27 август 2020
Либертариум Либертариум

ЧАСТЬ II. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА
Раздел I. Экономическая теория изолированной социалистической общины
Глава V. Природа экономической деятельности

1. Вклад в критику понятия "экономическая деятельность"

Экономика как наука развилась из дискуссии о денежной цене товаров и услуг. Своими древнейшими корнями она уходит в исследования монетарной теории, которые переросли в изучение движения цен. Деньги, денежные цены и все, связанное с вычислениями в денежном выражении, -- вот те проблемы, с которых началась экономическая наука. Попытки экономических исследований, проявившиеся уже в работах о домашнем хозяйстве и производстве продукции, особенно сельскохозяйственной, не развились далее в направлении познания общества. Они просто стали исходной точкой для технологии и многих естественных наук. И это не случайно. Только благодаря экономическим расчетам, основанным на использовании денег, и внутренне им присущей рационализации человек смог прийти к пониманию законов собственного поведения.

Ранние экономисты не задавались вопросом, что такое на самом деле "экономика" и "экономическая деятельность". С них хватало нелегких задач, которые возникали при анализе отдельных проблем. Они не задумывались о методологии. Довольно поздно они пришли к вопросам о методах и конечных целях экономики и их месте в общей системе знания. Тут и возникло препятствие, показавшееся непреодолимым, -- как определить предмет экономической деятельности.

Все теоретические изыскания -- как классических экономистов, так и современных -- начинались с принципа экономичности. Как довольно скоро обнаружилось, это не дает оснований для ясного определения предмета экономики. Принцип экономичности есть общий закон рациональной деятельности, а вовсе не специфический закон деятельности, которая представляет собой предмет экономического исследования. [Эмпирическо-реалистической школе с характерной для нее чудовищной мешаниной понятий досталось объяснить принцип экономичности как специфику производства в денежной экономике (см., например: Lexis, Allgemeine Volkswirtschaftslehre, Berlin und Leipzig, 1910, S. 15).] Принцип экономичности направляет все рациональные действия, все действия, могущие стать объектом научного анализа. До тех пор, пока речь шла о традиционных экономических проблемах, отделение "экономичности" от "неэкономичности" казалось решительно бесполезным [Amonn, Objekt und Grundbegriffe der theoretischen Nationalokonomie, Wien und Leipzig, 1927, S. 185].

В то же время было невозможно разделить и рациональные действия в соответствии с их целями и рассматривать в качестве предмета экономической науки только те действия, которые направлены на обеспечение человечества продуктами внешнего мира. Против такого подхода есть убедительное возражение, а именно: в конечном итоге создание материальных благ служит не только тем целям, которые мы называем экономическими, но и множеству других целей.

Разделение мотивов рациональных действий предполагает двойственное понятие действия: действие, совершаемое по экономическим мотивам, и действие совершаемое по неэкономическим мотивам, что абсолютно не согласуется с необходимым единством воли и действия. Теория рационального действия должна охватывать такое действие как целостное.

2. Рациональное действие

Действия, основанные на разуме, которые в силу этого могут быть поняты только исходя из разума, знают только одну цель -- наибольшее удовольствие действующего индивидуума. Достичь удовольствия, избежать страдания -- таковы его намерения. Здесь, конечно, мы не употребляем слова "удовольствие" и "страдание" в их обычном значении. На языке современных экономистов удовольствие следует понимать как достижение всего того, что представляется человеку желательным, всего, что он хочет и к чему стремится. Здесь, следовательно, исчезает обычная противоположность между "благородной" этикой долга и вульгарным гедонизмом. {Гедонизм -- этическое учение, рассматривающее удовольствие, наслаждение как единственную цель человеческой деятельности, морально оправданный мотив поведения.} Современное представление о счастье, удовольствии, полезности, удовлетворении и тому подобном включает все человеческие цели независимо от мотивов, которые могут быть моральными или аморальными, благородными или подлыми, альтруистическими или эгоистическими [J. St. Mill, Das Nutzlichkeitsprinzip, Ubers, v. Wahrmund // Gesammelte Werke, Deutshe Ausgabe von Th. Gomperz, I Bd., Leipzig, 1869, S. 125--200 <Милль Дж. С., Утилитаризм. О свободе., Пб, 1866--1869, С. 3--148>].

В общем, люди действуют только потому, что они не полностью удовлетворены. Если бы они могли всегда наслаждаться совершенным счастьем, они были бы безвольны, не имели бы желаний и ничего не предпринимали бы. В стране вечного довольства никто не действует. Действие вырастает только из нужды, из неудовлетворенности. Это целенаправленное стремление к чему-либо. Конечная цель его всегда в том, чтобы избежать того, что представляется несовершенством, -- насытить нужду, достичь удовлетворения, стать более счастливым. Если бы люди имели в избытке все природные ресурсы, так что могли бы достичь полного удовлетворения нужд, тогда они могли бы пользоваться ими необдуманно. Им пришлось бы учитывать только собственные силы и наличное время, ибо у них были бы по-прежнему ограниченные силы и конечная продолжительность жизни для удовлетворения всех своих нужд. Все-таки им пришлось бы экономить время и труд. Экономия материалов их не интересовала бы. На деле, однако, материалы также ограничены, и их приходится использовать так, чтобы удовлетворить сначала наиболее насущные нужды, расходуя на каждую потребность по возможности наименьшее количество материалов.

Сферы рациональной и экономической деятельности, таким образом, совпадают. Всякое разумное действие есть одновременно и действие экономическое. Всякая экономическая деятельность рациональна. Все рациональные действия в первую очередь есть действия индивидуальные. Только отдельный человек мыслит. Только индивидуум рассуждает. Только индивидуум действует. Как из действий индивидуума возникает общество, будет показано далее.

3. Экономические расчеты

Все человеческие действия, поскольку они разумны, можно рассматривать как обмен одного состояния на другое. Человек использует хозяйственные блага, личное время и труд, чтобы получить наивысшую степень удовлетворения, возможную при данных обстоятельствах. Люди пренебрегают удовлетворением менее настоятельных нужд ради более настоятельных потребностей. В этом суть экономической деятельности -- в осуществлении актов обмена [Schumpeter, Das Wesen und der Hauptinhalt der theoretischen Nationalokonomie, Leipzig, 1908, S. 50, 80].

Каждый человек, который в ходе экономической деятельности выбирает из двух потребностей, только одна из которых может быть удовлетворена, тем самым выносит ценностное суждение. [Следующий пассаж воспроизводит часть моего эссе Die Wirtschaftsrechnung im sozialistischen Gemeinwesen // Archiv fur Sozialwissenschaft, XLVII Bd., S. 86--121.] Такие суждения прямо и непосредственно соотносятся с самоудовлетворением; и только потом, отраженно, они переносятся на блага внешнего мира. Как правило, любой здравомыслящий человек способен оценить блага, готовые для потребления. При очень простых условиях ему не сложно составить суждение и об относительной важности для него факторов производства. Однако когда условия усложняются, и связи между вещами устанавливаются с трудом, для оценки могут потребоваться более точные вычисления. Одиноко живущему человеку несложно определить, следует ли ему больше охотиться или больше обрабатывать землю. Процессы производства, которые ему нужно принять во внимание, длятся сравнительно недолго. Издержки и возможные результаты легко оценить в целом. Но сделать выбор между использованием гидроэлектростанции для производства электроэнергии и расширением добычи угля и улучшением его использования совсем не так просто. Здесь процессы производства столь многочисленны и столь продолжительны, а условия достижения успеха столь многообразны, что интуитивные соображения просто не помогут. Чтобы решить, стоит ли приниматься за дело, нужны тщательные расчеты.

Для расчетов нужны какие-то мерные единицы. Но не может быть единицы для измерения субъективных потребительных ценностей благ. Предельная полезность не дает нам единицы ценности. {Среди создателей учения о предельной полезности благ не было по этому вопросу единого мнения. Визер утверждал, что запас благ обладает ценностью, равной произведению количества единиц блага и предельной полезности. По Бем-Баверку, поскольку различные единицы одного и того же блага имеют разную полезность, их суммарная ценность невыводима из предельной полезности. Мизес ближе к позиции Бем-Баверка.} Ценность двух единиц данного блага не может быть вдвое больше, чем одной, -- она обязательно либо больше, либо меньше. Ценностные суждения ничего не измеряют: они ранжируют, располагают по порядку. Если полагаться только на субъективные оценки, даже изолированный человек не сможет прийти к более или менее точным результатам в случаях, когда решение не вполне очевидно. Чтобы помочь своим расчетам, он должен предположить, что блага взаимозаменяемы. Как правило, ему все равно не удастся свести все к общей единице измерения. Но он, если ему вообще повезет, может все элементы, участвующие в расчетах, приравнять к таким благам, которые он способен оценивать непосредственно, т. е. к благам, готовым для потребления, с одной стороны, и к тяготам труда -- с другой, и эти очевидности он сможет положить в основу своих суждений. Но даже это возможно только в самых простых случаях. Для сложных и длительных процессов производства такой возможности не существует.

В экономике, базирующейся на обмене, объективная меновая ценность благ становится мерной единицей. В результате мы получаем тройное преимущество. Во-первых, в основу вычислений мы можем взять ценностные суждения всех участников торговли. Субъективную оценку одного индивидуума нельзя непосредственно сравнить с субъективной оценкой другого. Сравнимость возникает с меновой ценностью, которая выявляется во взаимодействии субъективных оценок всех, принимающих участие в продажах и покупках. Во-вторых, вычисления такого рода дают возможность контролировать, надлежащим ли образом используются средства производства. Они позволяют желающим вычислить стоимость сложных процессов производства: на самом ли деле они работают столь же экономно, как и другие. Неспособность при существующих рыночных ценах производить с прибылью ясно доказывает, что другие способны лучше извлекать прибыль из данных средств производства. В-третьих, расчеты, опирающиеся на меновые ценности, позволяют создать единую единицу ценности. И с тех пор как рынок создает ситуацию взаимозаменяемости товаров, для этой цели можно выбрать любой товар. В денежной экономике выбраны для этого деньги.

Полезность денежных расчетов ограничена. Деньги не есть мера цен или ценностей. Деньги не измеряют ценность. И цены не измеряются деньгами: они есть только количество денег. И хотя те, кто по наивности определяет деньги как "измеритель отсроченных платежей", полагают, что так оно и есть, это не так: как и любой товар, деньги не имеют неизменной ценности. Отношения между деньгами и товарами постоянно изменяются, и не только "со стороны товаров", но и "со стороны денег". Как правило, эти изменения не слишком резки. Они не слишком воздействуют на экономические расчеты, потому что при постоянном изменении всех условий экономической деятельности эти расчеты охватывают лишь сравнительно короткие периоды времени, чтобы за это время "надежные деньги" не меняли своей покупательной силы слишком уж существенно.

Недостатки денежных расчетов большей частью имеют причиной не то, что они производятся в терминах общего средства обмена -- денег, а то, что они основываются на меновых ценностях, а не на субъективных потребительных ценностях. По этой причине все элементы ценности, которые не входят в обмен, оказываются не учтенными при расчетах. Если, например, мы определяем прибыльность гидроэлектростанции, мы не можем включить в расчет неизбежный урон красоте пейзажа, разве что будут учтены убытки от сокращения туризма. И все-таки мы непременно должны принимать во внимание такие соображения, когда решаем вопрос, начинать ли предприятие.

Соображения такого рода часто называют неэкономическими. Мы можем принять это выражение, поскольку споры о терминах бесплодны. Но не следует все подобные соображения называть иррациональными. Красота местности или здания, здоровье народа, честь индивидуума или нации, если люди признают это имеющим значение, даже не участвуя в отношениях обмена (поскольку не имеют хождения на рынке), являются полноправными мотивами рационального действия -- не хуже тех, которые принято называть экономическими. Их нельзя учесть в денежных расчетах, ибо такова природа этих расчетов. Но это ни в коей мере не снижает ценность денежных расчетов в обычных экономических вопросах. Все такого рода моральные блага являются благами первого порядка. Мы можем оценивать их непосредственно; потому-то нам нетрудно учитывать их, несмотря на то, что они пребывают вне сферы денежных вычислений. Хоть они уходят от исчисления, их несложно иметь в виду. Если мы в точности знаем, сколько следует заплатить за красоту, здоровье, честь, гордость и тому подобное, ничто не помешает их учесть. Чувствительных людей может ранить необходимость выбирать между идеальным и материальным. Но это не вина денежной экономики. Такова природа вещей. Даже когда мы в силах судить о ценностях без посредства денежных расчетов, мы не можем избежать этого выбора. Изолированный человек, как и социалистическое сообщество, обречен делать выбор, и по настоящему чувствительного человека эта необходимость не шокирует. Поставленный перед выбором между хлебом и честью, он никогда не сделает ложного выбора. Если честь не годится для пропитания, хлебом всегда можно пренебречь ради чести. Выбор ужасен только для тех, кто втайне знает, что им не дано переступить через материальное. Они-то и клеймят необходимость выбора как профанацию.

Денежные вычисления имеют смысл только для целей экономических расчетов. Они используются ради контроля экономичности использования ресурсов. В таких расчетах ресурсы учитываются по их текущей денежной цене. Каждое расширение сферы денежных вычислений ведет к заблуждению. Ошибкой является их использование в исторических исследованиях для измерения ценности ресурсов в прошлом. Порождает заблуждения использование их для оценки капитала или национального дохода страны. Вводит в заблуждение использование их для измерения ценности того, что не может участвовать в рыночном обороте, как, например, попытки оценить потери от эмиграции или войны [Wieser, Uber den Ursprung und die Hauptgesetze des Witrschaftlichen Wertes, Wien, 1884, S. 185 ff.]. Все это -- примеры дилетантизма, даже когда их предпринимают самые компетентные экономисты.

Но в этих границах, -- а в практической жизни их не преступают, -- денежные расчеты делают все, что мы можем от них ожидать. Они помогают нам прокладывать курс в ошеломляющем обилии экономических возможностей. Они позволяют нам использовать суждения о ценности, которые непосредственно приложимы только к потребительским благам, а в лучшем случае к производительным благам низших порядков, ко всем благам высших порядков. [В теории предельной полезности производительными благами низших порядков именуются средства производства, непосредственно используемые для изготовления предметов потребления, а средства производства для производства средств производства рассматриваются как производительные блага высших порядков.] Без них все виды производства, предполагающие использование продолжительных и сложных процессов, осуществлялись бы вслепую.

Чтобы вычисления ценности в денежных терминах стали возможными, необходимы два условия. Во-первых, не только конечные потребительские блага, но также и блага высших порядков должны быть обмениваемы. В противном случае система отношений обмена не смогла бы возникнуть. Бесспорно, что, когда изолированный человек в собственном доме "обменивает" свой труд и муку на хлеб, он в принципе должен руководствоваться теми же соображениями, как и в случае, когда он на рынке обменивает хлеб на одежду. А значит, есть все основания рассматривать всякую экономическую деятельность, даже деятельность изолированного человека, как обмен. Но никакой отдельный человек, будь он даже величайшим из рожденных гениев, не обладает интеллектом достаточным, чтобы установить относительную значимость каждого из бесчисленного множества благ высших порядков. Никакой человек не в силах осуществлять непосредственный выбор между бесконечным множеством альтернативных методов производства, не в состоянии судить об их относительной ценности без вспомогательных расчетов. В обществах, основанных на разделении труда, распределение прав собственности создает своего рода разделение умственного труда, и без такого разделения ни экономичное хозяйство, ни упорядоченное производство не были бы возможны.

Во-вторых, необходимо наличие общего средства обмена -- денег. Они должны посредничать и в обмене производственных благ, иначе было бы невозможно свести все обменные отношения к общему знаменателю.

Только в очень простых ситуациях удается обойтись без денежных расчетов. В тесном круге замкнутого домашнего хозяйства, где отец способен надзирать за всем сразу, он может оказаться в силах оценить изменения в методах производства без обращения к денежным расчетам. Ведь здесь в производство вовлечен сравнительно небольшой капитал и производство почти не носит опосредованного характера: производятся, как правило, потребительские блага и блага высших порядков, не слишком удаленные от потребительских благ. Разделение труда делает только начальные шаги. Работник осуществляет производство от начала до конца. В развитом обществе все выглядит не так. Безумие, опираясь на опыт примитивных обществ, доказывать, что мы можем обходиться без денег.

