного человека.

Все писатели, которые считают возврат к средневековью или, как они говорят, к "новому" средневековью, единственно достойным социальным идеалом, упрекают капиталистическую эпоху более всего за ее материалистическую позицию и менталитет. При этом они сами оказываются гораздо большими приверженцами материалистических взглядов, чем полагают. Разве это не грубейший материализм думать, как многие из этих авторов, что после возврата к формам политической и экономической организации, характерным для средних веков, общество по-прежнему смогло бы сохранить все созданные капитализмом технологические новшества и таким образом удержать тот высокий уровень производительности человеческого труда, которого оно добилось в капиталистическую эпоху. Производительность капиталистического способа производства является продуктом капиталистического менталитета и капиталистического подхода к человеку и к удовлетворению его нужд. Она является результатом современной технологии только в той степени, в какой развитие технологии необходимо следует из капиталистического менталитета. Едва ли есть что-нибудь столь же абсурдное, как фундаментальный принцип материалистического понимания истории Маркса: "Ручная мельница создала феодальное общество; паровая мельница -- капиталистическое общество". Потребовалось именно капиталистическое общество, чтобы создать необходимые условия для развития и приведения в действие первоначального замысла паровой мельницы. Именно капитализм создал технологию, а не наоборот. Не менее абсурдным является и представление о том, что технологический и материальный потенциалы нашей экономики могли сохраниться, если бы были разрушены интеллектуальные основания, на которых они строятся. Экономическая деятельность не могла бы вестись рационально, если бы господствующий менталитет вернулся к традиционализму и вере во власть. Предприниматель -- так сказать, каталитический фактор капиталистической экономики, а соответственно и современной технологии -- немыслим в той среде, где все погружены исключительно в созерцательную жизнь.

Если считать неосуществимой любую систему, кроме той, которая основана на частной собственности на средства производства, то частную собственность следует поддерживать как основу социальной кооперации и ассоциации и с каждой попыткой ее уничтожить надо решительно бороться. Именно по этой причине либерализм защищает институт частной собственности от любой попытки уничтожения. Следовательно, когда люди называют либералов апологетами частной собственности, они совершенно правы, поскольку греческое слово, от которого произошло "апологет", означает именно "защитник". Конечно, лучше было бы избежать использования иностранного слова и довольствоваться английским. Но сложилось так, что для многих людей слова "апология" и "апологет" означают, что защищается что-то неправильное.

Гораздо важнее, однако, не отвергать любое уничижительное предположение, которое может заключаться в употреблении этих слов, а обратить внимание на то, что институт частной собственности не требует защиты, оправдания, поддержки или объяснения. Продолжение существования общества зависит от частной собственности, и, поскольку люди нуждаются в обществе, они должны крепко держаться за институт частной собственности, чтобы не навредить как своим собственным интересам, так и интересам всех остальных. Ибо общество может продолжать существовать только на основе частной собственности. Тот, кто ее защищает, защищает сохранение социальных уз, которые объединяют человечество, сохранение культуры и цивилизации. Он является апологетом и защитником общества, культуры и цивилизации, и, поскольку он стремится к таким результатам, он должен также желать и защищать единственное средство, которое обеспечивает их существование, а именно частную собственность.

Выступать за частную собственность на средства производства вовсе не значит утверждать, что капиталистическая общественная система, основанная на частной собственности, совершенна. Земного совершенства не бывает. Даже в капиталистической системе отдельные, многие или даже все вещи могут не совсем соответствовать вкусу конкретного человека. Но это единственно возможная социальная система. Можно взяться за модифицирование ее черт, но делать это до тех пор, пока не затрагивается существо и основа всего общественного порядка, а именно частная собственность. В общем и целом мы должны смириться с этой системой просто потому, что не может быть никакой другой.

В Природе также может существовать много такого, что нам не нравится. Но нам не дано изменить сущностный характер природных явлений. Если, например, кто-то думает -- а есть и такие, кто утверждал, -- будто тот способ, которым человек проглатывает, переваривает и усваивает пищу, -- отвратителен, -- спорить с ним по этому поводу невозможно. Единственное, что можно сказать ему: бывает только или так, или голод. Третьего пути нет. То же самое верно и в отношении собственности. "Или-или": или частная собственность на средства производства, или голод и нищета для всех.

Противники либерализма имеют обыкновение называть либеральную экономическую доктрину "оптимистической". Они употребляют этот эпитет либо в качестве упрека или ироничной характеристики либерального образа мышления.

