2. Величина ценности

Вопрос о принципе, которым определяется величина ценности материальных благ, вводит нас в ту область, в которой сосредоточивается основная задача теории ценности и в которой вместе с тем теории ценности приходится преодолеть главнейшие трудности. Трудности эти являются результатом особенного стечения обстоятельств. С одной стороны, правильный принцип для определения величины ценности представляется почти сам собою. Раз ценность есть значение вещи для человеческого благополучия и раз это значение основывается на том, что получение известной выгоды в смысле благополучия зависит от обладания данной вещью, то отсюда следует, что и величина ценности должна определяться той суммой благополучия, которая достигается при помощи соответствующих материальных благ. Вещь будет иметь высокую ценность, если от обладания ею зависит получение важной выгоды в смысле благополучия; вещь будет иметь низкую ценность, если обладание ею может принести лишь незначительную выгоду с точки зрения благополучия.

Однако ж, с другой стороны, существует целый ряд экономических фактов, как будто бы доказывающих несостоятельность этого простейшего и естественнейшего объяснения. Всякому известно, например, что в практической хозяйственной жизни драгоценные камни имеют высокую ценность, материальные блага вроде хлеба или железа -- довольно низкую, а воздух и вода обыкновенно и совсем никакой ценности не имеют. Но вместе с тем всякому известно и то что без атмосферного воздуха и без воды для питья мы прямо не могли бы существовать, что хлеб и железо служат для удовлетворения самых важных наших потребностей, тогда как драгоценные камни являются предметами роскоши, служащими главном образом для удовлетворения потребностей в украшениях, потребностей, которые с точки зрения человеческого благополучия представляются лишь маловажными. Поэтому, кто признает верным принцип, что величина ценности материальных благ определяется важностью услуг, оказываемых человеку данного рода вещами, тот должен, по-видимому, ожидать, что ценность драгоценных камней будет низкая, ценность хлеба и железа -- высокая, ценность воды и воздуха -- самая высокая. Но действительность не оправдывает подобных ожиданий -- она доказывает совершенно противное.

Это без сомнения поразительно явление сделалось настоящим камнем преткновения для теории ценности. Наивысшая полезность и при этом самая низкая ценность: какое чудовищное противоречие! Правда, экономисты констатировали самый факт не совсем точно, смешав понятия "полезность" и "потребительная ценность". Раз они приписали -- совершенно ошибочно -- железу высокую потребительную ценность, а алмазам -- низкую, им оставалось только удивляться, что меновая ценность этих вещей решительно не соответствует их потребительной ценности. Однако ж благодаря этому изменилось лишь название противоположности, но ее резкость нисколько не уменьшилась. В попытках разрешить противоречие при помощи разного рода хитроумных соображений недостатка не было [самая замечательная попытка в этом роде принадлежит Бруно Гильдебранду (см. Hildebrand. National Okonomie der Gegenwart und Zukunft. Frankfurt, 1848. S. 318). По мнению Гильдебранда, прежде всего каждый род материальных благ в целом приобретает себе совокупную ценность "сообразно размерам и значению человеческих потребностей, им удовлетворяемых". Потом эта совокупная родовая ценность распределяется посредством деления между всеми отдельными экземплярами, входящими в состав данного рода. Совокупная ценность рода -- это делимое, а число экземпляров -- это делитель, частное представляет собой ценность отдельного экземпляра. Вполне естественно, что, чем больше делитель, тем меньше частное, -- отсюда, по учению Гильдебранда, поразительно низкая ценность отдельных экземпляров материальных благ, принадлежащих к самым полезным, но чрезвычайно богатым по своему составу родам], но они не приводили ни к чему путному. И вот от Адама Смита вплоть до наших дней бесчисленное множество теоретиков-экономистов бесплодно ломали голову над разрешением загадки, потеряв, наконец, всякую надежду найти сущность и меру ценности в отношении материальных благ к человеческому благополучию; в отчаянии экономисты прибегали к чрезвычайно странным, нередко совершенно фантастическим объяснениям: хватались за "труд" или "рабочее время", за "издержки производства", за "сопротивление природы человеку" и другие диковинные штуки. Но так как экономисты не могли все-таки отделаться от смутного ощущения, что ценность материальных благ находится в тесной связи с человеческим благополучием, то они отмечали дисгармонию между "пользой" и "ценностью" вещей как странное, загадочное противоречие, как "contradiction economique".

На следующих страницах мы постараемся доказать, что старая теория ценности совершенно напрасно отклонилась от самого естественного объявления величины ценности. Величина пользы, приносимой человеку материальными благами, действительно и повсюду является вместе с тем и мерой ценности материальных благ. Чтобы убедиться в этом, требуется только одно -- беспристрастно и с казуистической строгостью исследовать, какая выгода в смысле человеческого благополучия зависит при данных условиях от данной вещи. Я нарочно употребляю выражение "с казуистической строгостью", ибо, собственно говоря, вся теория субъективной ценности представляет собой не что иное, как обширную казуистику по вопросу о том, когда, при каких обстоятельствах и в какой мере наше благополучие зависит от разного рода материальных благ. Замечательно, что простой человек--практик очень верно угадывает казуистические решения этого рода, которые в практической жизни ему приходится произносить на каждом шагу. Он дает промах сравнительно редко и никогда не делает принципиальных ошибок. Он может, пожалуй, впасть в фактическую ошибку и дать низкую цену алмазу, принимая его за бисер; но никогда принципиальное соображение -- в данном случае неуместное -- что без воды для питья человеческий род существовать не мог бы, не приведет его к казуистическому решению, что каждый литр воды, взятый из домашнего колодца, представляет собой вещь бесконечно высокой ценности, за которую стоит заплатить целые тысячи гульденов. Наша задача и должна именно заключаться в том, чтобы отразить как бы в зеркале житейскую практику казуистических решений и возвести те правила, которыми инстинктивно с такой уверенностью владеет простой человек-практик, на степень столь же верных, но уже вместе с тем и осознанных научных принципов.

С точки зрения нашего благополучия выгода, которую представляет для нас обладание материальными благами, заключается по большей части в удовлетворении наших потребностей (о некоторых, очень редких исключениях из этого общего правила мы скажем ниже). Поэтому правильное казуистическое решение общего вопроса о том, в какой степени благополучие данного лица зависит от данной вещи, сводится к решению двух частных вопросов: 1) удовлетворение какой из нескольких или многих потребностей зависит от данной вещи и 2) как велика важность соответствующей потребности или ее удовлетворения?

Для удобства изложения мы рассмотрим сначала последний вопрос.

Как известно, потребности наши чрезвычайно различны по своей важности. Степень их важности мы измеряем обыкновенно тягостью вредных последствий, которые влечет за собой для нашего благополучия их неудовлетворение. Сообразно этому наивысшую важность мы признаем за теми потребностями, неудовлетворение которых ведет к смерти; второе по важности место мы отводим тем потребностям, неудовлетворение которых очень вредно отражается на нашем здоровье, на нашей чести, на нашем счастье; третье место занимают те потребности, неудовлетворение которых причиняет нам кратковременные страдания, огорчения или лишения; наконец, самое последнее место принадлежит тем потребностям, неудовлетворение которых сопровождается для нас лишь легкими неприятностями или лишает нас самых незначительных удовольствий. На основании этих признаков все человеческие потребности можно распределить по разрядам соответственно их важности. Правда, так как различие физических и духовных способностей, степени образования и пр. оказывает сильное влияние на характер потребностей человека, то для различных индивидуумов и даже для одного и того же индивидуума в разные времена шкала потребностей будет получать весьма неодинаковый вид. Но все-таки каждый хозяин-практик, раз ограниченность средств заставляет его действовать очень осторожно, всегда более или менее ясно должен представлять себе размеры и относительную важность своих собственных нужд. Это обстоятельство и подавало многим экономистам повод делать попытки построить шкалу человеческих потребностей с "объективной" точки зрения беспристрастного научного исследования.

Все это было бы вполне просто и ясно, если бы выражение "шкала человеческих потребностей" не отличалось некоторой двусмысленностью. В самом деле, тут можно разуметь или шкалу различных видов потребностей, или же шкалу отдельных конкретных потребностей. Между этими шкалами существует довольно резкая разница. Если взять различные виды потребности и расположить их в известном порядке сообразно их важности для человеческого благополучия, то окажется, что потребность в пище имеет наиболее высокое значение, потребность в жилище и одежде -- почти столь же высокое, потребность в табаке, в спиртных напитках, в наслаждениях музыкой и пр. -- уже гораздо меньшее, потребность в украшениях и пр. -- еще меньшее. Совсем иной вид представляет шкала конкретных потребностей. В пределах одного и того же вида потребностей потребность бывает далеко не всегда одинаково напряженной. Не всякий голод одинаково интенсивен, и не всякое удовлетворение голода одинаково важно. Например, конкретная потребность в пище у человека, не евшего целую неделю и близкого к голодной смерти, бесконечно настоятельнее и важнее, нежели потребность другого человека, который, сидя за обедом, уже съел два из своих обычных блюд и дожидается третьего. Благодаря этому и шкала конкретных потребностей отличается крайней сложностью по сравнению со шкалой различных видов потребностей. В последней потребность в пище в ее целом стоит впереди потребностей в табаке, спиртных напитках, украшениях и т. д., тогда как в первой переплетаются потребности, принадлежащие к самым различным видам. Правда, и в шкале конкретных потребностей первое место занимают важнейшие из конкретных потребностей важнейших видев; зато конкретные потребности менее важных видов стоят нередко выше менее важных потребностей важнейших видов, а последние члены важнейших видов стоят иногда даже ниже верхних членов самых подчиненных видов. Это все равно, как если бы мы сперва расставили по порядку горные цепи Альп, Пиренеев, Судетов, Гарца целиком, а затем разместили бы в. ряд отдельные вершины всех этих гор по их относительной высоте. В первом случае, т. е. если рассматривать все горные цепи целиком, одну за другой, Альпы окажутся, конечно, в общем выше Пиренеев, Пиренеи в общем выше Судетов, Судеты в общем выше Гарца. Во втором же случае, т. е. если рассматривать отдельные горные вершины, расставленные в ряд по их высоте, очень многие альпийские вершины займут лишь второе место после некоторых пиренейских вершин, а некоторые даже третье место после вершин незначительных в общем гарцских гор.