В простых условиях замкнутого домашнего хозяйства реален присмотр за всем процессом производства -- с начала и до конца. Можно оценить, какие методы дают больше потребительских благ. Но в несравнимо более сложных условиях нашего времени это стало немыслимым. Конечно, и в социалистическом обществе поймут, что 1000 литров вина лучше, чем 800. Оно сможет принять решение, что для него лучше: 1000 литров вина или 500 литров масла. Для этого не потребуются специальные расчеты. Все решит воля нескольких человек. Но как только такое решение принято, тут-то и встают настоящие задачи рационального хозяйственного управления: какие средства (в экономическом смысле) использовать для достижения поставленной цели. Здесь не обойтись без помощи экономического расчета, иначе в головокружительном хаосе альтернативных материалов и процессов ум человека совершенно потеряется. Без него мы бессильны в выборе средств и мест производства [Gottl-Ottlilienfeld, Wirtschaft und Technik // Grundriss der Sozialokonomik, II Abteilung, Tubingen, 1914, S. 216].

Предположение, что социалистическое общество может вместо денежных расчетов использовать расчеты в натуральных показателях, совершенно иллюзорно. В обществе, которое отказалось от обмена, расчет в натуральных показателях способен охватить разве что потребительские блага. Такой расчет непригоден там, где замешаны блага более высокого порядка. Как только общество отказывается от установления свободных цен на производственные блага, рациональная организация производства делается невозможной. Каждый шаг, уводящий от частной собственности на средства производства и использования денег, -- это шаг, уводящий от рациональной экономической деятельности.

Этот факт можно было упустить из виду только потому, что известный нам социализм существует как некий социалистический оазис, окруженный со всех сторон системой, основанной на свободном обмене и использовании денег. Только в этом смысле можно согласиться с известным пропагандистским утверждением -- которое ни в каком другом случае нельзя рассматривать всерьез, -- что национализированные и муниципализированные предприятия в недрах капиталистической системы не являются социализмом. Окружающая среда в виде системы свободных цен поддерживает эти предприятия столь основательно, что существенные особенности социалистического хозяйствования даже не проявляются. Технические усовершенствования на государственных и муниципальных предприятиях производятся только потому, что есть возможность копировать у аналогичных частных предприятий как своей страны, так и за рубежом уже появившиеся новшества. И на таких предприятиях все еще есть возможность убедиться в эффективности реорганизации по той же причине: они погружены в общество, которое основывается на частной собственности на средства производства и на использовании денег. Они все еще могут вести учет и осуществлять экономические расчеты, которые в чисто социалистической среде оказались бы совершенно невозможными и бессмысленными.

Безрасчетная экономическая деятельность невозможна. Поскольку при социализме экономический расчет невозможен, там невозможна и экономическая деятельность в нашем смысле слова. В малом и второстепенном рациональные действия еще возможны. Но в целом все разговоры о рациональной организации производства придется прекратить. При отсутствии критериев рациональности производство не может быть экономичным.

Вполне возможно, что накопленные за тысячелетия экономической свободы традиции еще на некоторое время предохранят искусство экономического управления от полного разложения. Человек будет сохранять старые процессы не из-за их рациональности, а потому, что они освящены традицией. Но при этом изменяющиеся условия сделают их вполне иррациональными. Они станут неэкономичными в результате изменений, порождаемых общим упадком экономической мысли. Конечно, производство перестанет быть "анархичным". Распоряжения высших властей будут управлять снабжением. На место экономики "анархичного" производства придет главенство бессмысленного порядка иррациональной машины. Колеса будут крутиться, но безо всякого толку.

Попробуем представить себе положение социалистического общества. Там функционируют тысячи и тысячи предприятий. Меньшая часть из них производит конечные блага, большая часть выпускает производительные блага и полуфабрикаты. Все эти предприятия тесно связаны. Каждое из производимых благ до своего превращения в потребительское благо проходит через ряд таких предприятий. И при непрерывном напоре всех этих процессов экономическое руководство будет дезориентировано. У него не будет возможностей удостовериться, что данная работа действительно необходима, что труд и материалы не расходуются впустую. Как оно смогло бы выбрать из двух процессов производства наилучший? Самое большее -- оно могло бы сравнить количество производимой продукции. Но только в исключительных случаях ему удалось бы сопоставить расходы на сравниваемые производственные процессы. Оно бы точно знало (или воображало бы, что знает), что именно хочет производить. А значит, ему следовало бы поставить задачу достичь желаемого с наименьшими расходами. Но для этого нужно иметь возможность считать. Эти расчеты могут быть только стоимостными. Они не могут быть просто техническими, они не могут быть вычислениями объективных потребительных ценностей (полезностей) продуктов и услуг; это настолько очевидно, что не нуждается в дальнейших доказательствах.

В условиях частной собственности на средства производства шкала ценностей является результатом действий каждого независимого члена общества. Каждый играет двойную роль в ее создании -- как потребитель и как производитель. Как потребитель он вырабатывает оценку конечных потребительских благ. Как производитель он использует производительные блага так, чтобы они давали наибольшую отдачу. Таким образом, все блага высших порядков ранжируются в соответствии с существующими условиями производства и требованиями общества. Взаимодействие этих двух процессов обеспечивает соблюдение принципа целесообразности как в производстве, так и в потреблении. В результате и возникает система точных цен, которая позволяет каждому формировать свой спрос с учетом экономических реалий.

При социализме все это неизбежно отсутствует. Управляющие экономикой могут точно знать, какие именно товары нужны в наибольшей степени. Но это только половина проблемы. С другой половиной -- с оценкой наличных возможностей производства -- они справиться не в состоянии. Они могут установить ценность всей совокупности средств производства. И очевидно, что она будет равна ценности того, что с их помощью можно произвести. Можно установить ценность одной единицы производственных мощностей, если вычислить убыток от устранения ее из производства. {Здесь Мизес излагает положения, развитые теорией предельной производительности. Согласно этой теории ценность произведенной продукции есть порождение разных факторов производства, в том числе средств производства. Совокупная ценность средств производства определяет их вклад в величину созданной с их помощью продукции. Сама же эта ценность зависит от количества единиц данных средств производства и предельной производительности каждой единицы. Предельная производительность измеряется тем, насколько упадет выпуск продукции при выводе из производственных процессов единицы каждого фактора.} Но все это невозможно свести к единому ценовому выражению, как это делается в системе с экономической свободой и денежными ценами.

Нет нужды, чтобы социализм совсем обходился без денег. Можно сохранить использование денег для обмена потребительских благ. Но поскольку цены различных факторов производства (включая труд) не могут быть выражены в деньгах, деньги не могут играть никакой роли в экономических расчетах. [Это признает и Нейрат (Neurath, Durch die Kriegswirtschaft zur Naturalwirtschaft, Munchen, 1919, S. 216 ff.). Он утверждает, что каждая исключительно административная экономика (плановая экономика) является в конечном итоге натуральным хозяйством (бартерной системой). "Социализация, следовательно, требует натурального хозяйства". Нейрат, однако, не признает, что трудности с экономическим расчетом в социалистическом обществе окажутся непреодолимыми.]

Предположим, например, что социалистическое общество задумало построить новую железную дорогу. Нужна ли новая железная дорога? А если да, то по какому из множества возможных путей ее следует проложить? В условиях частной собственности на средства производства ,мы можем использовать денежные расчеты для ответа на эти вопросы. Новая дорога удешевит транспортировку некоторых товаров, и, отталкиваясь от этого, мы можем посчитать, окупит ли сокращение транспортных расходов затраты на сооружение и эксплуатацию дороги. Эти расчеты могут быть проведены только в денежных единицах. Мы не можем сравнивать различные виды расходов и сбережений в натуральных единицах. Если уж нет никакой возможности свести к общему измерителю количества разнородного квалифицированного и неквалифицированного труда, железо, уголь, строительные материалы разного рода, машины и все остальное, что необходимо для строительства и поддержания железной дороги, то нельзя и сделать их предметом экономических расчетов. Систематическое экономическое планирование становится возможным, когда все подлежащие учету товары могут быть выражены в деньгах. Конечно, денежные расчеты не полны. Конечно, у них есть глубокие недостатки. Но у нас нет ничего лучшего для замены. При наличии надежных денег они вполне подходят для практических целей. Если мы отказываемся от денег, экономические расчеты делаются совершенно невозможными.

Из всего этого не следует, что социалистическое общество будет пребывать в состоянии постоянного недоумения. Оно примет решение за или против предложенного проекта и издаст декрет. Но такое решение в лучшем случае будет основано на туманных оценках. Оно не сможет опереться на точное исчисление ценностей.

Стационарное общество может, конечно, обойтись без вычислений. Здесь экономические решения просто повторяют сами себя. Так что если мы предположим, что социалистическая система производства сохранит хозяйство в том виде, в каком оно его наследует у свободного общества, и не будет изменять, тогда можно вообразить вполне рациональный и экономичный социализм. Но все это только в теории. Стационарную экономическую систему можно создать только мысленно. Мир непрерывно меняется, и стационарное состояние есть просто теоретическое построение, не имеющее соответствий в реальности, хотя и необходимое для выработки наших представлений об экономичности. Кроме того, поддержание экономики в том виде, в каком она досталась социализму, окажется невозможным, поскольку переход к социализму с его уравниванием всех доходов неизбежно перестроит всю структуру потребления и производства. И уж после этого социалистическому обществу придется пересекать целый океан всех возможных и мыслимых хозяйственных комбинаций, не имея такого компаса, как экономический расчет.

Все экономические изменения, таким образом, будут включать процессы, последствия которых нельзя оценить ни заранее, ни задним числом. Все решения будут осуществляться как прыжок в неизвестность. Социализм есть отказ от рациональной экономики.

4. Капиталистическая экономика

Термины "капитализм" и "капиталистическое производство" являются политическими ярлыками. Они были изобретены социалистами не для умножения знания, а чтобы обвинять, критиковать, проклинать. Сегодня стоит лишь их произнести, чтобы возникла картинка безжалостной эксплуатации рабочих неумолимыми богачами. Эти термины используются почти исключительно для обозначения политических недугов. С научной точки зрения термины эти столь темны и многозначны, что практически ничего не значат. Использующие их согласны между собой только в том, что они обозначают свойства современной экономической системы. Но в чем именно заключаются эти характеристики -- всегда предмет спора. В силу этого использование их всегда вредоносно, а предложение вовсе исключить их из экономического языка, предоставив полностью в распоряжение матадоров популярной агитации, заслуживает серьезного рассмотрения. [Passow, Kapitalismus, eine begrifllich-terminologische Studie, Jena, 1918, S. 1 ff. Во втором издании, опубликованном в 1927 г., Пассов {Пассов Рихард (1880--?) -- немецкий экономист} выразил мнение в обзоре новейшей литературы, что со временем термин "капитализм" утратит постепенно морализаторскую окраску.]

Если, несмотря ни на что, мы пожелаем найти для них возможность корректного использования, следовало бы начать с идеи калькуляций капитала. И поскольку нас занимает анализ исключительно реальных экономических явлений, а не экономических теорий, где "капитал" часто используется для частных целей в расширенном понимании, следует задаться вопросом о значении этого термина в деловой практике. Мы обнаружим, что он используется только в области экономических калькуляций. Он используется для сведения к единому показателю всех разновидностей собственности -- будь то денежные средства или только выраженное в деньгах имущество [Carl Menger, Zur Theorie der Kapitals // Jahrbucher fur Nationalokonomie und Statistic, XVII Bd., S. 41]. Цель исчислений в том, чтобы определить, насколько ценность собственности изменилась в ходе деловых операций. Понятие "капитал" заимствовано из области экономических калькуляций. Истинное место его -- счетоводство, главный инструмент коммерческой рациональности. Исчисление в денежных терминах есть основной элемент понятия "капитал" [Passow, Op. cit., 2 Aufl., S. 49 ff.].

Если термин "капитализм" используется для обозначения экономической системы, в которой производство направляется исчислением капитала, он приобретает особую значимость для определения того, что есть экономическая деятельность. При таком толковании становится вполне возможным говорить о капитализме и капиталистических методах производства, а такие выражения, как дух капитализма или антикапиталистические настроения, приобретают вполне конкретные значения. Лучше определять капитализм как антитезис социализма, чем, как часто это делают, сопоставлять его с индивидуализмом. Как правило, в противопоставлении социализма и индивидуализма неявно предполагается, что существует противоречие между интересами индивидуума и интересами общества, так что если социализм служит общественному благосостоянию, то индивидуализм служит интересам отдельных людей. И поскольку это одна из наиболее тяжких ошибок социологии, нам следует тщательно избегать выражений, которые бы скрыто закрепляли это представление.

Согласно Пассову, при правильном употреблении термина "капитализм" он ассоциативно связан с представлениями о развитии и умножении крупных предприятий [Passow, Op. cit., S. 132 ff.]. Можно согласиться с таким толкованием, хотя его и нелегко примирить с тем фактом, что люди обычно говорят о "Grosskapital", о "Grosskapitalisten" и "Kleinkapitalisten". {Grosskapital, Grosskapitalisten, Kleinkapitalisten -- крупный капитал, крупные капиталисты, мелкие капиталисты (нем.).} Но если мы сообразим, что только исчисление капитала делает возможным создание гигантских предприятий и начинаний, окажется, что такое понимание никак не обесценивает нашего определения.

5. Суженное понятие "экономика"

Обычное у экономистов различение "экономических" или "чисто экономических" и "неэкономических" действий столь же неудовлетворительно, как старое различение духовных и материальных благ. Желание и действие, в сущности, едины. Все цели конфликтуют между собой и в результате этого взаимоупорядочиваются на одной шкале. Необходим единый критерий не только для оценки удовлетворения потребностей, желаний и порывов, насыщаемых через взаимодействие с внешним миром, но также для оценки удовлетворения духовных потребностей. В жизни нам приходится выбирать между духовным и материальным. И очень важно иметь возможность оценивать духовные блага по той же шкале, что и блага материальные. Выбирая между хлебом и честью, верой и богатством, любовью и деньгами, мы меряем альтернативы одной меркой.

Поэтому неправомерно рассматривать "экономическое" как отдельную сферу человеческих действий, резко ограниченную от других сфер. Экономическая деятельность есть деятельность рациональная. И поскольку полное удовлетворение невозможно, сфера экономической деятельности совпадает со сферой рационального действия. Она состоит в первую очередь в оценке целей, а затем -- в оценке средств, ведущих к этим целям. А значит, вся экономическая деятельность зависит от существования целей. Цели господствуют в экономике, и только они сообщают ей смысл.

Поскольку принцип экономичности приложим ко всем действиям человека, необходима особая осторожность, когда пытаются отделить внутри этой единой сферы "чисто экономические" действия от всех остальных. Такое различение, необходимое для многих научных задач, позволяет выделить особенную цель и противопоставить ее всем другим. Эта цель -- здесь мы не станем обсуждать, является ли она окончательной или служит только средством для какой-нибудь другой, -- состоит в максимальном увеличении дохода, исчисляемого в деньгах. Потому и невозможно ограничить ее специально выделенной сферой действий. Конечно, для каждого индивидуума она ограничена, но это определяется его общим мировоззрением. Одно -- для человека чести, другое -- для того, кто продает своего друга за золото. Разграничение не оправдывается ни характером целей, ни особенностью средств. Оно оправдано единственно особой природой применяемых методов. Только использование точных расчетов отличает "чисто экономические" действия от всяких других.

Сфера "чисто экономического" совершенно совпадает со сферой денежных расчетов. Мы склонны придавать этому виду деятельности особую важность только потому, что там мы имеем возможность с помощью вычислений сопоставлять альтернативные решения с детальной точностью -- обстоятельство, очень важное для нашей мысли и нашего поведения. Легко упустить из виду, что это различие есть различие в технике мысли и действия и никоим образом не затрагивает конечных целей действий, в сущности единых; Неудачу всех попыток представить "экономическое" как особый раздел рационального, а в нем выделить еще более узкий раздел "чисто экономического" не следует приписывать использованному аппарату анализа. Не может быть сомнений, что эта проблема разрабатывалась с большой изощренностью и настойчивостью, и отсутствие ясных результатов отчетливо свидетельствует, что на этот вопрос просто не может быть удовлетворительного ответа. Ясно, что область "экономического" есть то же, что область рационального, а "чисто экономическое" -- это всего лишь область, в которой возможны денежные вычисления.