Если под словом "оптимистическое" в отношении либерального учения имеется в виду, что либерализм считает капиталистический мир лучшим из всех миров, то это просто чепуха. Для идеологии, построенной как идеология либерализма, т.е. всецело на научной основе, такие вопросы, как "плоха или хороша система капитализма, возможна ли лучшая, и должна ли она быть отвергнута на основе определенных философских или метафизических позиций?" -- совершенно неуместны. Либерализм выводится из строгих наук -- экономики и социологии, которые не делают ценностных суждений и ничего не говорят о том, что должно быть, или о том, что хорошо и что плохо, но, напротив, всего лишь выясняют, с чем приходится иметь дело и как оно возникает. Когда эти науки показывают нам, что из всех мыслимых альтернативных путей организации общества может быть реализован лишь один, а именно система, основанная на частной собственности на средства производства, потому что все остальные мыслимые системы общественной организации неосуществимы, то в этом нет ничего такого, что могло бы оправдать эпитет "оптимистический". "Капитализм осуществим", -- этот вывод не имеет ничего общего с оптимизмом.

Безусловно, противники либерализма считают, что капитализм -- очень плохое общество. В той мере, в какой это утверждение содержит ценностное суждение, оно, естественно, не подлежит никакому обсуждению, претендующему на что-либо большее, чем крайне субъективное и, следовательно, ненаучное мнение. В той мере, однако, в какой это утверждение основывается на неправильном понимании происходящего в рамках капиталистической системы, экономика и социология могут это утверждение исправить. Но это также не оптимизм. Выявление многочисленных недостатков капиталистической системы не имело бы ни малейшего значения для вопросов социальной политики до тех пор, пока не было бы доказано, что другая общественная система не только лучше, но -- самое главное -- что она вообще возможна. Но этого сделано не было. Науке удалось показать, что каждая система общественной организации, которую можно себе представить в качестве замены капиталистической, внутренне противоречива и бесплодна, так что она не принесла бы результатов, задуманных ее сторонниками. Сколь неоправданно говорить в этой связи об "оптимизме" и "пессимизме" и насколько употребление эпитета "оптимистический" в отношении либерализма имеет целью окружить его неблагоприятной аурой, привнеся ненаучные, эмоциональные соображения, лучше всего показывает тот факт, что можно с таким же успехом называть "оптимистами" тех, кто убежден, будто возможно построение социалистического или интервенционистского государства всеобщего благосостояния. Большинство авторов, занимающихся экономическими вопросами, не упускают случая осыпать капиталистическую систему бессмысленными и ребяческими оскорблениями и вознести восторженные похвалы социализму, интервенционизму или даже аграрному социализму и синдикализму, как превосходным институтам. С другой стороны, встречались и такие, кто, хотя и в более умеренных выражениях, пели дифирамбы капиталистической системе. Если угодно, то как раз этих авторов можно назвать "оптимистами". А если так, то в тысячу раз более оправданно было бы назвать антилиберальных авторов "гипероптимистами" социализма, интервенционизма, аграрного социализма и синдикализма. Но тот факт, что этого не происходит -- и только либеральных авторов, таких, как Бастиа, называют "оптимистами", -- ясно показывает, что в этих случаях мы имеем дело не с попыткой истинно научной классификации, а с карикатурой.

Повторяем, либерализм утверждает вовсе не то, что капитализм хорош, если оценивать его с какой-либо определенной позиции. Он просто говорит, что для достижения тех результатов, к которым стремятся люди, подходит лишь капиталистическая система, и каждая попытка сделать явью социалистическое, интервенционистское, аграрно-социалистическое или синдикалистское общество, неизбежно окончится неудачей. Нервные люди, которые не могут выносить этой правды, назвали экономику мрачной наукой. Но экономика и социология не стали мрачнее других наук оттого, что они показывают нам реальный мир -- например, механики, утверждающей недостижимость вечного двигателя, или биологии, говорящей о смертности всех живых существ.

7. Картели, монополии и либерализм

Противники либерализма утверждают, что в современном мире более не существует необходимых предпосылок для принятия либеральной программы. Либерализм был еще реален во времена, когда в каждой отрасли напряженно конкурировали друг с другом много фирм среднего размера. В наше время, когда тресты, картели и другие монополистические предприятия имеют полный контроль над рынком, либерализм столь же хорош, сколь и неприемлем -- ни в каком варианте. И уничтожили его не политики, но тенденция, присущая неумолимой эволюции системы свободного предпринимательства.