Теперь является вопрос, каким же именно образом нужно при определении ценности материальных благ измерять важность соответствующих им потребностей: по шкале различных видов потребностей или по шкале конкретных потребностей? Что данный вопрос далеко не праздный -- это очевидно; ведь смотря по тому, какую шкалу мы будем применять, мы придем к совершенно различным выводам относительно величины ценности. Если нам нужно, например, определить ценность какого-нибудь пищевого продукта, скажем хлеба, то, применив шкалу видов потребностей, мы найдем в ней для потребности в пище единственное, и притом самое высшее, место, и потому нам придется признавать за хлебом при всевозможных обстоятельствах постоянную, т. е. чрезвычайно высокую, ценность. Если же, напротив, применить шкалу конкретных потребностей, в которой потребности в пище представлены на всех решительно ступенях, то за хлебом можно будет признать, смотря по обстоятельствам, или высокую, или среднюю, или же, наконец, совсем низкую ценность.

Дойдя до этого перекрестка -- первого перекрестка, на котором можно было сбиться с пути, -- старая теория ценности избрала не настоящую дорогу. Она ухватилась за шкалу видов потребностей. Так как в этой шкале потребность в пище занимает одно из первых мест, а потребность в украшениях одно из последних, то старая теория и решила, что, например, хлеб вообще, всегда и везде имеет высокую, а драгоценные камни всегда и везде имеют низкую потребительную ценность и вот она с изумлением должна была остановиться перед фактом, что на практике ценность названных вещей принимает совершенно обратный вид.

Вывод, сделанный старой теорией, ошибочен. Казуист должен, напротив, сказать: одним куском хлеба, который у меня есть, я могу, конечно, заглушить то или иное конкретное ощущение голода, испытываемое именно мной самим, но никогда, ни в каком случае не могу я заглушить им совокупность всех ощущений голода, действительных и возможных, теперешних и будущих, из которых слагается родовое явление, называемое потребностью в пище. А отсюда следует, что важность услуги, какую может оказать мне хлеб, никоим образом нельзя измерять тем, большое или ничтожное значение имеет вышеупомянутая совокупность ощущений голода. Это все равно, как если бы мы, желая определить высоту Лысой горы (Kahlenberg) близ Вены, вздумали приписать этому незначительному отрогу Альп общую высоту альпийских гор. Действительно, и в практической жизни нам никогда не придет в голову считать неоцененным сокровищем, имеющим необычайную важность для человека, каждый кусок хлеба, который у нас есть; никогда не придет нам в голову предаваться безумной радости, как будто мы избавились от верной смерти, всякий раз, когда нам случается купить за два крейцера хлеб у булочника, или, напротив, называть величайшим злодейством по отношению к самому себе поступок человека, который оказывается настолько неблагоразумным, что дарит кусок хлеба, бросает его зря или отдает животному! Однако ж именно таким образом мы и должны были бы рассуждать, если бы хотели значение, принадлежащее виду потребностей, называемому потребностью в пище, от удовлетворения которой зависит наша жизнь, перенести на материальные блага, служащие для удовлетворения этой потребности.

Итак, ясно, что при определении ценности материальных благ мы должны брать за основу отнюдь не шкалу видов потребностей, а только шкалу конкретных потребностей. Чтобы извлечь из этого вывода всю пользу, которую он может нам принести, необходимо точнее выяснить некоторые пункты, касающиеся состава шкалы конкретных потребностей, и обосновать их еще прочнее, чем это было сделано в предшествующем изложении.

Большинство наших потребностей может удовлетворяться по частям. В этом смысле их можно назвать потребностями делимыми. Когда я голоден, то мне не приходится непременно выбирать одно из двух: или наесться досыта, или же оставаться совершенно голодным; нет, я могу и просто лишь смягчить голод, приняв умеренное количество пищи: быть может, впоследствии я совсем утолю свой голод, съев вторую и третью порции пищи, но, быть может, я так и ограничусь первым частичным утолением голода. Так как, конечно, частичное удовлетворение конкретной потребности представляет для меня иное, и притом меньшее, значение с точки зрения благополучия, нежели полное удовлетворение ее, то это обстоятельство уже само по себе было бы способно вызвать в известных размерах упомянутое выше явление, а именно, что в пределах данного вида потребностей существуют конкретные потребности (или части потребностей), имеющие различное значение. Но к этому присоединяется еще одно, очень важное обстоятельство.

Всем нам известно следующее явление, глубоко коренящееся в свойствах человеческой натуры: одного и того же рода ощущение, повторяясь беспрерывно, с известного момента начинает доставлять нам все меньше и меньше удовольствия, и наконец, удовольствие это превращается даже в свою противоположность -- в неприятность и отвращение. Всякий может на себе испытать, что потребность в четвертом или пятом блюде ощущается уже совсем не так сильно, как потребность в первом блюде, и что при дальнейшем увеличении числа блюд наступает, наконец, момент, когда человек начинает чувствовать отвращение к пище. Аналогичные явления наблюдаются в области большинства как духовных, так и физических наслаждений: возьмите долго продолжающийся концерт, лекцию, прогулку, игру и т. д. -- всюду вы найдете то же самое.

Если мы выразим сущность этих общеизвестных фактов на нашем техническом языке, то получим следующее положение: конкретные частичные потребности, на которые можно разложить наши ощущения неудовлетворенности, и последовательные частичные удовлетворения, которые можно получить при помощи одинаковых количеств материальных благ, обладают в большинстве случаев неодинаковым, и притом постепенно уменьшающимся до нуля, значением. Этим положением объясняется целый ряд других положений, которые высказаны нами выше в виде голословных утверждений. Прежде всего для нас ясно теперь и с этой стороны, что в пределах одного и того же вида потребностей могут встречаться конкретные потребности (или части потребностей) неодинаковой важности да и не только могут, но и, -- в сфере всех потребностей, могущих удовлетворяться по частям (а таких большинство), -- должны встречаться вполне регулярно, представляя собой, так сказать, явление органическое. Далее, для нас теперь ясно в особенности то, что и в наиболее важных видах потребностей существуют более низкие и самые низкие ступени важности Более важный вид потребностей отличается от менее важного собственно, тем только, что у первых, так сказать, вершина выдается больше вверх, тогда как основание у всех лежит на одинаковом уровне. Наконец, теперь ясно для нас и следующее обстоятельство: не только, как было сказано выше, может иногда случиться, что конкретная потребность более важного, в общем, вида оказывается стоящей ниже отдельных конкретных потребностей менее важного, в общем, вида, -- нет, мало того, подобное явление встречается постоянно как явление регулярное и органическое. Всегда будет существовать бесчисленное множество конкретных потребностей в пище, которые оказываются более слабыми и менее важными, нежели многие конкретные потребности совсем маловажных видов, каковы потребность в украшениях, потребность в посещении балов, потребность в табаке, потребность держать певчих птиц и т. п.

Если мы попытаемся теперь наглядно изобразить расчленение наших потребностей, то на основании всего сказанного У нас получится следующая схема [ср. Menger. Grundsatze der Volkswirtschaftslehre. S. 93]

љ

љ

В этой схеме римскиељцифры от I до X обозначают различные виды потребностей и их значения в нисходящем порядке: I представляет собой самый важный вид потребностей, например потребность в пище, V -- вид потребностей средней важности, например потребность в спиртных напитках, X -- самый маловажный вид потребностей. Далее, арабскими цифрами 10 -- 1 обозначены принадлежащие к различным видам конкретные потребности (и частичные потребности) и их значения таким образом, что цифра 10 показывает самые важные конкретные потребности, цифры 9, 8, 7 и т. д. -- все менее важные, наконец цифра 1 -- самые маловажные конкретные потребности, какие только существуют.

Рассматривая нашу схему, мы видим, что чем важнее вид потребностей, тем выше выдается самая важная конкретная потребность, принадлежащая к нему, но вместе с ней представлены и все более низкие ступени важности до самой последней включительно. Исключение из этого правила составляют в схеме только виды потребностей IV и VII, в которых недостает нескольких членов нисходящего порядка. Они представляют такие -- довольно редкие -- виды потребностей, где последовательное удовлетворение по частям оказывается по техническим причинам либо не вполне возможным, либо совсем невозможным, где, следовательно, потребность должна или удовлетворяться в полной мере, или же совсем не удовлетворяться. Потребность в комнатных печах, например, уже одной печью удовлетворяется настолько полно, что во второй печи не представляется ни малейшей надобности. Наконец схема показывает, что в самом важном виде потребностей I встречаются конкретные потребности наименьшей важности 1, тогда как почти во всех других видах, менее важных, встречаются отдельные конкретные потребности, важность которых выражается более высокими цифрами.

Многие материальные блага обладают способностью удовлетворять несколько различных видов потребностей. Так, например, хлебные растения могут употребляться или для удовлетворения потребности в пище, или для выкуривания водки, или же для кормления животных и птиц. Само собою разумеется, что для таких материальных благ соответственным образом расширяется и круг конкретных потребностей, важность которых может иметь решающее значение при определении их ценности. Так, например, для хлебных растений наряду с конкретными потребностями в пище (шкала I с полными числами) должны идти в счет и конкретные потребности в спиртных напитках (шкала V) и т. д. Благодаря существованию развитого обмена явление это не только закрепляется, но и приобретает всеобщий характер. Раз становится возможным на каждое материальное благо, имеющее хоть какую-нибудь цену на рынке, получить в обмен большее или меньшее количество материальных благ другого рода, то создается возможность при помощи последнего рода материальных благ удовлетворять потребности самых различных видов. Впоследствии этот факт еще не раз сослужит нам важную службу в деле объяснения явлений ценности [в этой части своей работы я еще не имею в виду заниматься объяснением феноменов обмена: исследованию этих феноменов посвящена вторая часть моей работы, в которой излагается "теория объективной меновой ценности". Но все-таки в тех случаях, когда возможность обмениваться оказывает влияние на субъективную ценность материальных благ, мы должны по крайней мере упоминать о ней как о существующем факте, с которым приходится считаться и теории субъективной ценности]. Здесь же нам необходимо было пока возможно полнее, насколько позволяет абстрактность изложения, рассмотреть сущность и значение тех конкретных потребностей, удовлетворение которых может зависеть от данного рода материальных благ.

Обратимся теперь ко второму из поставленных выше главных вопросов: удовлетворение которой из нескольких или многих потребностей действительно зависит от данного материального блага?