В конечном счете, для человека есть всего лишь одна цель: достижение наибольшего удовлетворения. Сюда включено удовлетворение всех видов человеческих желаний и потребностей независимо от их природы: материальной или нематериальной (духовной). Вместо слова "удовлетворение" мы могли бы использовать слово "счастье", если бы не страх перед ложным толкованием, очень вероятным из-за традиционного спора между гедонизмом и эвдемонизмом. {Эвдемонизм -- этическое учение, считающее счастье целью человеческого поведения, но самое счастье рассматривающее не как удовольствие, а как результат преодоления стремления к чувственным наслаждениям путем самоограничения, отрешения от материальных благ и личных привязанностей. Тем самым эвдемонизм противоположен гедонизму.}

Удовлетворение субъективно. Современная социальная философия столь часто подчеркивала это свое отличие от прежних теорий, что возникла склонность забывать, что физиологическая природа человека и традиционная общность взглядов и эмоций порождают далеко идущее сходство в оценке потребностей и способов их удовлетворения. Именно это сходство оценок делает возможным существование общества. В силу общности целей люди способны жить вместе. По сравнению с тем, что большинство целей (в том числе важнейших) -- общее для подавляющей части человечества, то обстоятельство, что некоторые цели разделяются лишь немногими, является малосущественным.

Обычное разделение между экономическими и неэкономическими побуждениями обесценивается тем, что, с одной стороны, цели экономической деятельности лежат за пределами экономики, а с другой -- вся рациональная деятельность есть деятельность экономическая. Вместе с тем есть хорошие основания для выделения "чисто экономической" деятельности (т. е. деятельности, поддающейся денежной оценке) из всех других. Как мы уже видели, за пределами сферы денежных расчетов остаются только промежуточные цели, поддающиеся непосредственной оценке. Значит, есть нужда в обращении к таким суждениям. Признание этой нужды и составляет основу для рассматриваемого нами различения.

Если, например, народ желает воевать, было бы незаконно рассматривать это желание как непременно иррациональное только потому, что причина этой воинственности обычно лежит за пределами "экономического", как, например, в случае с религиозными войнами. Если народ решает воевать с полным знанием всех фактов, рассудив, что цели войны важнее, чем неизбежные жертвы, и что война есть наилучший способ достижения этих целей, то война не может быть оценена как иррациональное поведение. В данном случае нет нужды рассуждать, разумно ли наше предположение или может ли оно вообще когда бы то ни было быть разумным. Такое рассмотрение необходимо, когда приходится выбирать между войной и миром. Именно для того, чтобы сделать такой выбор отчетливым, и было введено рассмотренное нами различение.

Нужно только припомнить, сколь часто войны или таможенные барьеры рекомендовались как "выгодные" с "экономической" точки зрения, чтобы понять, сколь часто об этом забывали. Насколько более ясными были бы политические дискуссии последнего столетия, если бы не упускали из виду различие между "чисто экономическими" и "неэкономическими" основаниями действия.

Глава VI. Организация производства при социализме

1. Обобществление средств производства

При социализме все средства производства являются собственностью коммуны. Только коммуна распоряжается, как их использовать в производстве. Коммуна производит, произведенное достается коммуне, и коммуна решает, как распорядиться произведенным.

Современные социалисты, особенно марксистского толка, многозначительно настаивают на обозначении социалистической коммуны как общества, из чего следует, что передача средств производства в исключительное распоряжение коммуны есть обобществление средств производства. Против самого выражения возразить нечего, но надо иметь в виду, что его используют для сокрытия одной из важнейших проблем социализма.

Слово "общество" и соответствующее прилагательное "общественный" имеют три различных значения. Это, во-первых, абстрактная сущность общественных взаимоотношений, во-вторых, конкретное объединение индивидуумов, а между этими резко различными значениями обыденная речь поместила третье: абстрактное общество предстает персонифицированным в таких выражениях, как "человеческое общество", "гражданское общество" и т. п.

Маркс использовал термин во всех трех значениях. Это было бы не важно, если бы он четко разграничивал их применение. Но он-то поступал как раз наоборот, для своих целей манипулируя ими с мастерством фокусника. Когда он говорит об общественном характере капиталистического производства, он использует слово "общественное" в его абстрактном смысле. Когда он говорит об обществе, страдающем от кризиса, он подразумевает персонифицированное человечество. Когда он говорит об обществе, которое должно экспроприировать экспроприаторов и обобществить средства производства, он имеет в виду конкретное объединение людей. В цепи его рассуждений все значения взаимозаменяемы -- чтобы доказать недоказуемое. Причиной этих манипуляций было желание избежать употребления термина "государство" или его эквивалентов, поскольку это слово вызывало неприятные ассоциации у тех поклонников свободы и демократии, поддержки которых марксисты не хотели лишаться с самого начала. Программа, которая бы отдавала государству всю ответственность и все управление производством, не имела шансов на поддержку в этих кругах. Потому-то марксистам и приходилось постоянно изобретать фразеологию, которая бы маскировала сущность программы, успешно бы скрывала пропасть между демократией и социализмом. Можно без преувеличений утверждать, что люди, жившие в десятилетия перед первой мировой войной, не разобрались в этих хитросплетениях.

Современное учение о государстве понимает под государством авторитарное образование, аппарат принуждения, характеризуемый не своими целями, но формой. Марксизм произвольно ограничил значение слова "государство", так что оно не включает социалистическое государство. Только те государства и формы государственных образований называются государством, которые возбуждают неприязнь у социалистических авторов. По отношению к своей цели, будущему государству, они отбрасывают с негодованием этот термин как унижающий и оскорбительный. Будущее государство называют "общество". За счет этих трюков марксистская социал-демократия получает возможность, с одной стороны, призывать к разрушению существующей государственной машины и фантазировать об отмирании государства, а с другой -- яростно бороться со всеми анархическими движениями и проводить политику, ведущую к созданию всемогущего государства [см. соответствующую критику: Kelsen, Staat und Gesellschaft // Sozialismus und Staat, Leipzig, 1923, S. 11, 20 ff.].

Совершенно все равно, как именно назвать аппарат принуждения в социалистическом обществе. Если мы используем слово "государство", у нас будет общепринятый термин, который понимается одинаково всеми, кроме крайне некритичных марксистских авторов, и который выражает именно то, что и должен выражать. Но можно в народнохозяйственных исследованиях обойтись без этого термина, поскольку он вызывает у многих смешанные чувства, и вместо этого говорить о коммуне, сообществе. Выбор терминологии есть дело вкуса и не имеет практического значения.

Но что имеет значение, -- так это проблема организации социалистического государства или сообщества. Английский язык дает возможность более точно выразить идею государственной воли, используя вместо термина "государство" термин "правительство". Нет лучшего способа избежать мистицизма, взлелеянного до крайних пределов марксистским способом употребления слов. Марксисты крайне многоречивы в вопросе о воле общества, но при этом ни малейшим намеком не поясняют, каким это образом общество может желать и действовать. Естественно же, что общество может действовать только через специально созданные органы.

Из самой концепции социалистического сообщества следует, что в нем необходимо единство власти. В социалистическом сообществе может быть только один орган, объединяющий все правительственные функции, в том числе и экономические. Конечно, этот орган может иметь подразделения, могут существовать подчиненные ему учреждения, которым передаются определенные задания. Но единое выражение общей воли, что и является существенной целью обобществления средств производства, с необходимостью предполагает, что все учреждения, которым доверен надзор над какими-либо делами, должны быть подчинены одному органу. Этому органу должна принадлежать высшая власть, чтобы устранять все противоречия волевых построений и обеспечивать единство принятия решений и их реализации. Как формируется этот орган, как общая воля выражает себя в нем и через него -- это все сравнительно малосущественно для нашего исследования. Неважно, выступает ли этот орган как абсолютный монарх или как собрание граждан -- орган прямой или выборной демократии. Не имеет значения, как этот орган выявляет собственную волю и как проводит ее в жизнь. Для наших целей следует предположить все это уже данным и не стоит терять времени на выяснение того, как это все может быть достигнуто и достижимо ли вообще, следует ли социализм считать обреченным, если такой орган невозможен.

Начнем исследование с предположения, что у социалистического общества нет внешних сношений. Оно охватывает весь мир и всех его жителей. Если же мы допускаем, что оно охватывает лишь часть мира, то будем считать, что оно не поддерживает экономических отношений с другими частями мира и их обитателями. Итак, мы сначала обсудим проблемы изолированного социалистического общества. К опыту нескольких одновременно существующих социалистических обществ мы обратимся только после рассмотрения проблемы в целом.

2. Экономический расчет в социалистическом обществе

Теория экономического расчета устанавливает, что в социалистическом обществе экономический расчет невозможен.

На каждом большом предприятии разные подразделения ведут до определенной степени независимое счетоводство. Подразделения учитывают стоимость труда и материалов и по каждой группе в любое время могут составить отдельный баланс и подсчитать результаты деятельности. Благодаря этому можно определить, насколько успешно работало каждое отдельное подразделение, и в результате принять решения о реорганизации, ограничении, расширении существующих подразделений или же о создании новых. Конечно, при таких расчетах неизбежны некоторые ошибки. Одни возникают из-за трудностей в распределении накладных расходов, другие -- из-за необходимости использовать не вполне надежные данные (например, при расчете прибыльности некоего процесса износ оборудования определяется по сроку его эксплуатации). Но все такие ошибки могут быть введены в достаточно узкие границы, так чтобы они существенно не влияли на истинность общей калькуляции. Остающаяся и после этого неопределенность связана с неопределенностью будущих условий, что неизбежно сохранится при любой мыслимой организации дела.

Кажется естественным вопрос: почему бы аналогичным образом в социалистическом обществе отдельным производственным группировкам не ввести свои расчеты? Но это невозможно. Самостоятельные расчеты для подразделений одного предприятия базируются на том, что в рыночном обороте формируются цены на все виды применяемых материалов и труда. Где нет рынка, нет и ценообразования, а где нет ценообразования, не может быть никаких экономических расчетов.

Некоторые могут подумать, что стоит разрешить обмен между подразделениями единого хозяйства, как возникнет система отношений обмена (цены), а в результате и основа для экономического расчета в социалистическом обществе. Тогда бы в рамках единого хозяйства, не признающего частной собственности на средства производства, можно было бы обособить отдельные производственные группы с собственной администрацией, выполняющие, конечно, указания высшей экономической власти, но имеющие право обмениваться друг с другом товарами и трудовыми услугами и учитывающие результаты обмена в общих меновых единицах. Примерно так представляют себе организацию производства в социалистическом обществе сегодня, когда говорят о полном обобществлении и т. п. Но здесь опять не учтено главное. Обмен производительными благами возможен только на основе частной собственности на средства производства. Если "угольное общество" поставляет уголь "стальному обществу", цена возникает лишь в том случае, если оба общества выступают как собственники средств производства своих предприятий. Но это уже будет совсем не социализм, а синдикализм. {Под синдикализмом в данном случае Л. Мизес подразумевает тот общественно-экономический строй, который пропагандировался популярными в рабочем движении начала XX в. анархо-синдикалистами. Согласно их воззрениям после победы над буржуазией экспроприируемые у нее средства производства не обобществляются, а переходят в собственность отдельных синдикатов -- профсоюзных объединений, т. е. становятся групповой собственностью. В этом смысле Мизес противопоставляет синдикализм социализму как воплощению идеи единой, общенародной собственности.}

Для тех социалистических авторов, которые признают трудовую теорию стоимости, проблема, естественно, очень проста.

"Когда общество, -- пишет Энгельс, -- вступает во владение средствами производства и применяет их для производства в непосредственно обобществленной форме, труд каждого отдельного лица, как бы различен ни был его специфически полезный характер, становится с самого начала и непосредственно общественным трудом. Чтобы определить при этих условиях количество общественного труда, заключающегося в продукте, нет надобности прибегать к окольному пути; повседневный опыт непосредственно указывает, какое количество этого труда необходимо в среднем... План будет определяться, в конечном счете, взвешиванием и сопоставлением полезных эффектов различных предметов потребления друг с другом и с необходимыми для их производства количествами труда. Люди сделают тогда все это очень просто, не прибегая к услугам прославленной стоимости" [Engels, Herrn Eugen During Umwalzung der Wssenschaft, S. 35 <Энгельс Ф., Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 20, С. 321>].

Мы не станем здесь воспроизводить критику трудовой теории стоимости. Для нас она интересна здесь лишь постольку, поскольку позволяет судить о возможности сделать труд основой экономических расчетов в социалистическом обществе.

При первом взгляде может показаться, что калькуляции, в основу которых заложен учет труда, отражают и природные условия производства, не зависящие от людей. Марксова концепция общественно необходимого рабочего времени учитывает закон убывающей отдачи в той степени, в какой он определяется различиями в естественных условиях производства. {Закон убывающей отдачи -- обобщенное название ряда теоретических положений, отмечающих, что каждое последующее дополнительное вложение труда, капитала и т.п. дает меньший эффект, чем предыдущее ("закон убывающего плодородия почвы", "закон убывающей производительности труда", "закон убывающей производительности капитала"). Эти положения развивались австрийской школой, в их разработку большой вклад внес американский экономист Дж. Б. Кларк (1847--1938).} Если спрос на товар растет и приходится вовлекать в производство менее производительные ресурсы, среднее общественно необходимое время производства единицы продукции также вырастает. Если будут обнаружены более благоприятные условия производства, тогда необходимое количество общественного труда уменьшится [Marx, Das Kapital, I Bd., S. 5 ff. <Маркс К., Капитал, Т. I // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 23, С. 48 и след.>]. Но этого недостаточно. Учет изменений предельной стоимости труда принимает во внимание естественные условия лишь постольку, поскольку они влияют на трудовые издержки. За пределами этого "трудовые" калькуляции бесполезны. Ими совершенно не учитывается, например, потребление материальных факторов производства. Предположим, что продолжительность общественно необходимого труда для производства товаров Р и Q составит по 10 ч и что на изготовление товаров Р и Q идет материал А, для производства одной единицы которого в свою очередь требуется 1 ч общественно необходимого труда. Допустим, что производство Р требует двух единиц А и 8 ч труда, а производство Q -- одной единицы A и 9 ч труда. В калькуляции, основанной на учете затрат труда, Р и Q равноценны, но в калькуляции, основанной на ценности, Р окажется дороже, чем Q. Первая калькуляция неверна. Только последняя соответствует существу и целям экономических расчетов. Бесспорно, конечно же, что превышение ценности Р над Q -- это материальный субстрат, "который существует от природы, без всякого содействия человека" [Ibid., S. 9 <там же, С. 51>], но если он используется в такой степени, что становится экономически значимым, то его следует в той или иной форме учесть в экономических расчетах.

Второй недостаток трудовой теории стоимости в том, что она игнорирует различия в качестве труда. Для Маркса весь труд экономически однороден, поскольку он всегда представляет собой "производительное расходование человеческого мозга, мускулов, нервов, рук, etc." "Сравнительно сложный труд означает только возведенный в степень или скорее помноженный простой труд, так что меньшее количество сложного труда равняется большему количеству простого. Опыт показывает, что это сведение сложного труда к простому совершается постоянно. Товар может быть продуктом самого сложного труда, но его стоимость делается равной продукту простого труда и, следовательно, представляет лишь определенное количество простого труда" [Ibid., S.10 <там же, С. 53>]. Бем-Баверк справедливо оценил этот аргумент как образец потрясающей наивности [Bohm-Bawerk, Kapital und Kapitalzins, I Abt., 3 Aufl., Innsbruck, 1914, S. 531 <Бем-Баверк Е., Капитал и прибыль: История и критика теорий процента на капитал, Спб, 1909, С. 481 и след.>]. Критикуя этот аргумент, вполне допустимо не обращать даже внимания на вопрос: возможна ли единая физиологическая оценка напряженности всех видов труда, как физического, так и умственного. Достаточно того, что люди различны и по способностям, и по квалификации, что сказывается в различии качества производимых товаров и услуг. Чтобы судить о возможности использовать труд как основу экономических расчетов, решающую важность приобретает вопрос: можем ли мы найти общий знаменатель для всех форм и видов труда, не привлекая оценку продукта труда потребителями? Ясно, что аргументы Маркса по этому вопросу не выдерживают критики. Опыт показывает, что при обмене товаров не имеет значения, произведены ли они с участием простого или квалифицированного труда. Но это доказывало бы, что определенное количество простого труда равноценно определенному количеству квалифицированного труда, только если бы удалось доказать, что именно труд является источником меновой стоимости. Но мало того, что это не доказано; это именно то, что Маркс первоначально намеревался доказать. Из того факта, что при обмене между простым и квалифицированным трудом устанавливаются отношения взаимозаменяемости в форме денежной заработной платы, -- на что Маркс даже не ссылается, -- вовсе не следует вывод об однородности труда. Однородность в данном случае есть результат работы рынков, а не их предпосылка. Вычисления, основанные не на денежной ценности, а на стоимости труда, потребуют установления совершенно произвольных отношений между простым и квалифицированным трудом, а это сделает сами вычисления непригодными для экономического управления ресурсами.