Разделение труда придает каждой производственной единице в экономике особую функцию. Этот процесс никогда не останавливается, пока продолжается экономическое развитие. Мы давно прошли тот этап, когда одна фабрика производила все виды машин. Сегодня машиностроительное предприятие, которое не ограничивает себя производством определенного вида машин, уже не способно выдерживать конкуренцию. С развитием специализации сфера, обслуживаемая отдельным производителем, должна продолжать расширяться. Рынок, снабжаемый текстильной фабрикой, которая производит лишь несколько видов тканей, должен быть больше, чем рынок, обслуживаемый ремесленником, который ткет все виды тканей. Несомненно, эта прогрессивная специ ализация производства развиваться в каждом виде предприятий, имеющих в качестве рынка целый мир. Если этому развитию не противостоит протекционизм или другие антикапиталистические меры, то в результате в каждой отрасли производства будет существовать относительно небольшое число фирм или даже единственная фирма, стремящаяся производить с высочайшей степенью специализации и снабжать весь мир.

Сегодня, конечно, мы очень далеки до такого состояния дел, поскольку политика всех правительств нацелена на отрезание от целостного мира маленьких областей, в которых под покровительством тарифов и других мер, призванных достичь того же результата, искусственно сохраняются или даже создаются предприятия, которые не смогли бы выдерживать конкуренцию на свободном мировом рынке. Независимо от соображений торговой политики, меры такого рода, направленные против концентрации бизнеса, защищаются с тех позиций защиты потребителей от эксплуатации со стороны монополитических объединений производителей.

Для того чтобы оценить верность этого довода, мы предположим, что разделение труда во всем мире уже продвинулось столь далеко, что производство каждого предмета сконцентрировано в единственной фирме, так что потребитель всегда сталкивается с единственным продавцом. При этих условиях, согласно неправильно формулируемой экономической доктрине, производители будут в состоянии поддерживать цены на сколь угодно высоком уровне, получать непомерные прибыли и тем самым значительно ухудшать жизненный уровень потребителей. Нетрудно увидеть, что эта идея совершенно ошибочна. Монопольные цены, если их установление предотвращается благодаря определенным актам вмешательства со стороны правительства, могут удерживаться долго только на основе правительственного контроля над минеральными и другими естественными ресурсами. Отдельная монополия в производстве, приносящем прибыль выше той, которую получают где-либо еще, будет стимулировать образование конкурирующих фирм, чье соперничество разрушит монополию и восстановит цены и прибыль на общем уровне.

Монополии в производящих отраслях не могут, однако, стать обычным явлением, поскольку при каждом данном уровне благосостояния в экономике общее количество инвестированного капитала и имеющихся трудовых ресурсов, занятых в производстве -- а соответственно и объем общественного продукта, -- являются величиной заданной. В каждой конкретной отрасли или в нескольких отраслях производства можно уменьшить количество используемого капитала и труда для того, чтобы увеличить цену единицы товара и суммарную прибыль монополиста или монополистов путем сокращения производства. Капитал и труд, высвобожденные таким образом, вольются затем в другую отрасль. Если, однако, все отрасли попытаются сократить производство, чтобы добиться более высоких цен, они тотчас высвободят труд и капитал, которые, будучи предложены по более низким ценам, дадут сильнейший стимул к созданию новых предприятий, которые вновь уничтожат монополистическое положение остальных. Идея всеобщего картеля или монополии в производственной отрасли является, следовательно, совершенно несостоятельной.

Настоящие монополии могут образовываться только в результате контроля над землей или минеральными ресурсами. Представление о том, что всю обрабатываемую на планете землю можно объединить в единую мировую монополию, не нуждается в дальнейшем обсуждении. Единственные монополии, которые мы будем здесь рассматривать, -- это монополии, возникшие вследствие контроля над полезными ископаемыми. Монополии такого рода в действительности уже существуют в отношении добычи нескольких не очень важных минералов; возможно, попытки монополизировать добычу и других минералов когда-нибудь окажутся успешными. Это означало бы, что владельцы рудников и карьеров извлекали бы повышенную земельную ренту, а потребители сократили бы потребление и занялись поиском заменителей подорожавших материалов. Всемирная нефтяная монополия привела бы к повышенному спросу на гидроэлектроэнергию, уголь и т.д. С точки зрения мировой экономики и sub specie aeternitatis <с точки зрения вечности (лат.) -- Прим. пер.>, это потребовало бы от нас большей бережливости в отношении ценного сырья, и, таким образом, будущим поколениям мы оставим больше, чем оставили бы в случае экономики, свободной от монополий.

Пугало монополии, которое всегда возникает в воображении, когда говорят о свободном развитии экономики, не должно вызывать тревоги. Всемирные монополии могли бы распространяться лишь на несколько предметов первичной переработки. Благоприятно их воздействие или нет, решить не так просто. Тому, кто, рассматривая экономические проблемы, не способен освободиться от чувства зависти, эти монополии кажутся вредными только потому, что они приносят владельцам повышенные прибыли. Тот, кто подходит к этому вопросу без предвзятости, обнаружит, что эти монополии ведут к более экономному использованию ограниченных минеральных ресурсов. Если же действительно завидовать прибыли монополиста, то можно без всякой опасности и не ожидая никаких вредных экономических последствий, передать ее в государственную казну путем налогообложения дохода от разработок полезных ископаемых.