Вопрос этот не мог бы возникнуть, если бы условия хозяйственной жизни были настолько просты, что потребности и материальные блага выступали бы друг против друга всегда лишь в единственном числе. Если бы данная вещь оказывалась пригодной для удовлетворения только какой-нибудь одной конкретной потребности и вдобавок являлась бы вместе с тем единственной вещью данного рода или по крайней мере единственной находящейся в нашем распоряжении вещью данного рода, тогда было бы ясно без всяких рассуждений, что от обладания единственной вещью зависит и удовлетворение единственной потребности, которую она способна удовлетворять. Но и практической жизни почти никогда не встречается таких простых отношений между потребностями и материальными благами; напротив, на практике положение дел сильно усложняется, и притом по большей части с двух сторон одновременно. Во-первых, одна и та же вещь может обыкновенно служить для удовлетворения нескольких различных конкретных потребностей, и притом потребностей неодинаковой важности; а во-вторых, очень часто в распоряжении нашем бывает несколько экземпляров одного и того же рода материальных благ, причем зависит уже от нашего усмотрения, какой именно экземпляр употребить для удовлетворения важной, какой -- для удовлетворения неважной потребности. Возьмем самый простой пример. Положим, что, отправляясь на охоту, я имею из съестных припасов только два совершенно одинаковых хлеба. Один из этих хлебов нужен для того, чтобы наесться мне самому, а другой для того, чтобы накормить мою собаку. Ясно, что для меня лично гораздо важнее удовлетворить мою собственную потребность в пище, чем потребность моей собаки. Точно так же ясно, что от моей воли зависит, который хлеб съесть мне самому, который отдать собаке. Спрашивается теперь: удовлетворение какой из двух существующих потребностей зависит в данном случае от моего хлеба?

На это, пожалуй, можно бы было ответить: той именно потребности, для удовлетворения которой действительно был предназначен данный хлеб. Но такое простое рассуждение оказывается совершенно неправильным. В самом деле, рассуждая таким образом, мы должны будем признать, что так как оба хлеба предназначены для удовлетворения потребностей неодинаковой важности, то и ценность они должны иметь различную; а между тем не подлежит ни малейшему сомнению, что два совершенно одинаковых материальных блага, поставленных в совершенно одинаковые условия, должны облагать и совершенно одинаковой ценностью.

На настоящую дорогу выводит нас и здесь одно простое казуистическое соображение. Чтобы решить вопрос, удовлетворение которой из нескольких потребностей зависит от данной вещи, мы просто-напросто должны посмотреть, какая именно потребность осталась бы без удовлетворения, если бы не существовало оцениваемой вещи: это и будет та потребность, которую нам нужно определить. При этом мы легко убедимся, что подобная участь постигает отнюдь не ту потребность, для удовлетворения которой по произволу владельца случайно предназначен был оцениваемый экземпляр, а всегда лишь наименее важную из всех соответствующий потребностей -- именно из всех тех потребностей, которые могли бы быть удовлетворены всем наличным запасом данного рода материальных благ, включая и оцениваемый экземпляр.

Самая простая забота о собственной пользе заставляет всякого благоразумного хозяина соблюдать некоторый строгий порядок в деле удовлетворения своих потребностей. Никто не будет настолько глуп, чтобы все находящиеся в его распоряжении средства истратить на удовлетворение маловажных потребностей, не оставив ничего для удовлетворения потребностей самых важных, неотложных. Напротив, всякий позаботится прежде всего удовлетворить свои важнейшие потребности, потом потребности менее важные, затем еще менее важные и т. д., таким образом, что об удовлетворении потребностей низшего разряда он будет думать только тогда, когда все потребности высшего разряда уже удовлетворены и в его распоряжении еще остается некоторая часть средств. Теми же простыми правилами руководствуются люди и в том случае, когда наличный запас материальных благ сокращается благодаря уничтожению одного экземпляра. Конечно, вследствие этого первоначальный план удовлетворения потребностей нарушается. Теперь уже не могут быть удовлетворены все те потребности, которые предполагалось удовлетворить вначале, и недочет оказывается неизбежным. Но вполне естественно, что благоразумный хозяин старается сделать этот недочет как можно менее чувствительным для себя, т. е. если случайно окажется утраченной такая вещь, которая была предназначена для удовлетворения более важной потребности, он не откажется от удовлетворения этой более важной потребности и не станет, упорно придерживаясь первоначального плана, удовлетворять потребность менее важную; нет, более важную потребность он удовлетворит во всяком случае и вместо того оставит без удовлетворения такую потребность, которая представляет для него всего меньше значения. Возвращаясь к приведенному выше примеру, мы видим, что ни один человек, если окажется потерянным хлеб, предназначенный для утоления его собственного голода, не захочет обречь себя на голодную смерть, чтобы накормить вторым хлебом свою собаку: напротив, быстро изменив первоначальный план удовлетворения потребностей, всякий заменит потерянный хлеб оставшимся, чтобы наесться самому и оставит без удовлетворения менее важную для него потребность, т. е. заставит голодать собаку.

Итак, дело представляется в следующем виде: на всех потребностях, стоящих выше самой маловажной, самой "последней", т. е. занимающей самую низшую ступень в лестнице потребностей, которые должны быть удовлетворены при помощи наличных средств, утрата вещи не отзывается совершенно, так как для их удовлетворения берется взамен утраченного экземпляр, предназначавшийся первоначально для удовлетворения этой "последней" потребности. Точно так же не затрагиваются утратой данной вещи и те потребности, которые стоят ниже "последней", ибо они все равно не получают удовлетворения даже и в том случае, когда вещь сохраняется в целости. Напротив, утрата вещи всецело и исключительно падает на "последнюю" из потребностей, которые предполагается удовлетворить; эта "последняя" потребность еще удовлетворяется, когда соответствующая вещь имеется налицо, и не получает удовлетворения, когда такой вещи не имеется. Это и есть искомая потребность, удовлетворение которой зависит от наличности данной вещи.

Теперь мы подходим вплотную к главной цели нашего исследования. Величина ценности материального блага определяется важностью той конкретной потребности (или частичной потребности), которая занимает последнее место в ряду потребностей, удовлетворяемых всем наличным запасом материальных благ данного рода [или также материальных благ другого рода, способных заменять их. Эта оговорка имеет не столько принципиальное, сколько чисто казуистическое значение. Потому-то я и не ввожу ее, как и многие другие детали, в наше принципиальное исследование. Подробности см. ниже]. Итак, основой ценности служит не наибольшая польза, которую могла бы принести данная вещь, и не средняя польза, которую может принести вещь данного рода, а именно наименьшая польза, ради получения которой эта вещь или вещь ей подобная еще может рациональным образом употребляться при конкретных хозяйственных условиях. Если мы, для того чтобы избежать на будущее время длинных определений, которые, чтобы быть вполне точными, должны бы быть еще длиннее [см. предыдущее примечание], назовем эту наименьшую пользу, стоящую на самой границе возможного и допустимого с экономической точки зрения, по примеру Визера [Wieser. Uber den Ursprung und Hauptgesetze des wirtschaftlichen Wertes. S. 128.Джевонс употребляет выражения "final degree of utility" (предельная степень пользы) и "terminal utility" (предельная польза) (Jevons. Theory of political economy). У Менгера, который впервые дал ясное истолкование рассматриваемому закону, не вводя, впрочем, никакого нового термина, этот закон формулирован следующим образом: "В каждом конкретном случае от обладания определенной частью всей массы материальных благ, находящихся в распоряжении хозяйствующего лица, зависит лишь удовлетворение тех из потребностей, обеспеченных общим количеством материальных благ, которые имеют для данного лица наименьшее значение, и потому ценность этой части имеющейся в его распоряжении массы материальных благ равняется для хозяйствующего лица тому значению, которое представляет для него удовлетворение наименее важных из потребностей, обеспеченных общим количеством материальных благ" (Menger. Grundsatze der Volkswirtschaftslehre. S. 98)], просто хозяйственной предельной пользой (Grenznutzen) вещи, то закон величины ценности материальных благ можно будет выразить в следующей простейшей формуле: ценность вещи измеряется величиной предельной пользы этой вещи.

Это положение является центральным пунктом нашей теории ценности. Все дальнейшее связывается с ним и выводится из него. В этом пункте обнаруживается всего резче и антагонизм между защищаемой нами и старой теориями ценности. Старая теория, поскольку она вообще производила ценность из полезности материальных благ, признавала за мерило ценности то наивысшую, то среднюю пользу, какую способна приносить вещь: наивысшую -- приписывая каждому отдельному экземпляру все то значение, которое принадлежит соответствующему виду материальных благ; среднюю -- складывая (вместе с Гильдебрандом) [Hildebrand. Nationalokonomie der Gegenwart und der Zukunft. S. 318; см. прим. на S. 28--29] сумму и важность всех принадлежащих к данному виду потребностей и деля полученную таким путем величину на число экземпляров материальных благ соответствующего рода. Мы же поступаем как раз наоборот; мы принимаем за мерило ценности наименьшую пользу, ради получения которой представляется еще выгодным с хозяйственной точки зрения употреблять данную вещь. "Нижняя предельная точка линии пользы является точкой приложения ценности" [Wieser. Op. cit. S. 129]. При подобных обстоятельствах не только можно, но и, безусловно, необходимо остановиться дольше, чем бы следовало по существу дела, на обосновании главного положения нашей теории, а в особенности считаем мы полезным дополнить приведенные до сих пор доказательства верности этого положения, доказательства абстрактно-дедуктивные, доказательствами практического характера [тем не менее я едва ли осмелился бы останавливать внимание читателя еще некоторое время на том же самом предмете, да, пожалуй, и предшествующие соображения свои изложил бы покороче, если бы пример некоторых выдающихся писателей, выступавших критиками моих предшественников в деле развития теории предельной пользы, особенно пример Шеффле и Дитцеля, не убеждал меня в том, что нам предстоит еще долго и подробно разъяснять основы нашей теории, прежде чем будет устранена возможность всяких недоразумений]. Для этого мы возьмем прежде всего какой-нибудь возможно более простой конкретный пример.