Давно существует представление, что трудовая теория стоимости необходима, чтобы дать этическое обоснование требованию обобществить средства производства. Теперь мы знаем, что это представление было ошибочным. Хотя оно было принято большинством социалистов и хотя сам Маркс с его открыто внеморальным подходом не смог от него избавиться, совершенно ясно, что, с одной стороны, политические требования перехода к социалистической организации производства не требуют и не получают поддержки в трудовой теории ценности, а с другой стороны, те, кто иначе понимает природу и происхождение стоимости, могут также быть социалистами.

Правда, в ином смысле, чем обычно считают, трудовая теория стоимости является необходимой для защитников социалистического способа производства. Социалистическое производство в обществе, основанном на разделении труда, может быть рационально организованным только при существовании объективно устанавливаемой величины стоимости, что делает возможным экономический расчет в хозяйстве, не знающем ни обмена, ни денег. Труд представляется единственным, что может служить этой цели.

3. Последние социалистические доктрины и проблема экономического расчета

Проблема экономического расчета является основной проблемой учения о социализме. То, что люди десятилетиями могли писать и говорить о социализме, даже не затрагивая эту проблему, показывает только, сколь разрушительно было влияние запрета, наложенного Марксом на научное исследование природы и функционирования социалистической экономики. [Можно указать, что уже в 1854 г. Госсен понимал, что "только через посредство частной собственности можно найти меру для определения того, какое количество каждого товара лучше всего произвести при данных условиях. А значит, центральная власть, на которую коммунисты хотят возложить задачу установления трудовых заданий и их вознаграждения, очень скоро обнаружит, что взялась за задачу, решить которую не в силах отдельного человека" (Gossen, Entwicklung der Gesetze des menschlichen Verkehrs, Neue Ausgabe, Berlin, 1889, S. 231). Парето (Cours d'Economie Politique, Vol. II, Lausanne, 1897, P. 364 ff.) и Бароне (II Ministro della Produzione nello Stato Coletivista // Giornale degli Economisti, Vol. XXXVII, 1908, P. 409 ff.) не вполне вникли в суть проблемы. Пирсон ясно и полностью описал проблему в 1902 г. (Pierson, Das Wertproblem in der Sozialistischen Gesellschaft, Ubers von Hayek // Zeitschrift fur Volkswirtschaft, Neue Folge, 4 Bd., 1925, S. 607 ff.). {Госсен Герман Генрих (1810--1858) -- немецкий экономист, один из основоположников теории предельной полезности и производительности, отрицающей классическую трудовую теорию стоимости, на которой базировались социалистические требования ликвидации доходов капиталиста как нетрудовых. Парето Вильфредо (1848--1923) и Бароне Энрико (1859--1924) -- итальянские экономисты. Пирсон Николас Жерар (1839--1909) -- голландский экономист. С их именами связано использование математического аппарата в политико-экономических исследованиях.}]

Доказать, что хозяйственный расчет невозможен в социалистическом обществе, значит доказать невозможность социализма. Все аргументы в пользу социализма за последнее столетие, выдвинутые в тысячах статей и выступлений, вся кровь, пролитая сторонниками социализма, не в силах сделать социализм реализуемым. Массы могут стремиться к нему со всей страстью, могут разразиться бесчисленные войны и революции во имя его, и все-таки социализм не будет построен. Каждая попытка осуществления социализма ведет к синдикализму или к хаосу, который быстро раскалывает общество, основанное на разделении труда, на крошечные автаркические группы.

Очевидно, что обнаружение этого факта крайне нежелательно для социалистических партий и социалисты всех видов отчаянно пытались опровергнуть мои аргументы и изобрести систему экономического расчета для социализма. Эти попытки успеха не имели. Не удалось выдвинуть ни одного нового аргумента, который бы не был уже мной проанализирован. [Наиболее важные из этих возражений я кратко рассмотрел в двух коротких статьях: Neue Beitrage zum Problem der Sozialistischen Wirtschaftsrechtnung // Archiv fur Sorialwissenschaft, 51 Bd., S. 488--500; Neue Schriften zum Problem der Sozialistischen Wirtschaftsrechtnung // Ibid., 60 Bd., S. 187--190.] Ничто не смогло поколебать доказательства того, что при социализме экономический расчет невозможен. [В научной литературе не выражается больше сомнений по этому поводу. См. Мах Weber, Wirtschaft und Gesellschaft // Grundriss der Sozialokonomik, III Bd., Tubingen, 1922, S. 45--59; Adolf Weber, Allgemeine Volkswirtschaftslehre, 4 Aufl., Munchen und Leipzig, 1932, II Bd., S. 369 ff.; Brutzkus, Die Lehren des Marxismus im Lichte der russichen Revolution, Berlin, 1928, S. 21 ff.; C. A. Verrijn Stuart, Winstbejag versus behoeftenbevrediging -- Overdruk Economist, 76 Jaargang, Aflevering 1, S. 18 ff.; Pohle-Halm, Kapitalismus und Sozialismus, 4Aufl., Berlin, 1931, S. 237 ff.]

Попытка русских большевиков перенести социализм из партийной программы в реальную жизнь не столкнулась с проблемой экономического расчета при социализме потому, что Советская республика окружена миром, который формирует денежные цены на все средства производства. Правители Советской республики закладывают в калькуляции, которыми они пользуются при принятии решений, именно эти цены. Без помощи этих цен их действия были бы бесцельными и непланируемыми. Только постоянный учет существующей системы цен позволяет им калькулировать, вести счетоводство и разрабатывать планы. Они находятся в том же положении, что и государственный и муниципальный социализм в других странах: они еще не столкнулись с проблемой экономического расчета при социализме. Государственные и муниципальные предприятия пользуются теми ценами на средства производства и потребительские товары, которые формирует рынок. Поэтому из того факта, что муниципальные и государственные предприятия существуют, было бы опрометчиво делать вывод, что экономический расчет при социализме возможен.

Мы, наверное, знаем, что социалистические предприятия в отдельных отраслях промышленности выживают только за счет помощи, которую они черпают в несоциалистическом окружении. Государство и муниципалитеты могут содержать собственные предприятия только потому, что налоги, уплачиваемые капиталистической промышленностью, покрывают их убытки. Подобным образом Россия, которая, будучи предоставленной самой себе, давно бы коллапсировала, поддерживалась финансами капиталистических стран. Но несравненно важнее этой материальной помощи, которую получали от капиталистических экономик социалистические предприятия, интеллектуальная поддержка. Без той основы расчетов, которую капитализм предоставляет социализму в виде рыночных цен, социалистическими предприятиями не удалось бы управлять даже в рамках отдельных отраслей производства или отдельных районов.

Социалистические авторы могут продолжать публикацию книг об упадке капитализма и приходе социалистического миллениума {миллениум -- в представлении ряда религиозных сект тысячелетнее земное царствие Христа, которое должно наступить перед концом света}; они могут расписывать зловредность капитализма мрачными красками, противопоставляя ему соблазнительные картинки блаженства в социалистическом обществе; их тексты могут по прежнему производить впечатление на глупцов, -- но все это не в силах изменить судьбу социалистической идеи. [Типична для такого рода литературы недавно опубликованная работа: C. Landauer, Planwirtschaft und Verkehrwirtschaft, Munchen und Leipzig, 1931. Этот автор обходится с проблемой экономической калькуляции весьма наивно, сначала утверждая, что в социалистическом обществе "отдельные предприятия ... могут покупать друг у друга так же, как капиталистические предприятия покупают друг у друга" (с. 114). Несколькими страницами далее он объясняет, что, "помимо этого", социалистическое государство "установит для контроля натуральный учет"; оно одно "сможет осуществить это, ибо в противоположность капиталистическому хозяйству оно непосредственно владеет производством" (с. 122). Ландауэр {Ландауэр Карл (1891--?) -- немецкий экономист} не понимает, что (и почему) невозможно складывать или вычитать числа с разным измерением. Тут уж ничем не поможешь.] Попытка социалистического переустройства мира может разрушить цивилизацию. Но никогда такая попытка не приведет к существованию процветающего социалистического общества.

4. Искусственный рынок как решение проблемы экономического расчета

Некоторые молодые социалисты верят, что социалистическое общество может решить проблемы экономического расчета, создав искусственный рынок средств производства. Они признают ошибкой стремление старых социалистов прекратить функционирование рынка и устранить торговлю благами высшего порядка; они согласны, что неверно видеть социалистический идеал в подавлении рынка и ценового механизма. Они считают, что социализм должен создать рынок, на котором получат цену все блага и услуги, если он хочет избежать вырождения в бессмысленный хаос, который поглотит весь мир -- как социалистический, так и капиталистический. Имея соответствующие механизмы, полагают они, социалистическое общество сможет вести учет с той же простотой, как и капиталистические предприятия.

К сожалению, сторонники такого подхода не видят (а может быть, не желают видеть), что нельзя отделить рынок и его функционирование в качестве механизма установления цен от жизнедеятельности общества, основанного на частной собственности на средства производства, в котором, подчиняясь законам этого общества, землевладельцы, капиталисты и предприниматели могут располагать своей собственностью как угодно. Ибо движущей силой всего процесса, который порождает рыночные цены на факторы производства, является неустанное стремление части капиталистов и предпринимателей к максимизации прибыли за счет удовлетворения желаний потребителей. Без стремления предпринимателей (в том числе держателей акций) к прибыли, землевладельцев к ренте, капиталистов к проценту и работников к заработной плате об успешном функционировании всего механизма не приходится и думать. Только перспективы получить прибыль направляют производство в те каналы, по которым потребительский спрос удовлетворяется наилучшим образом и с наименьшими затратами. Если исчезает надежда на прибыль, механизм рынка теряет главную пружину, ибо только эта надежда приводит его в движение и поддерживает его работу. Рынок, таким образом, является фокусом капиталистического общества; в нем сущность капитализма. Он возможен, таким образом, только при капитализме; его нельзя искусственно сымитировать при социализме.

Защитники искусственного рынка, однако, придерживаются того мнения, что искусственный рынок может быть создан, если руководители различных производственных единиц научатся действовать как если бы они были предпринимателями в капиталистическом обществе. Ведь и при капитализме управляющие акционерных компаний работают не на себя, а на компании, т. е. на акционеров. Значит, при социализме они смогут работать так же, как и прежде, с той же осмотрительностью и преданностью долгу. Единственным различием будет то, что при социализме результаты труда управляющих достанутся обществу, а не держателям акций. Вот так, вопреки всем ранее писавшим на эту тему социалистам, особенно марксистам, они рассчитывают осуществить программу децентрализованного (в противоположность централизованному) социализма.

Чтобы верно оценить такие проекты, необходимо осознать, что эти управляющие отдельных предприятий должны назначаться. При капитализме управляющий акционерной компании прямо или косвенно назначается держателями акций. В той степени, в какой акционеры предоставляют менеджеру возможность производить на средства компании (т. е. акционеров), они рискуют всей или частью своей собственности. Спекуляция (а это всегда спекуляция) может оказаться успешной и принести прибыль; она может, однако, оказаться и неудачной и повлечь за собой потерю всего капитала или части его. Вот это вкладывание капитала в дело, результат которого неопределенен, и в человека, о будущих способностях которого можно лишь догадываться по его поведению в прошлом, и есть сущность акционерной компании.

Совершенное заблуждение полагать, что проблема экономического расчета в социалистическом обществе сводится исключительно к вопросам, составляющим повседневную деловую рутину управляющих акционерных компаний. Несомненно, такое понимание может быть результатом исключительной концентрации на идее стационарной экономической системы -- концепции, весьма полезной, конечно, для решения многих теоретических проблем, но не имеющей оснований в реальности и способной при одностороннем подходе прямо привести к заблуждениям. Когда мы думаем о стационарном обществе, мы представляем себе экономику, в которой все факторы производства уже используются так, что при данных условиях обеспечивают максимум требуемого потребителями. Иными словами, в стационарных условиях больше не существует проблем, которые требовали бы экономических расчетов. В соответствии с гипотезой основная функция экономических расчетов предполагается уже выполненной, и больше нет нужды в аппарате расчета. Используя популярную, хотя и не вполне удовлетворительную, терминологию, можно сказать, что проблема экономического расчета есть проблема экономической динамики, а не статики.

Проблема экономического расчета возникает в экономике, подверженной постоянным изменениям, которой каждый день приходится решать какие-либо новые вопросы. Для их решения бывает необходимо прежде всего изъять капитал из определенных производственных цепочек, из определенных начинаний и предприятий и направить его в другие производственные цепочки, в другие начинания и предприятия. Эти вопросы решают не менеджеры акционерных компаний, а капиталисты, которые продают и покупают акции и ценные бумаги, берут и выплачивают кредиты, делают вклады в банки и изымают их, спекулируют всевозможными товарами. Именно эти операции спекулирующих капиталистов определяют положение на денежном рынке, на фондовой бирже и на оптовых рынках, а уж созданную ими ситуацию вынужден учитывать управляющий акционерной компании, в коем, по мнению социалистических авторов, следует видеть надежного и сознательного слугу компании. Ситуацию, к которой ему приходится приноравливать свой бизнес и которая, таким образом, направляет его деятельность, создают именно спекулирующие капиталисты.

Отсюда следует, что фундаментальный порок всех этих социалистических построений, которые рассчитывают на искусственный рынок и искусственную конкуренцию как на способ разрешения проблемы экономических вычислений, заключается в убеждении, что на рынок факторов производства воздействуют только производители, покупающие и продающие товары. Но такой рынок нельзя оградить от влияния, оказываемого предложением капитала со стороны капиталистов и спросом на капитал со стороны предпринимателей, -- иначе он разрушится.

Столкнувшись с этой трудностью, социалист склонен предложить, чтобы социалистическое государство как владелец всего капитала и всех средств производства просто направляло капитал туда, где ожидается наибольшая прибыль. Наличный капитал, настаивает он, должен направляться в те предприятия, которые обещают наибольший уровень прибыли. Но такое положение дел просто означает, что наименее осторожные и наиболее оптимистичные управляющие получат капитал для расширения своих начинаний, а более осторожные, склонные к сомнениям управляющие останутся с пустыми руками. При капитализме капиталист принимает решение, кому доверить свой собственный капитал. Убежденность управляющих акционерных компаний в будущем своих начинаний, как и надежды прожектеров на прибыльность своих планов, никоим образом не играет решающей роли. Решает механизм денежного рынка и рынка капиталов. В этом, собственно, и состоит их основная задача: служить экономической системе в целом, судить о прибыльности открывающихся альтернатив, а не слепо следовать тому, что пытаются навязать управляющие определенных предприятий, ограниченные узкими горизонтами своего бизнеса или не увлеченные заманчивыми предположениями.

Чтобы вполне в этом разобраться, важно понять, что капиталист не инвестирует свой капитал в те предприятия, которые обещают самую высокую прибыль или процент; скорее он пытается найти баланс между своим стремлением к прибыли и своей же оценкой риска убытков. Он должен быть предусмотрительным. Если ему это не удается, он терпит убытки, и распоряжение факторами производства переходит в руки тех, кто лучше умеет взвешивать риск и перспективы деловых спекуляций.

Чтобы социалистическому государству не утратить своей социалистичности, ему следует сохранять в своих руках господство над капиталом, необходимое для расширения одних существующих предприятий, сокращения других и учреждения совершенно новых. Трудно себе представить, что социалисты любого толка всерьез предлагают, чтобы эта функция была передана некоторой группе людей, которые будут просто заниматься тем же, что делают капиталисты и спекулянты в условиях капитализма, с той единственной разницей, что результат их предвидения будет принадлежать не им, но обществу. Предложения такого рода вполне могут делаться управляющим акционерных компаний, причем легко сделать так, чтобы у них никогда не возникло возможности превратиться в капиталистов и спекулянтов. Но ведь ни один социалист не станет оспаривать, что свою функцию -- употребление капитала так, чтобы он наилучшим образом служил требованиям потребителей, -- капиталисты и спекулянты при капитализме выполняют только ради сохранения своей собственности и получения прибыли, которая бы увеличивала собственность или по крайней мере позволяла жить, не сокращая капитала.

Отсюда следует, что социалистическое общество не может не передать распоряжение капиталом в руки государства или, точнее говоря, в руки человека, который в качестве верховного властителя ведет дела государства. А это означает устранение рынка, что, собственно, и является основной целью социализма, поскольку господство рынка предполагает, что и производство, и распределение подчинены давлению платежеспособного спроса граждан, действующего через рынок; иными словами, предполагается то самое, что социализм намеревается изничтожить.