В отличие от мировых монополий существуют национальные и международные монополии. Они представляют сегодня практическую важность именно потому, что не возникают ни из какой естественной тенденции развития экономической системы, когда она предоставлена самой себе, а являются продуктом антилиберальной экономической политики. Попытки обеспечить монопольное положение в отношении определенных товаров почти во всех случаях становятся возможными только потому, что внешнеторговые тарифы поделили мировой рынок на маленькие национальные рынки. Кроме монополий такого рода, заслуживают внимания лишь такие, которые могут образовываться владельцами определенных (естественных) ресурсов, например, высокая стоимость транспортировки защищает их на местном рынке от конкуренции со стороны производителей из других районов.

Говорить о "контроле" над рынком и о "ценовом диктате" со стороны монополиста при оценке последствий функционирования трестов, картелей и предприятий, поставляющих на рынок уникальный товар, -- значит, совершать фундаментальную ошибку. Монополист не осуществляет никакого контроля, он также не в состоянии диктовать и цены. Можно было бы говорить о контроле над рынком или о установлении монопольных цен в ситуации, когда рассматриваемый товар был бы в самом строгом и буквальном смысле жизненно необходимым потребителю и абсолютно незаменимым никаким иным подобным продуктом. Очевидно, что это неверно в отношении всех без исключения товаров. Нет такого товара, обладание которым было бы жизненно необходимо для тех, кто готов приобрести его на рынке.

Формирование монопольной цены отличается от формирования конкурентной цены тем, что при определенных, очень специальных условиях, у монополиста есть возможность получать большую прибыль от продажи меньшего количества товара по более высокой цене (которую мы называем монопольной), чем от продажи по той цене, которую определил бы рынок (конкурентная цена), если бы имела место конкуренция продавцов. Возникновение монопольной цены возможно лишь при особом условии: когда реакция потребителей на увеличение цены не вызывает такого резкого падения спроса, который помешал бы росту суммарной прибыли от продажи меньшего количества товара по повышенным ценам. Если действительно можно достичь монопольного положения на рынке и использовать его для того, чтобы продавать по монопольным ценам, то в данной отрасли промышленности прибыль будет выше среднего уровня.

Может быть и так, что, несмотря на более высокую прибыль, новые предприятия такого типа не возникают из-за опасения оказаться достаточно прибыльными после снижения монопольной цены до уровня конкурентной. Нужно, однако, принять в расчет возможность того, что смежные отрасли, которые в состоянии вторгнуться в производство картелированного товара с относительно небольшими издержками, могут оказаться конкурентами. В любом случае отрасли, производящие товары-заменители, тотчас же воспользуются благоприятными обстоятельствами для расширения своего собственного производства. Все эти факторы сужают возможности возникновение монополии в той отрасли промышленности, которая не основана на монопольном контроле над определенными видами сырья. Появление такого рода монополии становится возможным только благодаря определенным законодательным мерам, таким как патенты и подобные им привилегии, тарифное регулирование, налоговые льготы и система лицензирования. Несколько десятилетий назад было много разговоров о транспортной монополии. До какой степени эта монополия основывалась на системе лицензирования, остается неясным. Сегодня люди в общем перестали беспокоиться об этом. Автомобиль и самолет стали серьезными конкурентами железным дорогам. Но даже до их появления возможность использования водных путей уже положила определенный предел росту ставок, которые железные дороги могли позволить себе взимать на некоторых линиях.

Не только огромным преувеличением, но непониманием фактов можно назвать бытующее сейчас утверждение о том, что образование монополий уничтожило необходимую предпосылку для реализации либерального идеала капиталистического общества. Можно сколько угодно искажать (и выворачивать) проблему монополии, но мы всегда придем к тому факту, что монопольные цены возможны только там, где есть контроль над естественными ресурсами или где законодательные установления и их действие создают необходимые условия для образования монополий. При свободном развитии экономики, за исключением горной промышленности и связанных с ней отраслей производства, не существует тенденции к ограничению конкуренции. Никоим образом не оправдано возражение, обычно выдвигаемое против либерализма, что безвозвратно отошли в прошлое условия конкуренции, которые существовали во времена, когда классическая экономика и либеральные идеи лишь начинали развиваться. Чтобы восстановить эти условия, следует осуществить несколько либеральных требований, а именно: свободную торговлю внутри и между странами.