Предположим, что поселенец, избушка которого одиноко стоит в первобытном лесу, в стороне от всяких путей сообщения, только что собрал со своего поля пять мешков хлеба. Этим хлебом он должен прокормиться до следующей жатвы. В качестве любящего порядок хозяина он заранее рассчитывал, как употребить свой запас. Один мешок необходим ему, чтобы только не умереть с голода до следующей жатвы. При помощи другого мешка ему нужно улучшить свое питание настолько, чтобы сохранить свое здоровье и силы. Употреблять из своего запаса еще некоторую часть на хлеб и мучные кушанья он не намерен. Напротив, для него было бы весьма желательно к хлебной пище прибавить несколько мясной пищи; поэтому третий мешок он предназначает для откармливания птицы. Четвертый мешок должен пойти у него на приготовление хлебной водки. Этим вполне обеспечиваются все его скромные личные потребности. Остается еще один мешок. Наш хозяин решает употребить его на корм для нескольких штук попугаев, болтовню которых ему нравится слушать. Само собой понятно, что не все перечисленные способы употребления запаса имеют одинаковое значение для нашего хозяина. Чтобы выразить отношение между его потребностями в цифрах, возьмем шкалу, состоящую из десяти степеней. За поддержанием своего существования наш хозяин должен признать, конечно, самую высшую степень важности -- 10; за сохранением здоровья -- несколько более низкую степень важности, положим 8; далее, степень важности мясной пищи выразится цифрой 6; потребление водки -- цифрой 4; наконец, содержание попугаев будет иметь самую низкую степень важности -- 1. Теперь постараемся перенестись мысленно в положение нашего поселенца и спросим себя: какое значение при описанных условиях будет иметь для его благополучия один мешок хлеба?

Мы уже знаем, в чем состоит простейший способ решения этого вопроса: нам необходимо определить, какой суммой пользы поплатился бы наш хозяин в том случае, если бы он утратил один мешок хлеба. Применим же к делу этот прием. Ясно, что наш хозяин оказался бы человеком крайне неблагоразумным, если бы, потеряв один мешок хлеба, он вздумал отказывать себе в самой необходимой пище, расстраивая таким образом свое здоровье, и в то же время гнать водку и кормить кур и попугаев по-прежнему. Для рассудительного практика тут возможен только один исход: употребить оставшиеся четыре мешка хлеба на удовлетворение четырех важнейших групп потребностей, отказавшись от удовлетворения потребности наименее важной, представляющей предельную степень пользы. Так именно и поступит наш хозяин: он решит не держать попугаев. Есть ли у него пятый мешок хлеба или нет, -- разница для него небольшая: если есть, он позволит себе удовольствие держать попугаев; если нет, он откажет себе в этом удовольствии, только и всего; и вот этой-то незначительной пользой и будет он определять ценность каждого отдельного мешка из своего запаса. Мы говорим: ценность каждого отдельного мешка -- ведь, раз все мешки одинаковы, то для нашего хозяина будет решительно все равно, потеряет ли он мешок А или мешок В, если только после утраты одного мешка у него останется еще четыре мешка для удовлетворения важнейших потребностей.

Внесем некоторые изменения в наш пример. Предположим, что у нашего поселенца при наличии тех же самых потребностей имеется только три мешка хлеба. Как велика будет для него ценность одного мешка теперь? Узнать это опять-таки очень нетрудно. Если у нашего поселенца три мешка, то он может удовлетворить и действительно удовлетворит с помощью их три важнейшие группы потребностей, а две менее важные оставит без удовлетворения. Если у него только два мешка, то он ограничится лишь удовлетворением двух самых важных групп потребностей и откажется от удовлетворения третьей потребности -- вљ мясной пище. Следовательно, обладание третьим мешком, -- а таким третьим является для него не просто лишь определенный мешок, а каждый из трех мешков, только бы, кроме него, оставалось еще два мешка, -- означает для нашего поселенца возможность удовлетворения именно третьестепенной потребности, т. е. последней из трех потребностей, удовлетворяемых с помощью всего запаса хлеба. Всякий другой способ оценки, кроме того, который основывается на определении предельной пользы, находился бы, очевидно, в противоречии с условиями действительности, был бы неправилен.

Предположим, наконец, что наш поселенец, опять-таки при одинаковом уровне потребностей, имеет в своем распоряжении только один мешок хлеба. Ясно как божий день, что этот единственный мешок будет предназначен и употреблен для удовлетворения первейших потребностей в пище: его хватит лишь на то, чтобы кое-как поддержать существование нашего поселенца. Точно так же ясно, что в случае утраты этого единственного мешка хлеба нашему поселенцу пришлось бы умереть с голода. Стало быть, обладание им означает жизнь, его утрата -- смерть: этот единственный мешок хлеба имеет наивысшее значение для благополучия поселенца. Опять-таки в полном согласии с нашим принципом предельной пользы в данном случае высшая польза, -- сохранение жизни, -- являясь единственной, оказывается вместе с тем и крайней, предельной пользой.

До сих пор мы занимались анализом гипотетических примеров. Приложим теперь наш метод исследования к анализу реальных явлений хозяйственной жизни. Здесь мы встречаемся прежде всего с тем господствующим фактом, что количество материальных благ находится в обратном отношении к их ценности. Чем больше имеется налицо материальных благ данного рода, тем меньше при прочих равных условиях ценность отдельной штуки их, и наоборот. Как известно, политическая экономия воспользовалась этим основным фактом лишь для своего учения о ценах: она вывела отсюда свой закон спроса и предложения. Однако ж вышеупомянутое явление обнаруживается и независимо от обмена и цен. Во сколько раз выше ценит, например, собиратель редкостей какой-нибудь единственный экземпляр, которым представлен данный род вещей в его коллекции, нежели один из дюжины совершенно одинаковых экземпляров Нетрудно убедиться, что все подобные факты, тщательно проверенные, объясняются самым естественным образом нашей теорией предельной пользы. В самом деле, чем больше имеется в нашем распоряжении экземпляров данного рода материальных благ, тем полнее могут быть удовлетворены соответствующие потребности, тем маловажнее последние, предельные потребности, которые еще удовлетворяются с помощью наличного количества материальных благ, но которые не получают удовлетворения в случае утраты одного экземпляра, тем ниже, другими словами, предельная польза, которой определяется ценность отдельного экземпляра. Если же имеется налицо такая масса экземпляров данного рода материальных благ, что за полным удовлетворением всех соответствующих потребностей остается еще много лишних экземпляров, которым уже нельзя дать никакого полезного употребления, то в таком случае предельная польза равняется нулю и отдельный экземпляр данного рода материальных благ не представляет никакой ценности.

Вместе с тем теория предельной пользы дает вполне естественное объяснение и тому, столь поразительному с первого взгляда факту, что малополезные вещи вроде жемчуга и алмазов имеют такую высокую ценность, вещи же гораздо более полезные, например хлеб, железо, -- ценность несравненно более низкую, а безусловно необходимые для жизни вода и воздух и совсем не имеют ценности. Жемчуг и алмаз находятся в таком ограниченном количестве, что потребность в них удовлетворяется лишь в очень незначительной степени, и предельная польза, до которой простирается удовлетворение, стоит относительно очень высоко; между тем как, к нашему счастью, хлеба и железа, воды и воздуха у нас обыкновенно бывает такая масса [особенно для богатых людей, покупающих жемчуг и алмазы!], что удовлетворение всех более важных из соответствующих потребностей оказывается вполне обеспеченным и от обладания отдельным экземпляром или небольшим количеством данного рода материальных благ либо зависит лишь удовлетворение самых маловажных, либо совсем не зависит удовлетворение никаких конкретных потребностей. Конечно, если при каких-нибудь экстраординарных обстоятельствах, например во время осады города неприятелем или во время путешествия в пустыне, запасы воды и хлеба подвергаются сильному сокращению, то ограниченного количества этих материальных благ хватает уже только для удовлетворения наиболее важных потребностей в пище и питье; тогда предельная польза поднимается вверх, а вместе с ней согласно нашему принципу должна возвышаться и ценность хлеба и воды, этих в обыкновенное время столь дешевых материальных благ, -- вывод, который вполне оправдывается опытом, ибо при вышеупомянутых экстраординарных обстоятельствах, как известно, платят по большей части огромные цены даже за самые маловажные и малоценные жизненные припасы [тут нам могут возразить, что существование высоких цен в подобных случаях с уверенностью позволяет заключить лишь о возвышении меновой ценности их, субъективная же потребительная ценность может оставаться при этом неизмененной. На это я отвечу: требование высоких цен (или их предложение) предполагает уже и высокую субъективную оценку товара, тогда как готовность, с какой в нормальное время безвозмездно уступают другому, например, воду для питья, служит ясным доказательством того, что вещь, которой мы так щедро оделяем всякого желающего, и с субъективной точки зрения не представляет никакой особенной ценности в наших глазах]. Таким образом, те самые факты, которые при поверхностном взгляде на дело как будто бы находятся в непримиримом противоречии с теорией, ставящей величину ценности в зависимость от величины предельной пользы, в действительности представляют собой блестящее ее подтверждение, между тем как теории родовой ценности и гильдебрандовской средней ценности оказываются совершенно неспособными сколько-нибудь удовлетворительно объяснить эти же самые факты.

Предоставляю читателю продолжать проверку правильности нашего принципа: этот принцип выдержит самое строгое испытание. Действительно, на его стороне и логика, и опыт под охраной которых он представляется, на. мой взгляд, настолько непоколебимым, что из всех принципов я только об одном этом решился бы сказать: если в его верности и может возникнуть сомнение, то разве только по недоразумению [и действительно, мне кажется, что возражения против теории предельной пользы, с которыми выступил недавно Шеффле в статье, посвященной разбору книги Визера "Оbеr den Ursprung und die Hauptgesetze des wirtschaftlichen Wertes", основываются в сущности на полном непонимании критикуемого учения (статья Шеффле напечатана в "Zeitschtrif bur die gesammte Staatswissenschaft". 1885. S. 451). Подробнее об этом мы скажем ниже]. Ввиду этого я и считаю вполне основательной надежду, что в недалеком будущем учение о предельной пользе сделается общепризнанным достоянием экономической науки и что, таким образом, политическая экономия приобретет, наконец, твердую точку опоры и объединения, которая даст ей возможность спокойно продолжать разработку возбуждающей столько разногласий и споров теории ценности.

Теперь нам необходимо в разъяснение сказанного выше сделать несколько дополнительных замечаний, которые раньше я намеренно обходил, чтобы не прерывать хода принципиального исследования. Все эти замечания касаются казуистических усложнений, которые могут обнаруживаться при определении предельной пользы, а следовательно, и при выводе заключения относительно величины ценности материальных благ и которые отчасти имеют весьма большое практическое значение.