Когда социалисты пытаются умалить значимость проблемы экономического расчета в социалистическом обществе на том основании, что рыночные силы не ведут к этически оправданным условиям жизни, они просто демонстрируют непонимание реальной природы этой проблемы. Вопрос не в том, что производить: пушки или одежду, жилые дома или церкви, предметы роскоши или предметы первой необходимости. При любом общественном устройстве, даже при социализме, легко решить, какого рода и в каком количестве следует производить потребительские блага. Никто и не отрицал этого. Но после того как решение принято, еще остается проблема: как добиться, чтобы существующие средства производства использовались с наибольшей эффективностью при производстве намеченного. Для решения этой проблемы необходима возможность экономических расчетов. А экономические расчеты можно вести только в денежных ценах, устанавливающихся на рынках производительных благ в обществе, основанном на частной собственности на средства производства. Иными словами, должны существовать денежные цены земли, сырья, полуфабрикатов, а значит, должны существовать и денежная заработная плата, и процентные ставки.

Поэтому-то альтернатива и остается: либо социализм, либо рыночная экономика.

5. Прибыльность и производительность

Экономическая деятельность социалистического общества подчиняется тем же внешним условиям, которые направляют и систему, основанную на частной собственности на средства производства, да, пожалуй, и любую мыслимую экономическую систему. Принцип экономичности приложим к ней, как и к любой другой экономической системе. Она также знает иерархию целей и должна в первую очередь стремиться к достижению наиболее важных из них. В этом сущность экономической деятельности.

Очевидно, что в производственную деятельность социалистического общества будут вовлечены не только труд, но и материальные орудия производства. В соответствии с общепринятым обычаем эти материальные орудия производства называют капиталом или реальным капиталом. Капиталистическое производство как раз идет к цели разумными опосредованными путями -- в противоположность производству без капитала, жмущему напрямик, голой силой [Bohm-Bawerk, Kapital und kapitalzins, II Bd., 3 Aufl., Innsbruck, 1912, S. 21 <Бем-Баверк Е., Указ. соч., С. 134>]. Если придерживаться этой терминологии, следует признать, что социалистическое общество также должно применять капитал и, значит, производить капиталистически. Капитал, понимаемый как промежуточный продукт, возникающий на различных стадиях опосредованного производства, не исчезнет при социализме, во всяком случае не в первую очередь. [Ограничение, заключенное в выражении "не в первую очередь", вовсе не предполагает, что социализм позже, скажем, после достижения "высшей стадии коммунистического общества", приступит к уничтожению капитала в нашем смысле. Социализм не может планировать возврат к примитивному обществу. Скорее я хочу отметить здесь, что социализм в силу внутренних закономерностей ведет к постепенному проеданию капитала.] Он будет просто передан из распоряжения частных лиц в распоряжение общества.

Но если мы, как делали ранее, будем называть капиталистическим производством такую экономическую систему, которая использует денежные расчеты, так что сможем термином "капитал" охватить все используемые для нужд производства блага, имеющие денежную оценку, и сможем тесно связать результаты экономической деятельности с изменениями капитала, тогда, конечно, социалистические методы производства не могут быть названы капиталистическими. Мы можем различать социалистические и капиталистические методы производства, капитализм и социализм иначе, чем это делают марксисты.

Социалистам представляется, что характерной чертой капиталистических методов производства является погоня производителей за прибылью. Капиталистическое производство есть производство для прибыли, а социалистическое -- для удовлетворения потребностей. Что капиталистическое производство стремится к прибыли, это несомненно. Но получение прибыли, т. е. избытка стоимости результата над издержками, должно быть целью и социалистического общества. Если экономическая деятельность ведется разумно, т. е. если сначала удовлетворяются наиболее настоятельные нужды, то прибыль уже достигнута, ибо издержки, т. е. ценность самых важных из неудовлетворенных нужд, меньше, чем полученные результаты. В капиталистической системе прибыль может быть получена только в случае, когда производство удовлетворяет сравнительно самые насущные нужды. Кто производит без учета условий спроса и предложения, не достигает желанного результата. Ориентация производства на прибыль означает не что иное, как установку на удовлетворение потребностей других людей: в этом смысле капиталистического производителя можно противопоставить Робинзону, который производит для удовлетворения собственных потребностей. Но в нашем смысле он также работает для прибыли. Нет противоположности между работой для прибыли и производством для удовлетворения потребностей [Pohle-Halm, Kapitalismus und Sozialismus, S. 12 ff.].

Противопоставление производства для прибыли производству для потребления тесно связано с обычным противопоставлением производительности и прибыльности, или подходом к экономике с "народнохозяйственной" и "частнохозяйственной" точек зрения. В капиталистической системе экономическую деятельность называют прибыльной, если она приносит избыток доходов над расходами. В гипотетическом социалистическом обществе экономическую деятельность называют производительной, когда результат превышает издержки. Во многих случаях производительность и прибыльность не совпадают. Порой прибыльные экономические действия непроизводительны, а порой наоборот. Для тех, кто наивно предрасположен к социализму, что свойственно большинству экономистов, этого факта достаточно для осуждения капиталистического общественного порядка. Чтобы ни делало социалистическое общество, это кажется им бесспорно благим и разумным; все, что может случиться в капиталистическом обществе, кажется им неполадками, на которые нельзя закрыть глаза. Но анализ случаев, когда производительность и прибыльность расходятся, показывает, что это суждение насквозь субъективно и что покров научности на всем этом -- простая видимость [см. о монополии (глава 26, параграф 1) и "неэкономичном" потреблении (глава 31, параграф 2) в настоящем издании].

Для большинства случаев, когда принято предполагать противоположность между прибыльностью и производительностью, такой противоположности на деле не существует. Это относится, например, к спекулятивной прибыли. Спекуляция при капитализме выполняет функцию, которая должна выполняться в любой экономической системе, как бы она ни была организована: она обеспечивает уравновешивание спроса и предложения во времени и пространстве. Источником спекулятивной прибыли служит возрастание ценности, не зависящей от какой-либо определенной формы экономической организации. Если спекулянт продукт, поступивший на рынок в относительно больших количествах, приобретает задешево и продает его дороже, когда спрос снова увеличивается, это означает не только обогащение нашего дельца, но и -- с народнохозяйственной точки зрения -- возрастание ценности. Мы не отрицаем, что при социализме общество, а не индивидуум, будет получать эту сильно презираемую и осуждаемую прибыль. Но мы сейчас интересуемся не этим. Нас занимает в данном случае то, что предполагаемый контраст между прибыльностью и производительностью в данном случае не существует. Спекуляция оказывает экономические услуги, которых нельзя устранить ни из какой экономической системы. Если это сделать, как настаивают некоторые социалисты, тогда какой-либо организации придется взять на себя эти функции: само общество должно начать спекулировать. Без спекуляции экономическая деятельность не может выйти за пределы сиюминутности.

Противоположность между прибыльностью и производительностью иногда предполагают обнаружить на отдельных стадиях производства, рассматривая их изолированно. Непроизводительным порой называют нечто, связанное с капиталистической организацией промышленности, например торговые расходы, расходы на рекламу и т. п. Это некорректный подход. Мы должны сравнивать результаты всего процесса, а не его отдельных этапов. Не следует рассматривать накладные расходы, не сопоставляя их с воздействием этих же расходов на конечный результат [см. об издержках распределения (глава 7, параграф 5) и производительности труда (глава 8, параграф 5)].

6. Валовой и чистый продукт

Наиболее амбициозная попытка противопоставления производительности и прибыльности отталкивалась от анализа отношений между валовым и чистым продуктом. Ясно, что каждый предприниматель в капиталистической системе стремится к получению наибольшего чистого продукта. Но доказывают нередко, что при правильном подходе целью экономической деятельности должно быть получение не наибольшего чистого, а наибольшего валового продукта.

Это, однако, заблуждение, порожденное примитивным пониманием процесса оценки. Правда, судя по популярности, это очень широко распространенное заблуждение. Очевидна ошибочность утверждений, что какой-то производственный процесс следует предпочесть, так как он использует большее количество рабочих, либо что какое-то усовершенствование следует отвергнуть, потому что при этом люди остаются без средств к существованию.

Если бы защитники этих взглядов были последовательны, им пришлось бы признать, что с точки зрения увеличения валового продукта следует рассматривать не только потребление труда, но и потребление материальных ресурсов. Предприниматель прекращает производство в тот момент, когда перестает получать чистый продукт. Давайте предположим, что для расширения такого производства он нуждается не в дополнительном труде, а только в дополнительных материальных ресурсах. Заинтересовано ли общество в том, чтобы этот предприниматель расширял свое производство для получения большего валового продукта? Поступило бы общество так же и в том случае, если бы оно само управляло производством? На оба вопроса следует ответить решительным нет. Тот факт, что дальнейшее производство не окупает себя, свидетельствует, что производственные ресурсы могут быть использованы для удовлетворения более насущных нужд. Если же они, тем не менее, заняты в бесприбыльном производстве, значит, их недостает там, где они крайне необходимы. Это верно и при социализме, и при капитализме. Социалистическое общество, если оно ведется рационально, не будет до бесконечности развивать отдельные направления производства в ущерб всем остальным. И оно прекратит производство, если результаты не перекроют издержек, иначе говоря, если продолжение данного производства будет означать отказ от удовлетворения более насущных нужд.

Но что верно в отношении растущего потребления материальных ресурсов, верно точно так же и для растущего потребления труда. Если труд продолжают вкладывать в какое-либо определенное производство при том, что чистый продукт сокращается и только валовое производство растет, значит, его отвлекают от других производств, где он может оказывать более ценные услуги. И здесь единственным результатом отказа от учета чистого продукта становится то, что более насущные нужды оказываются неудовлетворенными, а менее насущные насыщаются. Только это, и ничто другое, находит свое выражение в механизме капиталистического хозяйства, когда чистый продукт сокращается. В социалистическом обществе задача управления хозяйством состоит в том, чтобы не допустить такого расточения труда, -- здесь, следовательно, о противоречии между производительностью и прибыльностью не может быть и речи. Даже с социалистической точки зрения целью экономической деятельности должен быть наибольший возможный чистый продукт, а не наибольший возможный валовой продукт.

Тем не менее, люди продолжают утверждать обратное, иногда по отношению к производству в целом, иногда по отношению к использованию труда, иногда по отношению к сельскохозяйственному производству. Направленность капиталистических предприятий исключительно на получение наибольшего чистого продукта яростно критикуют и требуют государственного вмешательства для устранения предполагаемых злоупотреблений.

У этого спора долгая история. Адам Смит утверждал, что производительность различных предприятий следует оценивать в зависимости от того, больше или меньше труда они приводят в движение [A. Smith,. An Inquiry into Nature and Causes of the Wealth of Nations, Book II, Chap. V, London, 1776, Vol. I, P. 437 ff. <Смит А., Исследование о природе и причинах богатства народов, Кн. II, М., 1962, С. 265 и след.>]. Его резко критиковал Рикардо, который указывал, что благосостояние людей увеличивается только в результате роста чистого, а не валового продукта [Ricardo, Principles of Political Economy and Taxation, Chap. XXVI // Works, ed. MacCulloch, 2nd ed., London, 1852, P. 210 ff. <Рикардо Д., Начало политической экономики и налогового обложения // Соч., Т. 1. М., 1941, С. 222 и след.>]. За это Рикардо подвергся жестокой атаке. Даже Ж. Б. Сэй неверно понял его и обвинил в невнимании к благосостоянию столь большого числа людей [см. прим. Сэя к французскому изданию работ Рикардо (Т. II, Париж, 1819, С. 222 и след.)]. А Сисмонди, который обожал отвечать на экономические аргументы чувствительными декларациями, был убежден, что способен разделаться с проблемой остротой: он заявил, что согласно Рикардо, король, который сможет производить чистый продукт простым нажатием кнопки, сделает тем самым свой народ излишним [Sismondi, Nouveaux Principles d'Economie Politique, Paris, 1819, Vol. II, P. 331 <Сисмонди Ж. С., Новые начала политической экономии, или О богатстве в его отношении к народонаселению, Т. 2, М., 1937, С. 159>]. Бернгарди в этом вопросе последовал за Сисмонди [Bernhardi, Versuch einer Kritik der Grunde, die fur grosses und kleines Grundeigentum angefuhrt werden, Petersburg, 1849, S. 367 ff.; см. также Cronbach, Das Landwirtschaftliche Betribsproblem in der Deutchen Nationalokonomie bis zur mitte des 19. Jahrhunderts., Wien, 1907, S. 292 ff.]. {Смит Адам (1723--1790) и Рикардо Давид (1772--1823) -- английские экономисты, создатели классической школы политической экономии. Сэй Жан Батист (1767--1832) -- французский экономист, считавший себя последователем Смита и противником Рикардо в вопросах теории стоимости. Сисмонди Симонд (1773--1842) -- швейцарский экономист, критик капитализма с позиций мелкотоварного производства. Бернгарди Теодор (1802--1887) -- немецкий дипломат и историк, молодость проведший в России, где и вышла цитируемая Л. Мизесом его книга.} Прудон зашел столь далеко, что просто устранил различие между социалистическими и частными предприятиями в следующей формуле: хотя общество должно стремиться к наибольшему валовому продукту, целью предпринимателя является наибольший чистый продукт. ["La societe recherche le plus grand produit brut, par consequuent la plus grand population possible, parce que pour elle produit brut et produit net son identiques. Le monopole, au contraire, vise constamment au plus grand produit net, dut-il ne l'obtenir qu'au prix de l'extermination du genre huniain" <"Общество нуждается в наибольшем валовом продукте, а значит, в наибольшем возможном населении, поскольку для него валовой и чистый продукт суть одно и то же. С другой стороны, монополия постоянно стремится к получению наибольшего чистого продукта, который она может получить только ценой истребления рода человеческого"> (Proudhon, Systeme des contradictions oconomiques ou philosophie de la misere, Paris, 1846, Vol. 1, P. 270). На языке Прудона "монополия" означает то же самое, что частная собственность... (Ibid., Vol. 1, Р. 236; см. также Landry, L'utilite sociale de la propriete individuelle, Paris, 1901, P. 76).] {Прудон Пьер Жозеф (1809--1865) -- французский социалист, один из основоположников анархизма.} Маркс избегал высказываться по этому вопросу, однако он заполнил две главы первого тома "Капитала" сентиментальным рассказом, в котором переход от интенсивного сельского хозяйства к экстенсивному, когда, по выражению Томаса Мора, "овцы съели людей", изображен в мрачнейших тонах. {Мизес, судя по следующей ссылке на "Капитал", имеет в виду XXIII и XXIV главы I тома. Переход в Англии от интенсивного земледелия к экстенсивному овцеводству был связан в конце XV -- начале XVI в. с повышением цен на шерсть ввиду развития суконных мануфактур. Его ироническая характеристика "овцы съели людей" -- перефразировка слов английского государственного деятеля и писателя Томаса Мора (1478--1535). В первой части своей знаменитой "Утопии" (1516) Мор писал: "Ваши овцы, обычно такие тихие, ныне ... стали такими прожорливыми и неукротимыми, что пожирают даже людей" (Мор Т., Утопия,. М., 1978. С. 132).} При этом Марксом воедино сведены осуществленные знатью, располагавшей политической властью, "раскрестьянивание", "огораживание", словом, насильственные экспроприации, характерные для аграрной истории Европы в первые столетия Нового времени, и изменения в методах обработки земли, которые были проведены позднее землевладельцами. [Marx, Das Kapital, I Bd, S. 613--726 <Маркс К., Капитал, T. I // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., T. 23, С. 663--770> Заключения о "теории компенсации по отношению к рабочим, вытесненным машинами" (там же, с. 403--412) <там же,. С. 448--457> нелепы в свете результатов, даваемых теорией предельной полезности. {Согласно "теории компенсации", развивавшейся английскими экономистами первой половины XIX в. Джемсом Миллем, Джоном Мак-Куллохом и др., замена ручного труда машинами высвобождает в то же время капитал, тратившийся на оплату труда, так что появляется возможность расширения производства и компенсации таким образом угрозы безработицы. Маркс критиковал теорию компенсации (Капитал, т. I. Гл. XIII, (185) 6), ссылаясь на то, что высвобождающаяся часть денежного капитала лишь частично может быть направлена на оплату дополнительного труда, ибо при расширении производства необходимы вложения капитала в орудия и предметы труда. При этом, по Марксу, отношение между вложениями в средства производства и вложениями в оплату труда (т. н. "органическое строение капитала") неуклонно меняется в пользу средств производства. Теория предельной полезности утверждает, что размеры вложений в труд или в средства производства определяются ожидаемым полезным эффектом от ввода в действие дополнительной единицы труда и соответственно единицы средств производства.}] {Об интенсификации сельскохозяйственного производства в Англии первой половины XIX в. Маркс писал в (185) 5 гл. XXIII I т. "Капитала", а об "огораживании", т. е. экспроприации общинных земель английскими лендлордами в конце XV -- начале XVI в., -- в (185) 2 и 3 гл. XXIV. Для Маркса важно общее этих процессов -- вытеснение крестьян, образование армии безземельных.} С тех пор декламации на эту тему вошли в железный фонд агитационных речей и статей социалистов.