8. Бюрократизация

Существует еще один аспект, в связи с которым обычно говорят, что сегодня уже не выполняются необходимые условия для реализации либерального идеала общества. В больших предприятиях, которые стали необходимы благодаря прогрессу в разделении труда, все больше и больше растет количество занятых. Эти предприятия должны, следовательно, в ведении своего бизнеса становиться все более и более похожими на правительственную бюрократию, которую либералы также сделали объектом своей критики. День ото дня они становятся все более громоздкими и менее открытыми для инноваций. Отбор людей на руководящие должности совершается уже не на основании продемонстрированного ими профессионализма, а в соответствии с чисто формальными критериями, такими как данные об образовании или трудовом стаже, а зачастую просто в результате личной благосклонности. Таким образом, в конце концов исчезает характерная черта частного предприятия, отличающая его от предприятия общественного. Если в эпоху классического либерализма еще оправдано было выступать против государственной собственности на том основании, что она парализует всякую свободную инициативу и убивает радость труда, то сегодня это уже не так, поскольку на частных предприятиях дела ведутся с не меньшим бюрократизмом, педантизмом и формализмом, чем на тех, которые находятся в общественной собственности и управлении.

Для того чтобы можно было оценить правомерность этих возражений, надо сначала разобраться в том, что же в действительности следует понимать под бюрократией и бюрократическим ведением дела и чем она отличается от коммерческого предприятия и коммерческого ведения дела. Противостояние между коммерческим и бюрократическим образом мышления в интеллектуальном плане повторяет противостояние между капитализмом -- частной собственностью на средства производства -- и социализмом -- общественной собственностью на средства производства. Тот, кто распоряжается факторами производства, неважно, собственными или взятыми в аренду у владельцев в обмен на некоторую компенсацию, должен всегда стараться использовать их таким образом, чтобы удовлетворять те потребности общества, которые при данных обстоятельствах являются наиболее насущными. Если он этого не сделает, то понесет убытки и окажется поначалу перед необходимостью сокращать свою деятельность как владелец и предприниматель, а в конце концов будет вообще вытесненным со своего места на рынке. Он тогда уже не будет ни владельцем, ни предпринимателем, и ему придется вернуться в ряды тех, кто не продает ничего, кроме собственного труда и не несет ответственности за то, чтобы направлять производство по пути, который является правильным с точки зрения потребителей.

Калькуляция прибылей и убытков, составляющая суть бухгалтерии бизнесмена, -- это тот метод, который дает предпринимателям и капиталистам возможность проверять с максимально точностью каждый шаг вплоть до мельчайших деталей и видеть, насколько это возможно, какой эффект дает каждая конкретная сделка в отношении суммарного результата предприятия. Учет затрат составляет наиболее важный интеллектуальный инструмент капиталистического предпринимателя, и не кто иной, как Гете, объявил систему двойной бухгалтерии "одним из чудеснейших изобретений человеческого разума". Гете мог сказать это, потому что был свободен от неприязни, которую всегда испытывают по отношению к бизнесменам малозначащие литераторы. Это они составляют тот хор, который постоянно поет о том, что неустанный учет и постоянная озабоченность по поводу прибыли и убытков являются самыми позорными из грехов.

Денежная калькуляция, счетоводство и статистика объемов продаж и производства позволяют даже самым большим и сложным фирмам осуществлять точную проверку результатов, достигнутых в каждом подразделении, и тем самым формировать суждение о вкладе, который каждое подразделение вносит в общий успех предприятия. Таким образом получается верный принцип для определения отношения, которое следует проявлять к руководителям различных подразделений. Можно точно узнать, чего они стоят и сколько им нужно платить. Продвижение на более высокие и ответственные посты совершается в результате очевидно продемонстрированных успехов. И так же, как деятельность менеджера каждого подразделения проверяется путем учета затрат, можно тщательно исследовать и работу предприятия в целом, а также влияние определенных организационных и иных мер.

Конечно, существуют пределы этого точного контроля. Невозможно определить успех или неудачу деятельности каждого человека внутри подразделения с той уверенностью, как это можно сделать в отношении руководителя подразделения. Существуют такие подразделения, чей вклад в общий результат не может оцениваться путем калькуляции: то, чем занимается исследовательский отдел, юридическая консультация, секретариат, статистическая служба и т.д., не может быть оценено тем же способом, как, например, эффективность какого-нибудь отдела продаж или производственного подразделения. Первое может быть вполне доверено приблизительной оценке человека, возглавляющего отдел, а последнее -- оценке генерального директора фирмы. Руководителям именно этого уровня (генеральному директору и руководителям различных подразделений) наилучшим образом видны рыночные условия деятельности. Они лично заинтересованы в правильности этих суждений -- ведь их доходы напрямую зависят от эффективности тех операций, за которые они отвечают.