Общий принцип, которым следует руководствоваться при определении предельной пользы, отличается необыкновенной простотой. Мы берем экономическое положение хозяйствующего субъекта, с точки зрения которого должна производиться оценка вещи, и рассматриваем его в двояком виде. Прежде всего мы мысленно присоединяем оцениваемую вещь к общей массе материальных благ, находящихся в распоряжении данного субъекта, и смотрим, сколько групп конкретных потребностей, начиная с высшей, может быть удовлетворено при таких условиях. Затем мы мысленно отбрасываем оцениваемую вещь и рассчитываем, для удовлетворения скольких групп конкретных потребностей может хватить наличного запаса теперь. При этом оказывается, конечно, что в последнем случае некоторая группа потребностей, а именно самая низшая группа их, остается без удовлетворения: по этой-то самой низшей группе потребностей мы и узнаем предельную пользу, которой определяется ценность вещи [потребность в определении ценности материальных благ ощущается преимущественно в двух случаях: во-первых, когда дело идет об отделении вещи от имущества, об ее отчуждении, т. е. когда предполагается вещь подарить, продать или променять, потребить и т. д.; во-вторых, когда дело идет о присоединении вещи к имуществу, о приобретении ее. Психологическая основа оценки несколько неодинакова по внешности в том и в другом случае. Вещь, которая у нас уже имеется, мы оцениваем по той потере, которую причиняет ее лишение, следовательно, по последней из тех потребностей, удовлетворение которых обеспечивалось прежде. Вещь, которой у нас нет, мы оцениваем, наоборот, по тому приращению пользы, которое достигается ее приобретением, т. е. по важнейшей из всех потребностей, которые мы уже не могли бы больше удовлетворять при нашем прежнем имущественном положении. Само собой разумеется, что и тем, и другим путем мы приходим к одному и тому же результату: последняя из потребностей, удовлетворение которой обеспечивается при наличии данной вещи, всегда оказывается тождественной с первой из тех потребностей, которые при отсутствии этой вещи не получают удовлетворения. В тексте я выбрал такую формулировку, которая пригодна как для того, так и для другого способа оценки.

По всей вероятности, у многих читателей возникает опасение, что определение предельной пользы по описанному в тексте методу представляет собой операцию слишком сложную и хлопотливую, которой им не приходится проделывать при определении ценности в практической жизни. Здесь я ограничусь пока лишь одним замечанием по этому поводу: выполнение упомянутой операции на практике, -- тем более, что мы пользуемся при этом разного рода сокращениями и указаниями прежнего опыта, -- требует гораздо меньше времени, нежели ее описание в теории. Впрочем, ниже я еще вернусь к только что упомянутому возражению и рассмотрю его подробнее].

Само собой разумеется, что размеры этой группы могут быть неодинаковы, смотря по характеру оцениваемого объекта: если объектом оценки является отдельный экземпляр того или иного быстро уничтожающегося рода материальных благ, например пищи, то предельная польза будет обнимать собой лишь одну какую-нибудь потребность или даже одну часть "делимой" потребности. Если же, напротив, мы оцениваем более прочные материальные блага, способные удовлетворять соответствующую потребность многократно в течение долгого времени, или же определяем ценность значительного количества материальных благ как одного целого, то вполне естественно, что в вышеупомянутую низшую группу входит вся, иногда весьма большая, сумма конкретных потребностей. С обладанием роялью связана возможность целые сотни раз получать эстетические наслаждения, с обладанием десятью бочками вина -- возможность сотни раз испытывать приятные вкусовые ощущения, значение которых, разумеется, тоже должно быть определено при оценке этих материальных благ.

В подобного рода случаях может иногда обнаруживаться одно явление, которое на первый взгляд кажется странным, но при внимательном рассмотрении дела объясняется крайне просто. А именно может случиться, что оценка более значительных количеств материальных благ не находится в соответствии с оценкой одного экземпляра этих же самых материальных благ: ценность значительного количества определяется несоразмерно высоко по сравнению с ценностью одного экземпляра. Пять мешков хлеба, например, оценивают иногда не в пять, а в десять или даже в сто раз выше, нежели один мешок. Это бывает именно во всех тех случаях, когда подвергающееся одновременной оценке количество материальных благ составляет такую значительную часть всего наличного количества их, что его утрата отозвалась бы крайне неблагоприятно на удовлетворении потребностей оценивающего субъекта и вдобавок лишила бы удовлетворения такие конкретные потребности, которые представляют гораздо большую важность, чем последняя потребность. Тогда самый низший слой потребностей, удовлетворение которых зависит от данного количества материальных благ, подвергающегося оценке как одно целое, сам в свою очередь заключает в себе конкретные потребности неодинакового уровня, различной важности, а, как известно, сумма, получаемая от сложения нескольких элементов, должна быть больше произведения, получаемого от умножения последнего, наименьшего элемента (которым определяется ценность единицы материальных благ) на число элементов: 5+4+3+2+1 не может не быть больше, чем 5x1.

Чтобы представить это еще нагляднее, возьмем наш прежний пример -- хозяйство поселенца. Ценность одного мешка хлеба при величине всего наличного хлебного запаса в пять мешков равнялась ценности удовольствия держать попугаев. Но от обладания пятью мешками зависит не просто удовлетворение суммы потребностей, из которых каждая в отдельности так же велика, как и потребность держать попугаев, а удовольствие держатьљ попугаев + употребление хлебной водки + употребление мясной пищи + сохранение здоровья + поддержание жизни -- сумма, которая не в пять раз, а бесконечно больше удовольствия держать попугаев. Если читатель вдумается в положение нашего поселенца, то он найдет вполне понятным, что хотя поселенец и будет готов уступить каждый из своих пяти мешков хлеба за умеренную цену, скажем за 5 гульденов, однако же все пять мешков, взятые вместе, он не отдаст не только за 25 гульденов, но и ни за какую вообще цену, как бы высока она ни была.

В нашей обыденной практической хозяйственной жизни нам далеко не часто приходится наблюдать описанную выше казуистическую особенность. Происходит это оттого, что при господстве производства, основывающегося на разделении труда и обмене, в продажу поступает в большинстве случаев избыток продуктов, совсем не предназначенный для удовлетворения личных потребностей собственника. Один центнер или тысячу центнеров сахара продаст сахарозаводчик, и это нимало не отражается на удовлетворении его личных потребностей в сахаре. 1000 центнеров в данном случае действительно представляют собой лишь 1 центнер, помноженный на 1000. Описанное выше явление обнаруживается, напротив, в тех случаях, когда дело идет об отчуждении запаса вещей, предназначенного для личного потребления собственника. Если у меня имеются, например, два экземпляра известной книги, или гравюры, или старой монеты и пр., то за оба экземпляра вместе я пожелаю взять, несомненно, более чем вдвое против той суммы, которую бы я взял за один дуплетный экземпляр.

Всего резче выступает рассматриваемая особенность, разумеется, тогда, когда количество материальных благ, подвергающееся оценке как одно целое, как единица, обнимает собой весь имеющийся в нашем распоряжении или даже вообще весь существующий запас материальных благ данного рода. Для такой огромной массы вещей ценность всегда будет определяться чрезвычайно высоко, хоти бы отдельный экземпляр и имел лишь незначительную ценность или даже (как один экземпляр свободных благ) не имел совершенно никакой ценности. Дело в том, что от совокупности данного рода материальных благ зависит удовлетворение всех потребностей соответствующего рода, включая и самоважнейшие конкретные потребности. Не подлежит, например, ни малейшему сомнению, что вся масса находящейся в распоряжении города воды для питья в ее целом представляет для города огромную ценность, так как без нее городские жители буквально умерли бы от жажды. Отдельный же экземпляр или отдельная единица, например литр или гектолитр воды, может не иметь при этом никакой ценности, да обыкновенно и не имеет ее.

Кто упускает из виду это реально существующее и выступающее во многих случаях казуистическое различие между ценностью целого и ценностью отдельных единиц, из которых слагается целое, тот очень легко может сбиться с толку. Из этого именно источника, как было уже упомянуто выше, берет начало старое ошибочное учение об "абстрактной родовой ценности". Экономисты сделали вполне правильное наблюдение, что совокупность свободных материальных благ данного рода, например вся существующая вода, весь атмосферный воздух и пр., представляет для людей очень высокую ценность, и вывели отсюда совершенно ошибочное заключение, что и каждая отдельная единица их должна обладать специальной ценностью уже в силу одной лишь принадлежности своей к обладающему ценностью "роду" материальных благ; вот эту-то специальную ценность отдельной единицы в отличие от настоящей ценности и называли абстрактной родовой ценностью. В действительности же отдельная единица не имеет здесь решительно никакой ценности, и целый род обладает нормальной, конкретною ценностью; абстрактная родовая ценность представляет собой не более как создание воображения наших экономистов, лишенное всякой реальности.

В ту же самую ошибку впадает и Шеффле в упомянутой выше статье, посвященной критике учения о предельной пользе [Zeitschrift f. die gesammte. Staatswissenschaft, 1885. S. 451. Ср. прим на с. 284]. Он оспаривает предположение, что путешественник по пустыне будет оценивать весь свой запас воды как целое лишь по той сравнительно незначительной предельной пользе, которую приносят ему последние, наименее необходимые части этого запаса, служащие для приготовления пищи и для умывания. "Напротив, -- говорит наш автор, -- опасение смерти от жажды окажет известную долю влияния на хозяйственное распоряжение всем запасом воды" и заставит путешественника "не пожалеть денег на приобретение хорошего кожаного меха, обходиться с ним бережно, не давать ему сильно нагреваться и т. д." Совершенно верно! Когда дело идет о запасе воды как о целом, то при определении ценности принимается в расчет не только значение воды для варки пищи и умывания, но и важность ее как средства для удовлетворения жажды. А в примере, приводимом Шеффле, запас воды фигурирует именно в качестве целого. В самом деле, ведь если кожаный мех окажется с дырой, так еще нельзя сказать, наверное, что вытечет лишь сравнительно менее необходимая часть воды, предназначенная для варки пищи и умывания, -- напротив, нужно опасаться, что вытечет вся вода. Но Шеффле заблуждается, полагая, что из этого факта, совершенно бесспорного, можно вывести аргумент против теории предельной пользы. Он опровергает этим нечто такое, чего теория предельной пользы и не думала утверждать, а именно ту мысль, что ценность целого определяется предельной пользой последней входящей в его состав части. Наша теория, напротив, сама с особенной силой подчеркивает то обстоятельство, что измерять ценность части пользой целого в такой же степени неправильно (см. с. 267), как и наоборот: измерять ценность целого пользой какой-нибудь отдельной его части. В действительности наша теория утверждает, напротив, что ценность всякой вещи и всякого количества материальных благ определяется принадлежащей этой именно вещи или этому именно количеству вещей предельной пользой, т. е. наименьшей пользой, какую с хозяйственной точки зрения можно получить от этих материальных благ или им подобных, т е. от одинакового количества материальных благ. И это ее положение остается в полной силе, несмотря на все возражения, против него сделанные. Во-первых, остается, вне сомнения, что всякое отдельное частичное количество запаса воды, например каждый отдельный литр, оценивается лишь по предельной пользе последней части запаса, предназначенной для варки пищи и для умывания. Самым убедительным доказательством этому служит то, что, по предложению самого Шеффле, часть запаса воды вообще употребляется для варки пищи и для умывания. Если "страх умереть от жажды" не мешает действительно употреблять часть воды на столь маловажные нужды, то уж не в состоянии он, конечно, и придать ей ценность, превышающую важность этих нужд! Во-вторых, не подлежит также ни малейшему сомнению, что и факт существования высокой ценности, которой обладает запас воды как целое, находится в полном согласии с теорией предельной пользы. В самом деле, рассматриваемый как цельная единица наличный запас воды представляет собой единственную, первую и последнюю находящуюся в нашем распоряжении единицу такого рода, и потому вполне естественно, что ее собственная совокупная польза, выражающаяся, между прочим, и в поддержании жизни, совпадает с пользой "последней" единицы этого рода, следовательно, с предельной пользой, которой и определяется ценность. Если, несмотря на все сказанное выше, Шеффле указывает на высокую ценность целого запаса как на аргумент против теории предельной пользы, то это объясняется, по моему мнению, лишь тем, что он недостаточно разграничивает два различных понятия -- "всякое отдельное частичное количество запаса" и "целый запас", а потом такую же путаницу приписывает и критикуемому им учению [в тексте мы упоминали до сих пор только о том случае, когда ценность значительной совокупности того или иного рода материальных благ может определяться неизмеримо выше ценности отдельной единицы. Однако в зависимости от различия конкретных условий может наблюдаться и обратное явление, когда совокупность материальных благ данного рода оценивается непропорционально низко по сравнению с отдельной единицей: а именно это бывает главным образом тогда, когда дело идет не об отчуждении, а о приобретении различных количеств материальных благ. Если бы у нашего поселенца, например, совсем не было хлеба, то покупка одного только первого мешка означала бы для него возможность поддержания жизни, прикупка каждого следующего мешка имела бы все меньшее и меньшее значение, и, следовательно, покупка пяти мешков представляла бы собой во всяком случае приобретение несравненно менее важное, чем ценность первого мешка, помноженная на пять: 5+4+3+2+1 меньше 5x5. Внимательный наблюдатель может и в нашей практической жизни встретить множество такого рода случаев, которые легко объясняются с точки зрения нашей теории].