Немецкий сельскохозяйственный экономист Т. фон дер Гольц {Гольц Теодор (1836--1905) -- немецкий аграрий, создатель агрономических школ, автор многих работ по экономике и организации сельскохозяйственного производства} пытался доказать, что получение наибольшего возможного валового продукта не только выгодно с социальной точки зрения, но и прибыльно с индивидуальной точки зрения. Он был убежден, что получение большого валового продукта естественно предполагает и получение большого чистого продукта, а в силу этого интересы индивидуума, стремящегося к получению большого чистого продукта, совпадают с заинтересованностью государства в большом валовом продукте [Goltz, Agrarwesen und Agrarpolitik, 2 Aufl., Jena, 1904, S. 53 ff.; см. также Waltz, Vom Reinertag in der Landwirtschaft, Stuttgart und Berlin, 1904, S. 27 ff.]. Но он не приводил тому никаких доказательств.

Гольц противоречит сам себе, когда прибавляет к цитированному выше следующее: "Тем не менее, объем чистой прибыли, остающейся после учета всех расходов, очень изменчив. В среднем он выше при экстенсивной, чем при интенсивной, обработке земли".

Много более логичной, чем эти попытки обойти очевидную противоположность общественных и частных интересов за счет игнорирования несомненных данных сельскохозяйственного учета, была позиция последователей романтической школы в экономике, особенно германских этатистов: аграрий является слугой общества, а значит, и работать должен в интересах общества. Поскольку это сказано в поддержку идеи наибольшего валового продукта, отсюда следует, что аграрий, не затронутый коммерческим духом, идеями или интересами, должен, не обращая внимания на возможные убытки, посвятить себя достижению этой цели. [Waltz, Op. cit., s. 19 ff. замечания об Адаме Мюллере, Бюлове-Кумерове и Филлипе фон Арним, а также о Рудольфе Мейере и Адольфе Вагнере s. 30 ff. {Мюллер Адам (1779--1829) -- немецкий экономист, предшественник "исторической школы". Бюлов-Кумеров Эрнст Готфид Георг (1775--1851) -- прусский помещик, основатель Союза для защиты собственности. Мейер Рудольф Герман (1839--1899) -- немецкий экономист, противник политики прусских аграриев. Вагнер Адольф (1835--1917) -- немецкий экономист и политический деятель.}] Все эти авторы исходят из доказанности того, что получение наибольшего валового продукта в интересах общества. Потому-то они и не пытаются даже аргументировать свой подход. Если же все-таки они решают как-то аргументировать, то всегда подходят с точки зрения Machtpolitik или Nationalpolitik {Machtpolitik (нем.) -- державная политика, имперская политика, политика силы; Nationalpolitik (нем.) -- национальная политика; эти термины широко использовались в кайзеровской Германии реакционными шовинистически настроенными деятелями}: государство нуждается в сильном сельскохозяйственном населении, поскольку деревенские жители консервативны; деревня поставляет много солдат; необходимо предусмотреть решение проблемы питания на случай войны и т. п.

Попытка найти экономическое обоснование в пользу максимизации валового продукта была сделана Ландри {Ландри Адольф (1874--1956) -- французский экономист}. Он склонен признать общественную полезность стремления к наибольшему чистому продукту постольку, поскольку не приносящие прибыли расходы образуются потреблением материальных ресурсов. Если же речь идет о расходах на труд, то здесь для него все иначе. Он считает, что привлечение дополнительного труда не является расходом: общественное благосостояние при этом не уменьшается. Экономия заработной платы, ведущая к сокращению валового продукта, опасна [Landry, L'utilite sociale de la propriete individuelle, Paris, 1901, P. 109, 127 ff.]. К этому выводу его приводит предположение, что высвобожденные рабочие руки не найдут другого применения. Но это совершенно неверно. Потребность общества в работниках не может быть насыщена до тех пор, пока труд не станет "даровым благом". Высвобожденные работники найдут другое занятие, где они будут выполнять работу, более настоятельно нужную с экономической точки зрения. Если бы Ландри был прав, то следовало бы предпочесть, чтобы экономящие труд машины не создавались вовсе, и тогда были бы оправданы установки и поведение тех рабочих, которые сопротивляются всем техническим новшествам и разрушают машины. Нет причин делать различие между применением материальных ресурсов и труда. Если при существующих ценах на материальные ресурсы рост данного производства не обещает прибыли, значит, эти ресурсы необходимо направить в другое производство, которое удовлетворяет более насущные нужды. То же самое верно и для трудовых ресурсов. Работники, увеличивающие не приносящий прибыли валовой продукт, отвлечены от других производств, где они нужнее.

Если прирост валового продукта не дает прибыли из-за того, что заработная плата здесь слишком высока, значит, предельная производительность труда в экономике в целом выше, чем на рассматриваемом нами производстве, где труд не способствует увеличению чистого продукта. И нет здесь никакого противоречия между частными и общественными интересами: социалистическая организация в этом случае будет действовать точно так же, как капиталистический предприниматель.

Существует, разумеется, еще множество аргументов в защиту того, что ориентация на чистый продукт опасна. Эти аргументы объединяют все националистическо-милитаристские течения и широко используются для оправдания протекционистской политики. {Протекционистская политика -- внешнеэкономическая политика, заключающаяся во всемерной защите национальной экономики от конкуренции путем запрещения или ограничения ввоза иностранных товаров, обложения их высокими пошлинами и т. п.} Народ должен быть многочисленным, потому что его политический и военный статус в мире зависит от численности; он должен стремиться к экономической самодостаточности или по крайней мере должен обеспечивать себя продуктами питания и пр. В конце концов, Ландри вынужден был для поддержки своей теории опереться именно на все такие аргументы [Landry, Op. cit., P. 109, 127 ff.]. Но анализ этих аргументов излишен при обсуждении теории изолированного социалистического общества.

Но если разобранные нами аргументы не истинны, тогда социалистическое общество должно в качестве руководящего принципа своей экономической деятельности выбрать чистый продукт, а вовсе не валовой. Так же как и капиталистическое общество, социалистическое обратит пахотные земли в луга, если в наличии есть более производительные земли, пригодные для пахоты. Невзирая на сэра Томаса Мора, "овцы будут съедать людей" даже в Утопии, и правители социалистического общества будут действовать точно так же, как герцогиня Сатерленд {Сатерленд Элизабет (1765--1839) -- крупная шотландская землевладелица; с 1814 по 1820 г. согнала с земель, традиционно считавшихся принадлежащими одному из шотландских кланов, более 15000 человек, превратив пахотные земли в пастбища и уничтожив деревенские поселения}, эта "особа, весьма просвещенная в вопросах политической экономии", как однажды язвительно обозвал ее Маркс [Marx, Das Kapital, I Bd., S. 695 <Маркс К., Капитал, Т. I // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 23, С. 741>].

Использование чистого продукта в качестве критерия разумно во всех сферах производства, и сельское хозяйство не является исключением. По-прежнему верна фраза Таера, немецкого пионера в области модернизации сельского хозяйства {Таер Альбрехт (1752--1828) -- немецкий аграрий, пропагандист рациональных методов ведения хозяйства}, что целью агрария должен быть высокий чистый продукт "именно с точки зрения общего блага" [цит. по: Waltz, Op. cit., S. 29].

Глава VII. Распределение дохода

1. Природа распределения при либерализме и социализме

Было бы логичным рассматривать проблемы дохода в конце исследования, посвященного жизни социалистического общества. Прежде чем распределение станет возможным, нужно произвести доход, а значит, логичней сначала рассматривать производство, а лишь потом распределение. Но проблема распределения столь характерна для социализма, что трудно отказаться от как можно более скорого ее рассмотрения. Ведь, в сущности, социализм и есть не что иное, как теория "справедливого" распределения; социалистическое движение есть всего лишь попытка достичь в этом деле идеала. Все социалистические проекты начинаются с проблемы распределения, ими же и заканчиваются. Для социализма распределение и есть вся экономика.

Более того, проблема распределения специфична именно для социализма. Она возникает только в социалистической экономике. Конечно, по традиции говорят о распределении в экономическом обществе, основанном на частной собственности, и экономическая теория разбирает проблемы дохода и установления цен на факторы производства в разделе "Распределение". Это терминология настолько традиционная и устоявшаяся, что замена ее просто немыслима. Тем не менее, она вводит в заблуждение и не соответствует природе описываемой теории. При капитализме доход возникает в результате рыночных взаимодействий, неотторжимых от производства. Мы не производим блага, чтобы потом их распределять. Когда потребительские и производственные блага отгружены потребителям, доходы большей частью уже сформированы, поскольку они возникают в процессе производства и извлекаются из него. Рабочие, землевладельцы, капиталисты и большая часть предпринимателей, участвующих в производстве, получили свое еще до изготовления конечного продукта. Цена конечного продукта на рынке определяет доход только части предпринимателей (эти цены уже оказали влияние на доходы других классов в меру предвидения предпринимателей). При капиталистическом устройстве общества агрегация индивидуальных доходов в общественный доход представляет собой только теоретическое построение. Концепция распределения -- всего лишь метафора. Это выражение прижилось вместо простого и более подходящего термина формирование доходов по одной причине: создатели научной экономики, физиократы и ученые английской классической школы лишь постепенно освобождались от влияния этатистски ориентированного меркантилизма. {Физиократы -- французская экономическая школа второй половины XVIII в., основанная Франсуа Кенэ. Физиократы считали единственным источником возрастания стоимости сельскохозяйственное производство. Английская классическая школа в политэкономии возникла в XVII в. (основоположник -- Вильям Петти). С выдающимися представителями английской классической школы Адамом Смитом и Давидом Рикардо связано формирование трудовой теории стоимости. Меркантилизм -- сложившаяся на заре капиталистического общества, в конце XV в., экономическая школа, получившая наиболее полное развитие в XVII в. Меркантилисты видели источник национального богатства в активном денежном балансе во внешней торговле, в связи с чем придавали большое значение внешнеторговой политике государства.} Хотя анализ формирования доходов в результате рыночных взаимодействий был их важнейшим достижением, они -- к счастью, без вреда для содержания -- сгруппировали разделы, имеющие дело с различного вида доходами, под общим заголовком "Распределение" [Cannan, A History of the Theories of Prodution and Distribution in English Political Economy from 1776 to 1848, 3rd ed., London, 1917, P. 183 ff.; см. также о сословиях и классах (глава 20, параграф 2) в настоящем издании].

2. Социальный дивиденд

Согласно основной идее социализма только потребительские блага подлежат распределению. Блага высших порядков остаются собственностью общества для целей дальнейшего производства; они не подлежат распределению. Блага первого порядка, напротив, все без исключения должны быть распределены: они образуют чистый социальный дивиденд. Поскольку при рассмотрении социалистического общества мы не можем вполне избавиться от идей и понятий, уместных лишь при капитализме, принято говорить, что общество сохраняет часть потребительских благ для общественного потребления. При этом мы представляем себе ту часть потребления, которую в капиталистическом обществе обычно называют общественными расходами (public expenditures). Там, где жестко соблюдается принцип частной собственности, эти общественные расходы состоят исключительно из затрат на содержание аппарата, поддерживающего мир и порядок. Единственная задача чисто либерального государства -- защита жизни и собственности от внутренних и внешних врагов. Оно является "производителем" безопасности или, как насмешливо выразился Лассаль, это "государство -- ночной сторож". {Лассаль Фердинанд (1825--1864) -- деятель германского рабочего движения, публицист. Рассматривал государство как важный фактор движения человечества к свободе и справедливости.} В социалистическом обществе также должна решаться соответствующая задача обеспечения социалистического порядка и мирного хода социалистического производства. Будет ли служащий этому аппарат принуждения и насилия по-прежнему называться государством или его назовут иначе, и получит ли он отдельный правовой статут, выделяющий его из других частей аппарата, выполняющего множество функций, которые взяло на себя социалистическое общество, -- совершенно не имеет для нас значения.

Мы здесь намерены только зафиксировать, что все расходы на эти цели в социалистическом обществе выступают как общие расходы на производство. И поскольку в эти расходы будет включен и труд по распределению социального дивиденда, они должны исчисляться так, чтобы занятые таким трудом получили свою долю.

Но в общественные расходы входят и другие издержки. Большинство государств и общин предоставляет своим гражданам некоторые натуральные услуги, порой безвозмездно, иногда за плату, покрывающую только часть издержек. Как правило, это относится к отдельным услугам, которые обеспечиваются благами длительного пользования. Парки, картинные галереи, общественные библиотеки, места богослужения бывают доступны для всех желающих. Так же общедоступны улицы и дороги. Более того, встречается и прямое распределение потребительских благ, как, например, обеспечение больных питанием и медицинской помощью, оказание им личных услуг или предоставление ученикам аппарата обучения. И все это -- не социализм, не производство на основе общей собственности на средства производства. Распределение-то налицо, но то, что подлежит распределению, должно быть сначала внесено гражданами в виде налога. Только когда распределяется продукт государственных или муниципальных предприятий, это можно назвать элементом социализма в рамках либерального общества. Нет нужды пускаться в исследование того, в какой степени это направление деятельности государства и муниципалитетов порождено влиянием социалистической критики капитализма, а в какой отражает особую природу некоторых потребительских благ длительного пользования, способных практически неограниченное время приносить полезный эффект. Для нас здесь важно только то, что общественные расходы даже в капиталистическом обществе, включают элементы распределения в собственном смысле слова.

Более того, и социалистическое общество не осуществляет распределения всех потребительских благ в физическом смысле. Например, никто не дает каждому гражданину по экземпляру каждой новой книги, но книги делаются общедоступными через публичные библиотеки. То же самое со школами и обучением, с общественными парками, спортивными площадками и пр. Расходы на все эти учреждения -- не вычет из дивиденда общества, напротив, они являются его частью.

Эта часть общественного дивиденда демонстрирует ту особенность, что -- без ущерба для принципов распределения потребительских благ одноразового использования и части благ длительного пользования -- здесь приложимы особые принципы распределения, соответствующие особой природе распределяемых услуг. Тот способ, каким делаются доступными для общего пользования картинные галереи и научные библиотеки, совершенно независим от правил, в соответствии с которыми распределяются другие блага первого порядка.

3. Принципы распределения

Социалистическое общество характеризуется тем, что в нем отсутствует связь между экономикой производства и распределением. Доля потребительских благ, выделяемая для удовлетворения отдельных "товарищей", совершенно не зависит от их вклада в благосостояние. В принципе невозможно построить здесь распределение на основе исчисления ценности, ибо существенной чертой социалистического метода распределения является то, что участие различных факторов производства в конечном продукте не может быть исчислено. В силу этого любые попытки установить связь между усилиями и результатами бесполезны.

Поэтому нельзя даже в малой степени сделать экономический расчет вклада различных факторов основой распределения, например: сначала выплатить рабочим полный продукт их труда, который бы при капитализме они получали в виде .заработной платы, а затем использовать особые формы распределения той части, которая может быть отнесена на счет факторов производства и предпринимательской деятельности. В целом социалисты плохо понимают эти взаимосвязи. Малейшие попытки задуматься об этом блокирует Марксова доктрина, что при социализме отсутствуют категории заработной платы, прибыли и ренты.

Социалистическое распределение предметов потребления может основываться на четырех различных принципах: равное подушное распределение; распределение в соответствии с услугами, оказываемыми обществу; распределение по потребностям; распределение по заслугам. Возможны различные сочетания этих принципов.