Случай, противоположный их предприятию, где каждая сделка контролируется путем калькуляции прибылей и убытков, представлен в механизме государственного управления. Справляется ли судья (а то, что верно в отношении судьи, столь же верно и в отношении любого высшего административного чиновника) со своими обязанностями лучше или хуже, не может быть продемонстрировано путем каких-либо вычислений. Не существует достоверного способа оценки -- на основе объективного критерия -- того, хорошо или плохо, дешево или дорого управляется тот или иной район или провинция. Суждение о деятельности государственных чиновников является, таким образом, вопросом субъективного и, следовательно, совершенно произвольного мнения. Даже вопрос о том, необходимо ли определенное управление, слишком много или слишком мало в нем служащих и соответствует ли его структура цели, может решаться только на основании суждений, предполагающих известный элемент субъективности.

Есть только одна область государственного управления, в которой критерий успеха или провала неоспорим: это война. Но даже здесь единственное, про что можно сказать определенно, это успех или неуспех операции. На вопрос о том, насколько распределение сил определяло исход дела еще до начала военных действий и в какой мере результат может быть приписан компетентности или некомпетентности руководителей и правильности тех мер, которые они принимали, нельзя ответить строго и точно. Были генералы, прославленные своими победами, которые в действительности делали все, чтобы облегчить триумф врага, и которые своим успехом обязаны исключительно обстоятельствам, благоприятствовавшим им настолько, чтобы перевесить их ошибки. Порой осуждали тех побежденных командиров, которые своими гениальными решениями сделали все возможное, чтобы предотвратить неизбежное общее поражение.

Управляющий частным предприятием дает служащим, на которых он возлагает самостоятельное выполнение обязанностей, только одну директиву: извлекать как можно большую прибыль. Все, что он имеет им сказать, заключено в этом единственном приказе, а изучение счетов дает возможность легко и точно определить, до какой степени подчиненные ему следуют. Руководитель бюрократического подразделения оказывается в совершенно иной ситуации. Он может сказать своим подчиненным, что им нужно сделать, но его положение не позволяет ему удостовериться в том, являются ли средства, использованные для получения этого результата, наиболее подходящими и экономичными при данных обстоятельствах. Если он не вездесущ во всех конторах и бюро, то он не может судить о том, не было ли возможности достигнуть того же самого результата при меньших затратах труда и материалов. Тот факт, что сам результат не поддается численному измерению, а лишь приблизительной оценке, не стоит здесь и обсуждать. Мы не рассматриваем административные методы с точки зрения их побочных эффектов, а с точки зрения их влияния на деятельность бюрократического механизма. Следовательно, результат нас волнует только в отношении к понесенным затратам.

Поскольку нечего и пытаться определить это отношение путем вычислений, т.е. тем же способом, что и в коммерческом счетоводстве, то руководитель бюрократической организации должен давать своим подчиненным инструкции, выполнение которых обязательно. В этих инструкциях в общем случае предполагается обычное, нормальное течение дел. Однако даже в чрезвычайных ситуациях на расходование каких-либо денег нужно сначала получить разрешение от высших властей, а это утомительная и довольно неэффективная процедура, в пользу которой если и можно что-либо сказать, так только что это единственно возможный метод. Если бы каждому нижестоящему подразделению, каждому руководителю отдела, каждому отраслевому ведомству было бы дано право производить те затраты, которые они считают необходимыми, то издержки управления вскоре выросли бы до невероятных размеров. Не стоит заблуждаться: эта система имеет серьезные недостатки и крайне неудовлетворительна. Возникают многие ненужные расходы, а многие из тех, которые необходимы, не делаются, потому что бюрократический аппарат не в состоянии по самой своей природе приспособиться к обстоятельствам так, как коммерческая организация.

Эффект бюрократизации наиболее очевиден в его представителе -- бюрократе. В частном предприятии наем труда не есть оказание услуги, а деловая сделка, от которой выигрывают обе стороны -- наниматель и нанимаемый. Наниматель должен стараться платить жалованье, соответствующее стоимости затраченного труда. Если он этого не делает, он рискует потерять работника -- тот перейдет на место, которое предлагает конкурент, готовый платить больше. Работник, чтобы не потерять работу, должен в свою очередь стараться выполнять свои служебные обязанности достаточно хорошо и быть достойным своей зарплаты. Поскольку предложение рабочего места -- это не услуга, а деловая сделка, работник не должен бояться, что может быть уволен, если попадет в персональную немилость. Предприниматель, увольняя по причинам личного предубеждения полезного работника, вредит только самому себе, а не работнику, который может найти такое же место где-либо еще.