Обратимся теперь к другому пункту. Из наших предыдущих разъяснений следует, что предельная польза, которою определяется ценность вещи, не совпадает с той пользой, которую действительно приносит сама эта вещь, или совпадает с ней лишь случайно [последнее бывает только или с единственными экземплярами, или с теми экземплярами материальных благ, которые случайно предназначены для удовлетворения именно самых маловажных нужд]; в большинстве случаев предельная польза, напротив, является, так сказать, чужой пользой, а именно пользой последнего экземпляра материальных благ (или последнего равного ему по величине частичного количества материальных благ), которым может быть замещена данная вещь. При более простых условиях предельная польза хотя и является пользой другой вещи, но по крайней мере другой вещи того же самого рода. В нашем примере, к которому мы столько раз прибегали уже, ценность каждого отдельного мешка хлеба, например первого, хотя и определяется пользой другого, последнего мешка хлеба, однако ж все-таки она определяется пользой мешка хлеба. Но существование развитых меновых сношений может порождать в этом отношении значительные усложнения. А именно, давая возможность во всякое время обменивать материальные блага одного рода на материальные блага другого рода, меновое хозяйство дает вместе с тем возможность перекладывать недочет в удовлетворении потребностей одного рода на потребности другого рода. Вместо того чтобы заменить утраченный экземпляр другим экземпляром того же самого рода, предназначенным для менее важного употребления, можно взять материальные блага совершенно другого рода, предназначенные для удовлетворения совершенно другого рода потребностей, и путем обмена приобрести на них нужный экземпляр взамен утраченного. В подобном случае благодаря утрате вещи одного рода в действительности утрачивается та польза, которую могли бы принести материальные блага, употребленные для замещения утраченной вещи; а так как эти последние берутся из числа таких материальных благ, которые были предназначены для наименее важного употребления, то утрата ложится на предельную пользу материальных благ, служащих для замены утраченной вещи. Следовательно, предельная польза и ценность вещи одного рода определяются в данном случае предельной пользой известного количества материальных благ другого рода, употребленных для приобретения экземпляра на место утраченного.

Вот пример. Я имею только одно зимнее пальто. Его у меня украли. Заменить его другим экземпляром такого же рода я не могу, так как у меня было всего-навсего только одно зимнее пальто. Но вместе с тем я не могу оставить без удовлетворения именно ту самую потребность, для которой предназначалась украденная вещь, так как потребность в теплой зимней одежде является потребностью чрезвычайно важной, неудовлетворение которой может крайне вредно отразиться на моем здоровье: я могу простудиться, захворать и даже, пожалуй, умереть.

Ввиду этого я постараюсь переложить утрату на другие мои потребности, менее важные; и вот, продав некоторые материальные блага, предназначавшиеся первоначально для иного употребления, я покупаю себе на вырученные таким путем деньги новое зимнее пальто. Само собой понятно, что я употреблю для этой цели такие материальные блага, которые представляют для меня наименьшее значение, т. е. всю утрату переложу на их "предельную пользу". Если я человек состоятельный, то те 40 флоринов, которые нужны для покупки нового зимнего пальто, я возьму из запаса наличных денег и сокращу свои расходы на предметы роскоши. Если я человек среднего достатка, не богат, но и не беден, то убыль наличных денег мне придется покрывать разного рода сокращениями в расходах по хозяйству в течение одного или двух месяцев. Если же я человек настолько бедный, что расходы на покупку нового зимнего пальто не могу покрыть ни из наличных денег, ни посредством сбережений от ежемесячных своих доходов, то я буду вынужден продать или заложить некоторые менее необходимые предметы из моего домашнего скарба. Если, наконец, я человек совсем уж бедный, так что и при нормальных условиях имею возможность удовлетворять лишь самые важные, самые настоятельные из моих конкретных потребностей, тогда уж я никоим образом не смогу переложить утрату зимнего пальто на какие-нибудь другого рода потребности, и мне придется ходить зиму без теплого пальто.

Если мы вникнем в положение владельца зимнего пальто во всех вышеуказанных случаях и спросим себя, какое же именно влияние оказывает на его благополучие потеря пальто, то найдем, что в первом случае она влечет за собой сокращение расходов на предметы роскоши, во втором -- незначительные ограничения расходов по домашнему хозяйству, в третьем -- лишение той пользы, какую приносили проданные или заложенные вещи, в четвертом -- действительно лишение одежды. Следовательно, только в последнем случае ценность зимнего пальто определяется непосредственной предельной пользой вещи данного рода (причем, так как налицо имеется лишь один экземпляр данного рода материальных благ, предельная польза здесь совпадает с непосредственной пользой самого этого экземпляра), во всех же остальных случаях она определяется предельной пользой материальных благ совершенно другого рода, предназначавшихся для удовлетворения совсем иного рода потребностей, нежели зимнее пальто [поэтому положение Визера (Wieser. Ursprung und Hauptgesetze des wirtschaftlichen Wertes. S. 128), гласящее, что предельная польза всегда "должна принадлежать к сфере пользы, получаемой от материальных благ того же самого рода", следует принимать лишь с той оговоркой, которую делает при этом сам автор: он рассматривает дело в чистом виде, оставляя в стороне условия менового хозяйства].

Только что описанная нами казуистическая модификация играет чрезвычайно важную роль в нашей хозяйственной жизни, предполагающей существование высокоразвитого обмена. Я думаю, что из всех субъективных определений ценности, какие только совершаются у нас, большая часть принадлежит именно к этому разряду. В особенности это следует сказать относительно оценки безусловно необходимых для нас материальных благ: по причинам, которые нетрудно вывести из всего изложенного выше, мы почти всегда оцениваем упомянутые материальные блага не по их непосредственной предельной пользе, а по "субституционной предельной пользе" (Substitutionsnutzen) материальных благ другого рода. Необходимо, впрочем, заметить, что и при существовании даже в высшей степени развитого менового хозяйства мы не всегда, а только при известных, -- встречающихся, правда, очень часто, -- условиях можем пользоваться рассматриваемым методом определения субъективной ценности; а именно мы делаем это лишь тогда, когда предельная польза материальных благ, замещающих данную вещь, оказывается ниже непосредственной пользы того рода материальных благ, к которому принадлежит данная вещь; выражаясь точнее, лишь тогда цены продуктов и условия удовлетворения различных видов наших потребностей таковы, что если бы утрата вещи падала именно на те самые нужды, которые удовлетворяются этой вещью, то лишились бы удовлетворения потребности относительно более важные, нежели в том случае, если употребить для замещения утраченного экземпляра путем обмена вещь, предназначенную для удовлетворения потребностей другого рода. Какой бы сложный, запутанный случай мы ни взяли, всюду мы найдем, что истинная предельная польза и истинная ценность вещи определяются всегда именно наименьшей пользой, которую прямым или непрямым путем может принести эта вещь.

Совершенно такие же казуистические усложнения, как и создаваемые существованием обмена, наблюдаем мы в тех случаях, когда существует возможность быстро изготовлять взамен утраченного новый экземпляр для покрытия недочета. Этого рода усложнения также имеют для теории ценности огромную важность: они дают нам ключ, при помощи которого мы можем объяснить влияние издержек производства на ценность материальных благ. Ввиду этого они заслуживают и особенно внимательного исследования. Однако ж по некоторым соображениям мы считаем более целесообразным отложить их анализ до одной из следующих глав. Итак, я обрываю на время казуистическое объяснение деталей и возвращаюсь снова к рассмотрению принципиальной стороны дела.