Принцип равного распределения вытекает из древнего постулата естественного права, утверждающего равенство всех людей. При последовательном применении он должен привести к нелепостям. Нельзя будет сделать различие между взрослыми и детьми, между здоровыми и больными, между тружениками и лентяями или между хорошими и дурными. Его можно применять только в комбинации с тремя другими принципами распределения. По крайней мере необходимо учесть принцип распределения по потребностям, чтобы выдачи учитывали пол, возраст, здоровье и особые профессиональные нужды; необходимо учесть принцип распределения по труду, чтобы учитывать различие между более и менее трудолюбивыми, между хорошими и дурными работниками; наконец, необходимо учесть и принцип распределения по заслугам, чтобы сделать эффективными вознаграждение и наказание. Но при любом улучшении принципа равного распределения трудности социалистического распределения не исчезают. Фактически эти трудности обойти невозможно.

Мы уже показали трудности, связанные с распределением по труду. В капиталистической системе экономический субъект получает доход, соответствующий ценности его вклада в общий процесс производства. Услуги оплачиваются в соответствии с их ценностью. Именно это установление социализм хочет изменить и утвердить на его месте иной порядок: все, что должно быть отнесено на счет материальных факторов производства и предпринимательской деятельности, подлежит распределению между всеми так, чтобы на долю собственника или предпринимателя пришлось столько же, сколько на любого другого представителя народа. Но это означает полный отрыв распределения от экономического расчета. При этом доход индивидуума оказывается совершенно несопоставимым с ценностью услуг, оказываемых им обществу. Только внешне можно было бы привести распределение в некое соответствие с трудовым вкладом, используя как меру распределения какой-либо внешний показатель. Такой лежащий на поверхности показатель -- количество отработанных часов. Но значимость трудовых услуг для обеспечения общества благами не может быть измерена продолжительностью рабочего времени. Ведь ценность трудового вклада определяется не только тем, к чему этот труд приложен в соответствии с хозяйственным планом. Доход, приносимый затратами труда, зависит от того, используются ли они в правильном месте, т. е. там, где они удовлетворяют самые настоятельные нужды. Но в социалистическом обществе ответственность за это может быть возложена не на работника, а только на того, кто направляет его на определенную работу. Далее, ценность услуг определяется качеством работы и наличием у работника определенных способностей; она зависит от его силы и его усердия. Нетрудно найти этические обоснования для равной платы работникам с неравными способностями. Талант и гений есть дар божий, и индивидуум тут не при чем, как часто говорят. Но это не решает проблемы: целесообразна ли или вообще осуществима ли одинаковая оплата всех часов труда.

Третий принцип распределения -- по потребностям. Формула "каждому по потребностям" есть старый лозунг наивных коммунистов. Иногда его подкрепляют ссылкой на то, что ранние христиане пользовались всем сообща [Библия, Деяния святых апостолов, Гл. 2, Ст. 45]. Другие считают это разумным, поскольку так происходит распределение в семье. Конечно, этот принцип можно было бы сделать всеобщим, если бы и материнское отношение к дитяте -- лучше самой голодать, лишь бы оно ни в чем не нуждалось -- стало всеобщим. Защитники распределения по потребностям не видят этого. Не видят они, впрочем, и многого другого. Они не понимают, что, пока сохраняется нужда в хозяйственной деятельности, лишь часть наших потребностей может быть удовлетворена, а часть будет оставаться неудовлетворенной. Принцип "каждому по потребностям" ни о чем не говорит, пока не определено, в какой степени каждому позволено удовлетворять свои потребности. Эта формула иллюзорна, поскольку каждому приходится воздерживаться от полного удовлетворения всех потребностей. [См. критику этой формулы распределения у Пеккера {Пеккер Константен (1801--1887) -- французский социалист, последователь Фурье}. (Pecqueur, Theorie nouvelle d'Economie sociale et politique, Paris, 1842, P. 613 ff.). Пеккер показывает свое превосходство над Марксом, который, не ведая сомнений, предается иллюзии, что "на высшей фазе коммунистического общества ... будет совершенно преодолен узкий горизонт Буржуазного права и общество сможет написать на своем знамени: Каждый по способностям, каждому по потребностям!" (Marx, Zur Kritik des Sozialdemokratischen Parteiprogramms vom Gotha, S. 17) <Маркс К., Критика Готской программы // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 19, С. 20>] Она приложима только в очень узких границах. Больным и страждущим можно предоставить средства лечения, уход и заботу, большее внимание и особое отношение к их особым нуждам, не превращая этого из исключения в правило для всех.

Точно так же невозможно положить в основу системы распределения принцип заслуг. Кто оценит заслугу? Власть имущие нередко имеют очень странное представление о заслугах и недостатках своих современников. А глас народа вовсе не глас Божий. Кого люди выберут как лучшего из современников? Вероятно, выбор падет на звезду экрана или выдающегося спортсмена. Возможно, что сегодняшние англичане нарекут величайшим англичанином Шекспира. А как решили бы его современники? А как бы англичане оценили второго Шекспира, если бы он оказался сегодня среди них? Более того, почему следует наказывать тех, кому природа в колыбель не подбросила великий дар таланта и гениальности? Распределение по заслугам открыло бы все двери произволу и сделало бы индивидуума беззащитным перед насилием оценивающего большинства. Создались бы условия, делающие жизнь невыносимой.

Если рассматривать социалистическое общество с политэкономической точки зрения, то совершенно все равно, какой из принципов или их сочетание станут основой распределения. В любом случае общество будет нечто предоставлять индивидууму. Гражданин получит пачку требований, которые он сможет в течение какого-то времени обменять на различные блага. Таким способом он обеспечит себе питание, крышу над головой, порой -- развлечение и новую одежду. Насколько это удовлетворит его потребности, будет зависеть от производительности общественного труда.

4. Процесс распределения

Нет нужды, чтобы каждый потреблял все положенное ему. Что-то у него пропадет, что-то он может раздать либо, если есть физическая возможность, сохранить на будущее. Что-то, однако, он сможет обменивать. Любитель пива с радостью отдаст свою долю безалкогольных напитков за дополнительное пиво. Непьющий откажется от своей доли спиртного ради чего-то другого. Эстет обменяет билет в кино на возможность еще раз услышать хорошую музыку; неразвитый человек легко уступит свой билет в картинную галерею в обмен на что-то ему более доступное. Каждый будет готов меняться, но обмен будет ограничен только потребительскими благами. Производительные блага будут res extra commercium {res extra commercium -- вещи вне сферы торговли (лат.)}.

Не обязательно, чтобы такой обмен сводился к прямому бартеру: в каких-то пределах он может принять косвенный характер. Те же причины, которые вели к непрямому обмену в обществах другого типа, могут сделать его привлекательным и в социалистическом обществе. Значит, даже здесь окажется возможным использовать универсальный инструмент обмена -- деньги.

В социалистической экономике роль денег будет в основном такой же, как и в свободной экономике, -- служить общеупотребительным посредником обмена. Но при этом значение денег будет совершенно другим. В обществе с коллективной собственностью на средства производства значение денег будет гораздо меньше, чем в обществе с частной собственностью на средства производства. Ведь в социалистическом хозяйстве сам обмен гораздо менее важен, поскольку он ограничен только потребительскими благами. На производительные блага, не участвующие в обмене, не могут существовать денежные цены. Роль, которую деньги играли в сфере производственного учета в обществе свободного обмена, в социалистическом обществе не может сохраниться. Денежное исчисление ценностей здесь невозможно.

Тем не менее централизованное управление производством и распределением не сможет оставить без внимания обменные связи, которые неизбежно возникнут. Ясно, что их придется учитывать, чтобы обеспечить взаимозаменяемость разных благ при распределении общественного дохода.

Так что если в ходе обмена будет установлено равенство одной сигары пяти сигаретам, то администрация не сможет произвольно объявлять одну сигару приравненной к трем сигаретам, чтобы потом выдавать одному только сигары, а другому -- только сигареты. Если табачные фонды были распределены неравномерно, частью в сигарах и частью в сигаретах, иначе говоря, если кто-то -- по собственному выбору или по указу правительства -- получил только сигары, а кто-то -- только сигареты, уже установившиеся пропорции обмена игнорировать не следует. В противном случае по отношению ко всем, кто получил сигареты, будет проявлена несправедливость, поскольку получивший сигары из расчета "одна сигара за три сигареты" сможет их обменивать по курсу "одна за пять".

Изменения обменных пропорций в этой торговле между гражданами будут понуждать администрацию к внесению изменений в коэффициенты эквивалентности разных благ. Каждое такое изменение засвидетельствует, что соотношение между потребностями граждан и их удовлетворением изменилось, что люди теперь стали одни товары предпочитать другим. Руководство экономикой скорее всего будет стремиться к тому, чтобы приспособить производство к этим изменениям. Оно постарается выпускать побольше того, на что увеличился спрос, и поменьше того, что не столь желанно гражданам. Но одного оно, однако, сделать не сможет: оно не сможет допустить, чтобы отдельные граждане по своему усмотрению выкупали по своим табачным карточкам либо сигары, либо сигареты. Если позволить такой выбор, то граждане могут предъявить спрос на большее количество сигар или сигарет, чем было произведено, или вовсе не выбрать произведенное и затоварить распределительные склады.

Может показаться, что трудовая теория стоимости предлагает простое решение этой проблемы. За час труда гражданин получает талон на получение полного продукта одного часа труда за вычетом расходов на общественные обязательства: поддержку больных, культурные расходы и пр. Каждый работник имеет право за час труда получить продукты, производимые другими за тот же час. Каждый отдавший обществу свое рабочее время может получить в распределительных центрах потребительские блага и услуги соответствующей ценности и употребить их на себя.

Но такой способ регулирования распределения реализовать невозможно, ибо труд далеко не однороден. Качественные различия между разными видами труда в сочетании с вариациями спроса и предложения на конечные продукты порождают различия в ценности конечных продуктов. Ceteris paribus {ceteris paribus -- при прочих равных (условиях) (лат.)} нельзя увеличить производство картин, не пожертвовав качеством. Тот, кто отдал обществу час простого труда, не может получить право на потребление результатов часа квалифицированного труда; социалистическое общество просто не сможет определить отношение между важностью работ, выполненных для общества, и вознаграждением, полагающимся за этот труд. Оплата труда будет вынужденно произвольной. Ведь методы исчисления ценности, принятые в обществе с частной собственностью на средства производства, применить не удастся, поскольку, как мы видели, такое вменение дохода неосуществимо в социалистическом обществе. {Понятие вменения (нем. -- Zurechnung, англ. -- Imputation) введено в экономическую теорию австрийским экономистом Фридрихом Визером. По Визеру, каждому фактору производства вменяется, т. е. считается его вкладом, определенная, поддающаяся точному расчету часть ценности созданного продукта. Теория вменения развита американским экономистом Джоном Бейтсом Кларком (1847--1938), согласно которому величины, вменяемые труду и капиталу в созданном продукте, определяются предельной производительностью этих факторов производства. В качестве факторов, к которым относится вменение, у Визера выступают труд, капитал и земля, у Кларка -- труд и капитал, у Мизеса -- труд, средства производства и предпринимательская деятельность.} Экономическая реальность ставит пределы власти общества произвольно вознаграждать труд: общая сумма заработной платы не может сколь нибудь длительно превосходить общественный доход. Но в этих границах общество будет вполне свободно. Можно решить, что за все работы следует платить одинаково, невзирая на качество труда, чтобы каждый рабочий час вознаграждался так же, как любой другой, а можно ввести различия в оплате, зависящие от качества труда. Но в любом случае общество должно будет оставить за собой право принимать решения о конкретном распределении плодов труда.

Даже если мы отвлечемся от различий в качестве труда и его продуктов и предположим, что мы в силах установить стоимость каждого блага в трудовых единицах, общество никогда не даст отработавшему один час потребить продукт часового труда. Ведь материальные блага включают не только труд, но и материальные затраты. Продукт, на изготовление которого израсходовано больше сырья и материалов, не может быть уравнен с тем, на который всего этого израсходовано меньше.

5. Издержки распределения

Социалистические критики капитализма много сокрушаются о высоких расходах на то, что они называют (или считают по смыслу) аппаратом распределения. В эту категорию они включают все расходы на содержание политических и государственных организаций, военные и оборонные расходы. Сюда включаются также расходы, порождаемые свободной конкуренцией. Все расходы на рекламу и на конкурентную борьбу (оплата коммивояжеров и пр.), а также все расходы на сохранение независимости фирмы (вместо того чтобы слиться в более крупную фирму или присоединиться к картелю, что создает возможности для специализации и удешевления производства) относятся на издержки капиталистического распределения. Критики утверждают, что социалистическое общество обеспечит громадную экономию, просто положив конец этому расточительству.

Представление, что социалистическое общество сэкономит то, что правильно было бы называть государственными расходами, заимствовано из доктрин анархистов и социалистов марксистского толка, согласно которым государственное принуждение окажется излишним в обществе, не знающем частной собственности на средства производства. Они доказывают, что в социалистическом обществе "люди постепенно привыкнут к соблюдению элементарных, веками известных, тысячелетиями повторявшихся во всех прописях правил общежития", но это предположение подкрепляется тем, что, когда вооруженный народ будет осуществлять "учет и контроль тунеядцев, мошенников... уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается... невероятно трудным... будет сопровождаться... быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие -- люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигенты, и шутить с собой едва ли позволят)" [Lenin, Staat und Revolution, S. 96 <Ленин В., Государство и революция // Полн. собр. соч., Т. 33, С. 89, 102>]. Все это просто игра словами. Контроль, вооруженные рабочие, наказания -- разве все это не есть "особые органы подавления", "государство", как это называл сам Энгельс [Engels, Herrn Eugen Duhring Umwalzung der Wissenschaft, S. 302 <Энгельс Ф., Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 20, С. 291--292>]? Осуществляется ли принуждение самими вооруженными рабочими, которые не могут работать, пока они держат оружие, либо их сыновьями, носящими полицейскую форму, -- расходы на процесс принуждения останутся теми же.

Государство -- это аппарат принуждения не только по отношению к собственным гражданам; оно применяет принуждение и вовне. Только государство, охватывающее весь обитаемый мир, не будет знать направленного вовне насилия, и лишь потому, что у этого государства нет заграницы, нет враждебных иноземных государств и иностранцев. Либерализм с его принципиальным неприятием войны хотел бы создать что-то вроде мирового государства. Но и такое государство немыслимо без аппарата принуждения. Распустив все армии отдельных государств, мы не сможем обойтись без общемирового аппарата принуждения, без мировой полиции для обеспечения мира во всем мире. Объединит ли социализм все государства в одно или сохранит их независимость, -- в любом случае ему не обойтись без аппарата принуждения.

Социалистический аппарат принуждения не может быть бесплатным. Нельзя сказать, будут ли эти расходы больше или меньше, чем в капиталистическом обществе. Для нас достаточно знать, что соответствующие расходы сохранятся.

О расточительности капитализма нет нужды говорить подробно. Поскольку капиталистическое общество не знает самого распределения в собственном смысле этого слова, здесь нет издержек распределения. Торговые издержки и т. п. нельзя назвать издержками распределения не только потому, что эти расходы не связаны со специфическим процессом распределения, но также и потому, что результат соответствующих услуг далеко не сводится к простому распределению благ. Действенность конкуренции не исчерпывается распределением: это только часть ее функций. В равной степени она служит организации производства, и именно такой, которая обеспечивает достижение высокой производительности. А значит, сравнение этих расходов, порождаемых конкуренцией, с расходами на аппарат распределения и управления в социалистическом обществе нам мало что скажет. Если социалистические методы производства ведут к падению производительности, -- а об этом мы будем говорить ниже, -- не столь уж важно, что при этом экономится труд коммивояжеров, брокеров и специалистов по рекламе.

Глава VIII. Социалистическое общество при стационарных условиях

1. Стационарные условия

Предположение о неизменности экономических условий есть теоретический прием, а не попытка описания некоей реальности. Если мы хотим понять законы экономических изменений, мы не можем отказаться от таких приемов. Для изучения движения нам следует сначала вообразить условия,, когда его еще нет. Стационарные условия есть та точка равновесия, к которой предположительно тяготеют все формы экономической активности и которая будет действительно достигнута, если новые факторы со временем не породят новую точку равновесия. В воображаемом состоянии равновесия каждая единица факторов производства используется наиболее экономичным образом, и нет никаких причин для изменения их количества или размещения.

Хотя и невозможно вообразить живущую, изменяющуюся социалистическую экономику, поскольку немыслима экономическая деятельность, когда нет условий для экономических расчетов, довольно просто постулировать существование социалистической экономики при стационарных условиях. Следует только избегать вопросов о том, как было достигнуто это стационарное положение. Тогда у нас не будет трудностей при анализе статики социалистического общества. Все социалистические теории и утопии всегда имели в виду только стационарные условия.