Можно легко доверить руководителю любого подразделения право нанимать и увольнять работников, поскольку под давлением контроля, осуществляемого над его деятельностью счетоводством и бухгалтерией, ему приходится заботиться о том, чтобы его подразделение доставляло как можно большую прибыль, и, следовательно, он обязан в своих же собственных интересах стараться удержать у себя лучших работников. Если он по злобе уволит того, кого не стоило увольнять, и его действия мотивированы личными, а не объективными соображениями, то только он сам и пострадает от последствий. Каждое ухудшение результатов возглавляемого подразделения должно в конечном счете выражаться в убытках. Таким образом, включение нематериального фактора, т.е. "стоимости" труда, в процесс производства происходит без всякого трения.

В бюрократической организации дело обстоит совершенно иначе. Поскольку производительный вклад конкретного подразделения, а следовательно, и работника, даже когда он занимает руководящее положение, в этом случае выяснить невозможно, то широко открыта дверь для протекционизма и личных предубеждений как при назначении, так и при решении вопроса о вознаграждении. Тот факт, что ходатайство влиятельных лиц играет определенную роль при занятии официальных постов на государственной службе, вызван не низостью (или неблагородстом) характера, присущей людям, ответствененным за предоставление этих постов, а тем, что изначально не существует объективного критерия для определения квалификации, нужной для получения назначения. Конечно, следует нанимать самых компетентных, но кто является наиболее компетентным? Если бы на этот вопрос можно было бы ответить так же легко, как и на вопрос, чего стоит рабочий-металлург или наборщик, то не было бы никаких проблем. Но поскольку это не так, то в сравнение квалификаций разных людей обязательно входит элемент произвольности.

Для того чтобы удержать эту произвольность в возможно более узких границах, пытаются установить формальные условия для назначения и продвижения. Получение определенного поста ставится в зависимость от образовательного уровня, сдачи экзаменов и от продолжительности работы на других постах. Продвижение же ставится в зависимость от стажа службы. Естественно, все эти приемы ни в каком смысле не заменяют отсутствие возможности отбора наиболее подходящего человека для каждого поста путем калькуляции прибылей и убытков. Было бы излишним особо подчеркивать, что посещение школы, экзамены и трудовой стаж не дают ни малейшей гарантии правильности отбора. Напротив: эта система изначально мешает энергичным и компетентным занимать посты, соответствующие их силам и способностям. Еще никто и никогда из тех, кто представляет собой истинно ценного работника, не поднимался на вершину по пути предписанной программы обучения и положенного и предопределенного продвижения по службе. Даже в Германии, где существует религиозная вера в бюрократов, выражение "идеальный функционер" употребляется для обозначения мягкотелого и слабого человека, хотя и движимого хорошими намерениями.

Таким образом, характерный признак бюрократического управления состоит в том, что в оценке успеха деятельности ему не хватает мерила, основанного на подсчете прибылей и убытков, и вследствие этого оно, пытаясь компенсировать этот недостаток, вынуждено прибегать к совершенно неадекватным средствам подчинить ведение дел и прием на работу формальным предписаниям. Все те недостатки, которые обычно вменяют в вину бюрократическому управлению -- негибкость, недостаток изобретательности и беспомощность перед проблемами -- и которые легко преодолеваются на предприятиях, стремящихся к прибыли, являются результатом этого единственного фундаментального свойства. До тех пор пока деятельность государства ограничивается той узкой областью, которую отводит ему либерализм, недостатки бюрократии во всяком случае не могут сделаться существенными. Они становятся серьезной проблемой для экономики целой страны, когда государство -- тоже, естественно, самое верно в отношении муниципалитетов и других форм местного управления -- доходит до обобществления средств производства и активного участия в хозяйственной деятельности или даже только в торговле.

Общественное предприятие, имеющее целью максимизацию прибыли, может, конечно, соотносить прибыли и убытки, пока большинство фирм находятся в частной собственности и, следовательно, все еще существует рынок и формируются рыночные цены. Единственное препятствие в его деятельности и развитии состоит в том, что управляющие такого предприятия - как государственные функционеры, лично не заинтересованы в успехе дела. Такая заинтересованность характерна для управляющих частными предприятиями. Директору общественного предприятия, следовательно, не может быть предоставлена свобода действовать независимо при принятии важных решений. Поскольку он не пострадает от потерь, которые при определенных обстоятельствах могут возникнуть в результате его политики в бизнесе, то он, ведя дело, может слишком легко склоняться в пользу рисков, которые не взял бы на себя по-настоящему ответственный директор частного предприятия, поскольку в случае недостачи он должен будет разделить убытки. Власть руководителя общественного предприятия, следовательно, должна быть каким-то образом ограничена. Очерчена ли она набором жестких правил или решениями контролирующего комитета или вышестоящей власти -- в любом случае бюрократическое управление страдает громоздкостью и отсутствием умения приспособиться к изменяющимся условиям, что везде приводило общественные предприятия к неудачам.