До сих пор мы объясняли высоту ценности материальных благ высотой предельной пользы. Но мы можем пойти еще дальше в исследовании факторов, которыми определяется величина ценности. Спрашивается, именно: от каких же обстоятельств зависит высота самой предельной пользы? Здесь мы должны указать на отношение между потребностями и средствами их удовлетворения. Каким образом оба названных фактора влияют на высоту предельной пользы, -- об этом уже так много было говорено на предыдущих страницах, что теперь я могу без всяких дальнейших рассуждений просто сформулировать вкратце относящееся сюда правило. Оно гласит: чем шире и интенсивнее потребности, т. е. чем их больше и чем они важнее, и чем меньше, с другой стороны, количество материальных благ, которое может быть предназначено для их удовлетворения, тем выше будут те слои потребностей, на которых должно обрываться удовлетворение, тем выше, следовательно, должна стоять и предельная польза; наоборот, чем меньше круг потребностей, подлежащих удовлетворению, чем маловажнее они и чем, с другой стороны, обширнее запас, материальных благ, находящихся в распоряжении человека, тем ниже та ступень, до которой доходит удовлетворение потребностей, тем ниже должна стоять предельная польза, тем меньше должна быть, следовательно, и ценность. Приблизительно то же самое, только несколько менее точно, можно выразить и в другой форме, а именно приняв за основу для определения ценности материальных благ их полезность и редкость (ограниченность количества). Поскольку степень полезности показывает, пригодна ли данная вещь по своей природе для удовлетворения потребностей более или менее важных, постольку ею определяется высший пункт, до которого предельная польза может подняться в крайнем случае; от степени же редкости зависит, до какого именно пункта предельная польза действительно поднимается в конкретных случаях.

Существование обмена и тут порождает целый ряд усложнений. Оно дает именно возможность во всякое время расширить удовлетворение потребностей известного рода, -- конечно, за счет удовлетворения потребностей другого рода, которое в соответствующей степени сокращается. Вместе с тем и предельная польза, которой определяется ценность, как мы показывали выше, из области материальных благ, подвергающихся оценке, передвигается в область другого рода материальных благ, предназначенных для пополнения недочета в удовлетворении главной потребности. Благодаря этому круг факторов, оказывающих влияние на высоту предельной пользы, усложняется следующим образом: во-первых, тут играет роль то отношение между потребностями и средствами их удовлетворения, которое существует для материальных благ оцениваемого рода во всем обществе, представляющем собой одно целое благодаря существованию обмена: этим отношением (отношением между спросом и предложением), как мы увидим во второй части нашего исследования, определяется высота той цены, которую нужно заплатить за новый экземпляр данного рода материальных благ, чтобы пополнить недочет в удовлетворении соответствующих потребностей, а следовательно, и величина той части материальных благ другого рода, которая оказывается необходимой для приобретения недостающего экземпляра. Во-вторых, тут играет роль то отношение между потребностями и средствами их удовлетворения, которое существует для самого производящего оценку индивидуума в той сфере, откуда берется часть материальных благ с целью пополнить недочет: от этого отношения зависит, низкого или же высокого слоя нужд коснется сокращение средств удовлетворения, следовательно, незначительной или же значительной предельной пользой придется пожертвовать [для иллюстрации возьмем опять наш прежний пример -- относительно украденного зимнего пальто. Мы имеем, с одной стороны, потребность в зимнем пальто, с другой -- кроме утраченной вещи, предназначавшейся для ее удовлетворения, еще добавочные средства для покупки нового пальто. Предельная польза передвигается на того рода нужды, которые подвергаются урезке ввиду возмещения утраты. Она будет, следовательно, тем больше, чем, во-первых, дороже новое зимнее пальто, -- обстоятельство, которое определяется отношением между спросом на зимние пальто и их предложением вообще, и чем, во-вторых хуже удовлетворяются у владельца украденного пальто другого рода потребности: в зависимости от различной степени состоятельности владельца предельная польза может колебаться, как мы видели выше, между отказом от прихотей и самыми чувствительными лишениями].

Положение, в силу которого высота предельной пользы определяется отношением между потребностями и средствами их удовлетворения, дает материал для множества выводов практического характера, которые должны быть рассмотрены в обширном сочинении о ценности. Я ограничусь здесь указанием на два вывода, которыми нам придется воспользоваться впоследствии, при изложении теории объективной меновой ценности. Прежде всего так как отношения между потребностями и средствами их удовлетворения бывают чрезвычайно неодинаковы в отдельных случаях, то одна и та же вещь может представлять для различных лиц совершенно неодинаковую субъективную ценность -- обстоятельство, без которого вообще не могли бы совершаться никакие меновые сделки. Далее, одни и те же количества материальных благ при прочих равных условиях представляют неодинаковую ценность для богатых и бедных, и притом для богатых ценность меньшую, для бедных -- большую. В самом деле, так как богатые в гораздо большей степени обеспечены всеми родами материальных благ, то удовлетворение простирается у них до потребностей наименее важных, и потому увеличение или сокращение в удовлетворении потребностей, связанное с приобретением или утратой одного экземпляра, не имеет для них большого значения; для бедных же, которые и вообще могут удовлетворять лишь самые настоятельные свои нужды, каждый экземпляр материальных благ представляет огромную важность. И действительно, опыт показывает, что бедный человек относится к приобретению вещи как к радостному событию, а к ее утрате -- как к несчастью, тогда как богатый к тем же самым приобретениям и утратам относится совершенно равнодушно. Сравните, например, душевное состояние бедного писца, который, получив первого числа свои 30 флоринов месячного жалованья, теряет их по дороге домой, с душевным состоянием миллионера, потерявшего такую же сумму. Для первого эта потеря означает тяжелые лишения в течение целого месяца, для последнего -- в крайнем случае отказ от какого-нибудь ненужного расхода [развиваемым в тексте положениям нисколько не противоречит тот факт, что одни и те же вещи богатые нередко оценивают относительно, т. е. на деньги, выше, чем бедные: ведь для богатых и деньги представляют абсолютно меньше ценности, нежели для бедных

В изложенном выше учении о величине ценности материальных благ остается один пробел, который необходимо заполнить, -- и не столько потому, чтоб он сам по себе имел какое-нибудь важное значение, сколько ввиду того, что существование какого бы то ни было пробела может подать внимательному критику повод отнестись недоверчиво ко всей теории, в которой замечается этот пробел. Поэтому я должен попросить читателя снова вернуться на некоторое время почти к самому началу настоящей главы.

С точки зрения нашего благополучия, говорили мы там, польза, которую мы можем извлечь из вещи, заключается преимущественно в удовлетворении нашей потребности; таково общее правило (см. с. 267). Поскольку господствует это общее правило, постольку, как мы убеждались до сих пор, имеет силу и закон предельной пользы. Однако, сказали мы там же, упомянутое общее правило допускает и некоторые исключения. Теперь нам необходимо показать, когда именно имеют место эти исключения и каким образом совершается под их влиянием образование ценности.

Сфера действия общего правила и исключений из него определяется следующими положениями. Удовлетворение потребности будет зависеть от данной вещи во всех тех случаях, когда запас материальных благ, принадлежащих лицу, которое производит оценку, представляет собой величину строго определенную. При подобных условиях в результате утраты оцениваемой вещи получается явный недочет в средствах удовлетворения, а следовательно, и в самом удовлетворении потребностей Наличие или отсутствие каждой вещи означает тут удовлетворение или неудовлетворение потребности. Но при известном стечении обстоятельств, встречающемся крайне редко, может быть и так, что утрата вещи вызывает усиленную деятельность имеющую целью восполнить утрату, -- деятельность, благодаря которой человек приобретает новый экземпляр взамен утраченного без всякого сокращения остающегося запаса материальных благ, ценой лишь страданий, труда или напряжения, каким этот человек не стал бы подвергать себя без особенно настоятельной надобности. В подобных случаях утрата вещи не влечет за собой никакого недочета в удовлетворении потребностей, так как она всегда возмещается при помощи усиленной деятельности специально направленной к этой цели; напротив, утрата вещи причиняет ущерб нашему благополучию только тем, что заставляет нас подвергаться лишним страданиям или неудобствам, которых мы избежали бы при нормальных условиях. Вот один пример. Чтобы получить доступ на какое-нибудь празднество положим торжество коронации, нужно достать входной билет который выдается хотя и бесплатно, но лишь на имя определенного лица. У меня есть такого рода именной билет. Положим я потерял его. В таком случае мне нет необходимости отказываться от участия в празднестве, мне нужно только возобновить хлопоты, чтобы достать себе новый билет. Следовательно, обладание входным билетом в действительности означает для меня возможность избежать лишних хлопот по добыванию билета.

Однако ж такого рода исключительные случаи возможны лишь при наличии следующих двух условий: во-первых, должна вообще существовать возможность приобрести новый экземпляр взамен утраченного при помощи только лишних хлопот и неприятностей; во-вторых, эти хлопоты и неприятности должны быть меньше положительной предельной пользы, получаемой от данной вещи. Если бы, например, вторичные хлопоты по добыванию нового входного билета я оценивал выше положительного удовольствия, даваемого участием в празднестве, то в случае потери билета я отказался бы от мысли достать взамен потерянного новый билет, и тогда потеря билета означала бы для меня положительное лишение.

Оба условия соединяются сравнительно редко в нашей практической хозяйственной жизни, да и то преимущественно там, где дело идет о вещах мелких и незначительных. Относительно всего чаще встречается еще возможность восстановить утраченные материальные блага при помощи добровольного увеличения количества труда [гораздо реже встречается возможность восполнить утрату вещи при помощи другого рода добровольно принятых па себя лишений; однако же казуист может найти или представить себе и такие случаи. Так, например, воспитатель, желающий закалить своего воспитанника в физическом отношении, может довести его до того, что мальчик станет смотреть на опыты терпеливого перенесения добровольно причиняемой себе боли как на любимую игру. Как ни редко встречаются подобного рода случаи, для теории все-таки важно установить, что труд и связанные с ним неприятности все-таки не являются единственным элементом, на котором может основываться определение ценности при рассматриваемых теперь нами исключительных условиях]. Однако и тут требуется, с одной стороны, чтобы в распоряжении трудящегося было свободное время, в течение которого можно заняться сверхурочной работой, а с другой стороны, чтобы иметь возможность работать в это свободное время, -- условия, которые для массы нашего населения соединяются довольно редко. Связанные узами рабочего договора или по крайней мере укоренившихся профессиональных привычек, мы выполняем по крайней мере важные хозяйственные работы свои большей частью в определенные часы дня и удлинять свое рабочее время ради удовлетворения какой-нибудь специальной нужды мы не расположены, а если и расположены, так не всегда имеем возможность. На фабрике с 11-часовым рабочим днем фабричное помещение едва ли может быть открыто по окончании работ ради одного рабочего, который, желая свою разбитую домашнюю утварь заменить новой, вздумал бы в течение двух дней работать лишний час. Наша профессиональная работа в большинстве случаев дает нам определенное количество денег и материальных благ и тем самым доставляет нам средства для удовлетворения определенного количества потребностей. Утрата некоторой части этих средств влечет за собой не увеличение количества труда, а недочет в удовлетворении потребностей, оттого-то этими последними именно определяется обыкновенно, как мы показали выше, и ценность материальных благ. Свободные же часы нередко употребляются, напротив, на приобретение таких материальных благ, которые мы не стали бы покупать на доходы, получаемые от основной хозяйственной работы. Я собираю, например, во время прогулок цветы, которые, высушенные и связанные в букет, служат для украшения моей комнаты. Когда такой букет пропадет, то от этого ни одна из моих потребностей не лишается удовлетворения -- мне нужно лишь снова употребить некоторое количество труда на собирание новых цветов, на их высушивание и т. д., если только я ценю этот труд ниже той положительной пользы, которую надеюсь получить от букета.

Спрашивается теперь: по какому же масштабу измеряется ценность материальных благ в этих исключительных случаях, которые, как видно из сказанного, не играют никакой важной роли? Ответ дать нетрудно. Значение такого рода материальных благ для нашего благополучия заключается, вообще говоря, в том, что обладание ими избавляет нас от неприятностей и беспокойства. Избавиться от этих неприятностей и беспокойства для нас, разумеется, тем важнее, чем они значительнее. Поэтому вышеупомянутым материальным благам мы придадим тем большее значение или тем большую ценность, чем больше те неприятности и беспокойства, от которых мы избавляемся при обладании ими.

В каком отношении находится это положение к выведенному раньше закону предельной пользы? При поверхностном взгляде на дело может легко показаться, будто теперь мы опираемся на принцип совершенно иного рода, чем прежде: там речь шла о пользе, здесь речь идет о неприятности или труде. Такое мнение совершенно неосновательно. Наша теория объясняет величину ценности всюду одним и тем же принципом. Она всегда выводит ее из величины той пользы, которая соединяется для нас с обладанием вещью. Но условия хозяйственной жизни отличаются крайней сложностью и разнообразием -- оттого и вышеупомянутая польза на практике может принимать различные формы: она проявляется то в виде возможности прямого удовлетворения потребностей, то, -- и притом гораздо реже, -- в виде возможности избежать неприятностей и хлопот (оцениваемых ниже положительной пользы). Развивая свой принцип в приложении к этим разнообразным условиям, мы не колеблемся в своем принципе, а только развертываем вполне его содержание.

Согласие двух выводов, сделанных нами из одного и того же принципа, можно проследить и дальше. Характеристическая особенность теории предельной пользы заключается в том, что фактором, которым определяется величина ценности, она признает наименьшую выгоду, какую только можно допустить с хозяйственной точки зрения. Этот взгляд тоже проводится нами вполне последовательно. Как мы показали выше, рассматриваемые теперь исключительные случаи могут встречаться только тогда, когда беспокойство, от которого избавляет нас обладание вещью, оказывается меньше той положительной пользы (в смысле удовлетворения какой-нибудь нашей потребности), которую может она принести нам, так что избавление от беспокойства на самом деле означает опять-таки наименьшую, настоящую предельную пользу данной вещи. Да и вообще ведь предельная польза, по существу своему, представляет не собственную пользу известной вещи, а ту выгоду, какую мы можем извлечь из другого материального блага, способного заменить эту вещь. Замещается данная вещь, смотря по обстоятельствам, иногда вещами того же самого рода, иногда же, при помощи обмена, вещами совершенно другого рода, а в некоторых специфических случаях это замещение выражается в форме избавления нас от каких-нибудь хлопот или неудобств. Если в подобных случаях ценность соответствующих материальных благ определяется величиной хлопот или неудобств, от которых они избавляют нас, то в этом нужно видеть не отклонение, а лишь вполне нормальное проявление закона предельной пользы -- такое же, какое мы видели и в случаях, рассмотренных раньше [в своем знаменитом в истории нашей теории сочинении "Volkswirtschaftslehre" Менгер формулирует закон предельной пользы (S. 40) лишь в применении к нормальному случаю, вследствие чего эта формулировка страдает у него некоторой узостью. Визер (Ursprung und Hauptgesetze des wirtschaftlichen Werts. S. 104) обратил внимание и на исключительные случаи, но при этом впал в некоторую односторонность, приняв за основание для определения величины ценности в этих случаях только труд и сопряженные с трудом неудобства, да вдобавок и для теоретического примирения этих исключительных случаев с принципом предельной пользы он сделал слишком мало. Несколько раньше ту же самую мысль высказывал уже Мангольдт (Mangoldt. Volkswirtschaftslehre. 1868. S. 132). Но этот даровитый исследователь хотел, как кажется, подвести под вышеупомянутый принцип все случаи, в которых издержки производства оказывают влияние на ценность (Mangoldt. Ор. cit. S. 133), -- этим он чересчур расширял сферу действия этого принципа (ср. ниже, главу VI), Что в моих воззрениях на ценность, изложенных выше, нет ничего общего с так называемой трудовой теорией ценности, как она развивается у Рикардо, Родбертуса и Маркса, -- это мне нечего и разъяснять внимательному читателю, тем более что в другом месте (см. мое сочинение "Geschichte und Kritik der Kapitalzinstheorien", 1884. S. 428--444) я уже подверг обстоятельной критике вышеупомянутое учение. Но я считаю уместным высказать здесь свое отношение к теории ценности Шеффле, в которой на своеобразный манер совмещаются точка зрения пользы и точка зрения издержек.

По моему мнению, Шеффле приобрел себе почетное место в истории развития теория ценности двумя заслугами: во-первых, он нашел правильный признак для определения понятия ценности -- "важность" или "значение", а во-вторых, он чрезвычайно удачным и остроумным образом применил теорию субъективной ценности к теории объективной меновой ценности. Ядро же его учения о ценности, напротив, основывается на неудовлетворительном и неясном компромиссе между двумя различными принципами. Шеффле развивает ту мысль (всего подробнее в своем сочинении "Das gesellschaftliche System". Ed. 3. 1873, из которого я и беру цитаты), что ценностью вообще называется "то значение, которое связывается с вещью" (S. 162). Что же касается, в частности, хозяйственной ценности, то "с точки зрения хозяйственной деятельности человека ценность представляет столько же разнообразных сторон, сколько существует хозяйственных соображений и расчетов". А так как целью этих последних служит наивысшая польза и наименьшие расходы, то соответственно этому существует ценность, основанная на пользе (Nutzwert), или потребительная, и ценность, основанная на издержках (Коstenwert). "Значение, придаваемое определенной массе полезных вещей ввиду наименьших расходов (прежних, теперешних или будущих), которых требует их приобретение, называется ценностью, основывающейся на издержках, значение же, придаваемое вещам ввиду наивысшей пользы, какую можно извлечь из них, называет потребительной ценностью, или ценностью, основывающейся на пользе. Но истинно ценной в хозяйственном смысле слова является только такая вещь, которой признанная и взвешенная польза по крайней мере уравновешивает издержки, если не превышает их. Истинная хозяйственная ценность представляет собой величину, в которой уравновешиваются ценность, основывающаяся на издержках, и ценность, основывающаяся на пользе" (S. 166). Как именно понимает здесь Шеффле это "равновесие", видно из следующих его слов: "Хозяйственная ценность тем выше, чем больше ценность, основывающаяся на пользе, по сравнению с ценностью, основывающейся на издержках; она падает до нуля, когда обе ценности равны между собой; она превращается в отрицательную величину (Unwert), когда ценность, основывающаяся на пользе, оказывается меньше ценности, основывающейся на издержках" (S. 168). Итак, по мнению Шеффле, величина ценности определяется разницей между наивысшей пользой, какую может приносить вещь, и наименьшими издержками, с помощью которых можно ее изготовить. Это положение оказывается совершенно несостоятельным. Оно находится в резком противоречии с фактами, да и сам Шеффле принужден зачастую высказывать мнения, противоречащие этому положению. Предположим, что, будучи плохим спекулянтом, я вздумал построить в стране, где квартиры не отличаются удобством и где нет на них большого спроса, большой дом, который обошелся мне в 100 000 флоринов, но наемная ценность которого, определяющаяся капитализированной наемной платой, равняется 50 000 флоринов. Будет ли равняться "истинная" хозяйственная ценность этого дома нулю или даже отрицательной величине? Конечно, нет, но при продаже дома я смогу, вероятно, реализовать положительную ценность величиной 50000 флоринов. Или предположим, что я спекулянт опытный и что дом свой я построил в такой местности, где его ценность, определяющаяся полезностью, достигает 120 000 флоринов. Спрашивается, неужели "истинная" ценность этого дома в самом деле будет равна лишь разности между 120000 и 100000 флоринов, т.е. 20000 флоринов? Опять-таки, разумеется, нет! Ценность моего дома будет равняться 120000 флоринов. Шеффле сам заявляет дальше, что все вещи, которые можно всегда получать без всяких расходов, ценности не имеют (S. 168, прим. 1). Совершенно верно, но это заявление противоречит приведенному выше основному положению нашего экономиста: ведь там, где ценность, основывающаяся на издержках, равна нулю, разница между ценностью, основывающейся на пользе, и ценностью, основывающейся на издержках, -- разница, которую Шеффле называет "равновесием" той и другой, -- оказывается тем значительнее, а следовательно, тем выше должна бы быть, по теории нашего экономиста, и ценность. Далее, Шеффле не признает за свободными материальными благами не только "истинной хозяйственной ценности", но и простой потребительной ценности, или ценности, основывающейся на пользе (S. 170). Опять-таки совершенно правильно, и опять-таки это противоречит основному положению нашего экономиста. В самом деле, ведь ценность, основывающаяся на пользе, определяется, по учению Шеффле, лишь "наивысшей пользой" и не имеет решительно никакой связи с издержками и лишениями ("лишения" Шеффле неоднократно приравнивает к издержкам или по крайней мере рассматривает их как нечто однородное с издержками; см. например, S. 168); а раз это так, то, очевидно, свободные материальные блага не могли бы лишиться ценности, основывающейся на пользе, благодаря тому только, что "они ничего не стоят, что приобретение их не сопряжено ни с какими усилиями". Все подобные противоречия свидетельствуют, с одной стороны, о той осмотрительности, с какой приступал Шеффле к решению конкретных задач, а с другой -- о непригодности той формулировки, которую дал он общим принципам своей теории ценности. В одном месте (S. 175) Шеффле делает вполне верное замечание, что стремление избежать лишений, с которыми сопряжено приобретение материальных благ, и заботы о пользе, которую можно извлечь из них, имеют "один общий источник, глубоко коренящийся в человеческой психике". Вот из этого-то общего источника и нужно действительно выводить все явления ценности. Но в своей формуле "равновесия" Шеффле совершенно неправильно определил, каким образом и в какой мере польза и издержки участвуют в образовании ценности].