На самом деле редко бывает, чтобы государственное предприятие было нацелено на одну только прибыль и оставляло в стороне все остальные соображения. Как правило, от общественного предприятия требуется, чтобы оно придерживалось определенных "национальных" и прочих установок. Ожидается, например, что его политика в отношении поставок и продаж будет отдавать предпочтение внутреннему, а не иностранному производству. От государственных железных дорог требуется, чтобы они устанавливали такую тарифную сетку, которая будет служить особой коммерческой политике правительства, чтобы они строили и поддерживали линии, которые, хотя и не могут работать прибыльно, должны содействовать экономическому развитию определенной территории, и чтобы они вводили в действие другие линии из стратегических и иных других соображений. Когда в ведение бизнеса вторгаются такие факторы, не может быть и речи о каком-либо контроле. Директор государственных железных дорог, который в конце года представляет отрицательную балансовую ведомость, имеет возможность сказать: "Железные дороги, за которые я отвечаю, конечно, работали в убыток, если рассматривать это со строго коммерческой позиции предприятия, стремящегося к прибыли. Но если принять во внимание такие факторы, как наша национальная экономическая и военная политика, то не надо забывать о том, что они служили большому делу, значимость которого не укладывается в калькуляцию прибылей и убытков". При таких обстоятельствах подсчет прибылей и убытков явно теряет всякий смысл оценки успешности работы предприятия. А посему даже независимо от других факторов, имеющих ту же тенденцию, железная дорога будет управляться точно теми же бюрократическими методами, как, например, тюрьма или налоговое управление.

Ни одно частное предприятие, независимо от его размера, никогда не может стать бюрократическим, пока оно действует целиком и полностью на коммерческой основе. Твердое следование предпринимательскому принципу максимизации прибыли дает возможность даже самой большой фирме абсолютно точно выяснить ту роль, которую играет каждая сделка и каждое подразделение в суммарном результате. Пока предприятия стремятся только к прибыли, они защищены от всех зол бюрократизма.

Бюрократизация частных предприятий, которая, как мы видим, сегодня происходит повсюду, есть прямой результат интервенционизма, вынуждающего предприятия принимать в расчет такие факторы, которые при условии свободы в определении своей политики, никогда не играли бы никакой роли в управлении бизнесом. Когда фирма должна учитывать политические предрассудки и всякого рода сентименты, чтобы избежать постоянного беспокойства со стороны различных государственных органов, она вскоре обнаруживает, что уже не имеет возможности строить свои расчеты на прочной основе баланса прибыли и убытка. Например, некоторые предприятия сферы коммунальных услуг в Соединенных Штатах, стремясь избежать конфликтов с общественным мнением и с законодательными, судебными и исполнительными органами, находящимися под влиянием правительства, придерживаются политики отказа от найма на работу католиков, евреев, атеистов, последователей учения Дарвина, негров, ирландцев, немцев, итальянцев и всех иммигрантов. В интервенционистском государстве фирма сталкивается с необходимостью приспосабливаться к желаниям властей с целью избежать обременительных штрафов. Результат заключается в том, что эти и другие соображения, чуждые принципу погони за прибылью, начинают играть все возрастающую роль в ведении дела, в то время как значимость точной калькуляции и учета затрат соответственно уменьшается и частное предприятие начинает все больше воспринимать модель управления государственными предприятиями с их развитым аппаратом формально предписанных правил и постановлений. Одним словом, оно становится бюрократизированным.

Таким образом, прогрессирующая бюрократизация большого бизнеса никоим образом не является результатом неумолимой тенденции, присущей развитию капиталистической экономики. Она не что иное, как необходимое следствие принятия политики интервенционизма. В отсутствие правительственного вмешательства в деятельность фирм даже самые большие фирмы могли бы управляться точно таким же, коммерческим, способом, как и малые.

Примечания к главе 2

Синдикализм как социальную идею не надо путать с синдикализмом как тактикой профсоюзов ("прямым действием" французских синдикалистов). Конечно, последняя может служить средством в борьбе за реализацию синдикалистского идеала, но ее также можно заставить служить другим результатам, не совместимым с этим идеалом. Можно, например, стремиться -- и это в точности то же самое, что надеются сделать некоторые французские синдикалисты -- прийти к социализму с помощью синдикалистской тактики.