2. Тяготы труда и удовлетворенность

Для социалистических авторов социализм -- земля с молочными реками в кисельных берегах. Болезненные фантазии Фурье дальше всего заходят в этом направлении. {В произведениях французского утопического социалиста Шарля Фурье (1772--1837) детально разработано устройство будущего гармонического общества. Фурье утверждал, что неизменно присущие человеку страсти, подавляемые в современном ему обществе, получат полный простор в проектируемых им "фаланстерах" -- общежитиях счастливых людей, где будет господствовать свобода любви.} В фурьеристском государстве будущего все опасные твари исчезли, а на их месте поселились животные, помогающие человеку в труде или даже работающие вместо него. Антибобр станет ловить рыбу; антикит станет плавно вести по морю корабли; антибегемот -- влечь на буксире речные лодки. Вместо льва на земле заведется антилев для поразительно плавной верховой езды, и на его спине ездоку будет столь же удобно, как в хорошо подрессоренной карете. "Счастьем будет жить на свете с такими слугами" [Fourier, Ouevres completes, Vol. IV, 2nd ed., Paris, 1841, P. 254 ff. <Фурье Ш., Избр. соч., T. 1, M.: Соцэкгиз, 1938, С. 70 и след.>]. Годвин даже полагал, что человек мог бы обрести бессмертие после уничтожения собственности [Godwin, Das Eigentum, Leipzig, 1904, Р. 73 ff. <Годвин У., О собственности, M.: Изд-во АН СССР, 1958, С. 147>]. Каутский рассказывает нам, что при социализме "создастся новый тип человека ... супермен ... человек высокой души" [Kautsky, Die soziale Revolution, 3 Aufl., Berlin, 1911, S. 48 <Каутский К., Социальная революция, Женева, 1903, С. 167>]. {Каутский Карл (1854--1938) -- немецкий экономист и философ, пропагандист марксизма, деятель германского социалистического движения и II Интернационала.} Троцкий дает еще более детальную информацию: "Человек станет несравнимо сильнее, умнее, тоньше; его тело -- гармоничнее, движения -- ритмичнее, голос -- музыкальнее. ..Средний человеческий тон поднимется до уровня Аристотеля, Гете, Маркса. Над этим новым кряжем будут подниматься новые вершины" [Trotsky, Literatur und Revolution, Wien, 1924, S. 179 <Троцкий Л., Литература и революция, M.: ГИЗ, 1924, С. 194>]. И авторов подобного вздора постоянно перепечатывают и переводят на другие языки, о них пишут исторические диссертации! {Годвин Вильям (1756--1836) -- английский историк, выдвинувший утопическую концепцию общества мелких частных производителей с распределением по потребностям. Троцкий Лев Давидович (1879--1940) -- деятель российского и международного коммунистического движения.}

Другие социалистические авторы более осмотрительны в своих высказываниях, но в сущности исходят из тех же представлений. В основе теории Маркса лежит смутная идея, что не стоит заботиться об экономичном использовании природных факторов производства. К такому представлению неизбежно приводит система, в которой труд рассматривается как единственный элемент затрат, которая не признает закон убывающей отдачи, отрицает Мальтусов закон народонаселения и запутывается в смутных фантазиях о неограниченных возможностях роста производительности труда. ["В наше время все... предприятия являются прежде всего вопросом доходности... Социалистическое общество не знает здесь никаких затруднений, кроме вопроса о рабочей силе, и если таковая имеется, то дело приводится в исполнение на пользу всем..." "Повсюду недостаток и нищета вызываются социальными учреждениями, существующим способом производства и распределения продуктов, а не чрезмерным числом людей... У нас не недостаток, а избыток продуктов питания, как избыток и промышленных продуктов." (Bebel, Die Frau und der Socialismus, S. 308, 368) <Бебель А., Женщина и социализм, С. 501, 573>; см. также Engels, Herrn Eugen Duhring Umwalzung der Wissenschaft, S. 305 <Энгельс Ф., Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 20, С. 294> "У нас... не слишком много, а слишком мало людей." (Bebel, Op. cit., S. 370 <Бебель А., Указ. соч., С. 575>)] Нам не стоит углубляться дальше в эти вопросы. Достаточно осознать, что даже в социалистическом обществе природные факторы производства будут количественно ограничены, а значит, будут заслуживать экономного к себе отношения.

Вторым элементом, заслуживающим экономии, является труд. Даже если мы проигнорируем различия в качестве, очевидно, что предложение труда всегда ограничено: индивидуум может выполнить не больше некоего объема работы. Даже если бы труд был чистым наслаждением, его все равно следовало бы экономить, поскольку человеческая жизнь конечна, а человеческая энергия -- исчерпаема. Даже совершенно досужий человек, не затрагиваемый денежными соображениями, должен распределять свое время, т. е. выбирать между различными способами его использования.

Достаточно ясно, что мы живем в мире, в котором поведение человека должно управляться экономическими соображениями. Хотя наши желания безграничны, даруемые природой блага первого порядка ограничены, а при данной производительности труда блага более высокого порядка могут служить растущему удовлетворению потребностей только при увеличении труда. Но мало того, что доступное количество труда всегда ограничено, рост труда сопровождается ростом его тягостности.

Фурье и его школа считали, что тягостность труда есть результат извращенного общественного устройства. {В концепции Фурье уделяется большое внимание теории страстей как обоснованию творческого радостного характера труда в будущем обществе. К школе Фурье принадлежит неоднократно цитируемый далее Л. Мизесом французский социалист Виктор Консидеран (1808--1893).} Согласно их взглядам только такое устройство следует винить в том, что в обыденной речи слова "трудиться" и "надрываться" стали почти синонимами. Сам по себе труд не имеет ничего неприятного. Напротив, все люди нуждаются в активности. Бездеятельность порождает труднопереносимую скуку. Чтобы труд стал привлекательным, им нужно заниматься в здоровых, чистых помещениях; радость труда должна вздыматься радостным чувством союза с другими рабочими и доброжелательным соревнованием между ними. Главная причина отвращения к труду -- его непрерывность. Даже удовольствия надоедают, если длятся слишком долго. Значит, рабочим нужно позволить меняться по желанию видами труда; труд станет тогда удовольствием и больше не будет порождать отвращения [Considerant, Exposition abregee du systeme Phalansterien de Fourier, 4 Tirage de la 3 ed., Paris, 1846, P. 29 ff.].

Несложно выявить ошибку в этих рассуждениях, хотя они принимаются социалистами всех школ. Человеку свойственно стремиться к активности. Даже если нужда не заставляет его трудиться, он не всегда будет доволен возможностью валяться на траве и греться на солнышке. Даже молодые животные и дети, которых кормят их родители, брыкаются, танцуют, прыгают и бегают, чтобы поупражнять силы, еще не востребованные трудом. Подвижность -- это физическая и умственная потребность. Так что, в общем, целенаправленный труд приносит удовлетворение. Но только до определенного момента, после чего он становится только тяготой. На диаграмме ось 0Х, на которой отмечается производительность труда, разграничивает зону, в которой труд тягостен, и зону, где господствует удовлетворение от проявления силы, что можно было бы назвать непосредственным удовлетворением от труда. Кривая abcp представляет тягостность труда и непосредственное удовлетворение от труда в зависимости от разной производительности. Первые трудовые усилия неприятны. После преодоления начальных трудностей, когда тело и ум лучше приспособились, неприятные ощущения уменьшаются. Для точки b можно отметить примерное равенство удовлетворения и неудовольствия. Между b и c преобладает чистое удовлетворение. После с опять доминирует неудовольствие. При других формах груда кривая может выглядеть иначе, как, например, кривая 1 р1 или 2.Это зависит от природы труда и личности рабочего. Кривые различны для землекопа и жокея; они различны для вялого и энергичного человека [Jevons, The Theory of Political Economy, 3rd ed., London, 1888, P. 169, 172 ff.]

socialism.gif (1576 bytes)

Почему человек продолжает трудиться и после того, как тяготы начинают превосходить прямое удовлетворение от труда? Потому что действует еще что-то, помимо прямого удовлетворения от труда, а именно удовлетворение от продукта труда; мы можем называть это непрямым удовлетворением от труда. Труд продолжается до тех пор, пока его тяготы не перевесят удовольствие от результатов труда. Труд будет прекращен лишь тогда, когда его продолжение будет порождать больше бесполезности, чем полезности.

Методы, которыми Фурье рассчитывал устранить непривлекательность труда, были основаны на верных наблюдениях, но он очень сильно переоценил весомость своих аргументов. Ясно же, что количество труда, приносящее прямое удовлетворение, столь мало может способствовать удовлетворению потребностей, которые люди считают настоятельными, что они охотно принимают тяготы утомительной работы. Но предполагать, что если рабочим разрешить в течение короткого срока менять виды деятельности, то это приведет к значительным переменам, -- заблуждение. Во-первых, сократится производительность труда из-за уменьшения сноровки и навыков работников, слишком часто меняющих вид деятельности, не говоря уже о том, что каждый переход с одного рабочего места на другое порождает потери времени и труд будет вытесняться суетой. А во-вторых, тот факт, что тягостность труда превосходит прямое удовлетворение от него, только в небольшой степени объясняется утомлением от данной конкретной работы. Потому-то прямое удовлетворение от смены вида работы не таково, как было бы, если бы первая работа вовсе не выполнялась. Очевидно, что большей частью тягостность труда объясняется общей усталостью организма и желанием избежать любого другого принуждения к труду. Просидевший несколько часов за столом скорее предпочтет часок порубить дрова, чем еще час провести за столом. Но его труд делается неприятным не столько из-за потребности в переменах, сколько из-за продолжительности уже отработанного времени. Продолжительность рабочего времени может быть сокращена -- без уменьшения производства -- только за счет роста производительности труда. Распространенное мнение, согласно которому на некоторых работах утомляется только тело, а на других -- только голова, это неверно. Всякий труд воздействует на организм в целом. Мы морочим сами себя в этом вопросе, потому что, наблюдая за чужим трудом, стремимся видеть только прямое удовлетворение от труда. Чиновник завидует кучеру, так как хотел бы слегка развлечься ездой; но его зависть будет длиться только до тех пор, пока удовольствие превышает усталость. Точно так же охотой и рыболовством, альпинизмом, верховой ездой и скачками занимаются ради спорта. Однако спорт -- не работа в экономическом смысле. Человек вынужден принимать тяготы упорного труда только в силу того, что малым трудом он не способен прокормить себя, а вовсе не из-за дурной организации труда.

Очевидно, что улучшение условий труда может вести к росту производства при неизменной тягостности труда или при неизменном объеме производства к снижению тягот труда. Но улучшения условий труда нельзя добиться без роста издержек в размерах, допускаемых при капитализме. В хорошо сработавшихся коллективах труд доставляет большее удовлетворение, и совместная работа организуется везде, где она может быть введена без снижения чистого дохода.

Конечно, встречаются исключительные натуры, возвышающиеся над средним уровнем. Великий творческий гений, увековечивающий себя нетленными свершениями, не различает радости и тяготы труда. Для такого человека творчество одновременно и великая радость, и горчайшая мука, но прежде всего это внутренняя необходимость. Созданное не имеет для таких людей ценности: они творят ради творчества, а не ради результатов. Результат не имеет для них ценности, ибо нет для них ничего дороже самого процесса создания. И созданное достается обществу не дороже, чем плоды другого труда. В сравнении с ценностью результатов эта плата ничтожна. Поистине гений -- дар Божий.

История жизни великих доступна ныне каждому. И социальный реформатор склонен рассматривать то, что он слышал о великом человеке, как общее свойство людей. Множество людей склонны рассматривать способ жизни гения как типичный образ жизни простых граждан социалистического общества. Но не каждый является Софоклом {Софокл (ок. 496--406 до н. э.) -- древнегреческий драматург, классик античной трагедии} или Шекспиром, а стоять за токарным станком совсем не то же, что писать гетевские поэмы или создавать наполеоновскую империю.

Легко увидеть природу иллюзий об удовольствиях и тяготах жизни в социалистическом обществе -- иллюзий, нашедших отклик у марксистов. Здесь, как и во всех других вопросах организации социалистического общежития, марксизм двигался вслед за утопистами. Открыто ссылаясь на идеи Фурье и Оуэна {Оуэн Роберт (1771--1858) -- английский социалист-утопист; как и Фурье, Оуэн критиковал складывающееся при капитализме общественное разделение труда, выступая, в частности, против отделения труда промышленного от сельскохозяйственного} о необходимости вернуть труду "привлекательность, утраченную из-за разделения труда", за счет такой организации труда, когда на каждую работу отводится самое непродолжительное время, -- Энгельс усматривает в социализме такую организацию производства, при которой "производительный труд вместо того, чтобы быть средством порабощения людей, стал бы средством их освобождения, предоставляя каждому возможность развивать во всех направлениях и действенно проявлять все свои способности, как физические, так и духовные, -- где, следовательно, производительный труд из тяжелого бремени превратился в наслаждение" [Engels, Herrn Eugen Duhrings Umwalzung der Wissensechaft, a. a. o. S. 317 <Энгельс Ф., Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 20, С. 305>]. И Маркс говорит о труде как об удовольствии: "На высшей фазе коммунистического общества, после того, как исчезает порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни..." [Marx, Zur Kritik des Sozialdemokratischen Parteiprogramms von Gotha, S. 17 <Маркс К., Критика Готской программы // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 19, С. 20>]. Макс Адлер {Адлер Макс (1873--1937) -- австрийский философ, один из видных представителей так называемого "австромарксизма".} обещает, что социалистическое общество "уж по крайней мере" не станет никого назначать на работу, "могущую оказаться тягостной" [Мах Adler, Die Staatsauffassung des Marxismus, Wien, 1922, S. 287]. Эти высказывания отличаются от утверждений Фурье и его последователей только тем, что здесь даже не предпринимается попытка сделать их доказательными.

Фурье и его последователи, однако, имели, кроме системы смены видов деятельности, еще одно средство, чтобы сделать труд более привлекательным: конкуренцию. Человек способен к высочайшим достижениям, когда его подстрекают ип sentiment de rivalite joyeuse ou de noble emulation {un sentiment de rivalite joyeuse ou de noble emulation -- чувство радостного соперничества или благородного соревнования (фр.)}. В этом единственном пункте они признали преимущества конкуренции, которую во всех остальных случаях клеймили как пагубную. Если рабочие показывают плохие результаты, достаточно разделить их на группы: между группами немедленно вспыхнет яростная конкуренция, которая удвоит энергию индивидуума и неожиданно вызовет у всех ип achamement passione au travail [Considerant, Op. cit., P.33] {un acharnement passione au travail -- страстная настойчивость в работе (фр.)}.

Наблюдение, что конкуренция способствует улучшению достижений, конечно же, верное, но поверхностное. Конкуренция сама по себе не входит в число человеческих страстей. Усилия, вкладываемые в соревнование, имеют целью не само соревнование, но некую внешнюю цель. Борьба ведется не ради самой борьбы, а ради награды, которая достается победителю. Но какие награды могли бы вдохновить на соревнование работников социалистического общества? Опыт показывает, что титулы и моральные почести ценятся не слишком высоко. Материальные блага, удовлетворяющие некие нужды, не могут быть призами, поскольку распределение в принципе должно быть независимым от индивидуальной производительности, а результатом усилий отдельного работника может быть столь незначительная прибавка подушевого продукта, что ее можно и не считать. Простое удовлетворение от выполнения обязанностей будет недостаточным: мы ищем другие стимулы как раз потому, что на этот нельзя положиться. Но даже если бы можно было на него положиться, труд все-таки останется тягостным. Сам по себе он не станет притягательным.

Фурьеристы, как мы видели, считают основным в своем решении социальных проблем то, что работа станет радостью, а не тягостью. [Considerant, Studien uber einige Fundamentalproblem der sozialen Zukunft // Fouriers System der sozialen Reform, Ubers. v. Kaatz, Leipzig, 1906, S.55 ff. Достижением Фурье является то, что он ввел в общественные науки волшебную сказку. В его государстве будущего дети, организованные в "Petites Hordes" <"маленькие орды">, будут нести особенные, отличные от взрослых обязанности. {Решая, как сделать привлекательным грязный труд, например очистку выгребных ям, Фурье ссылается на любовь детей копаться в грязи. В его идеальном обществе труд детей сочетается с игрой. Дети объединяются в маленькие орды, предводительствуемые маленькими ханами, и, играя, выполняют многие тяжелые и грязные работы.} Им будет доверено, среди прочего, поддержание дорог. "C'est a leur amour propre que l'Harmonie sera redevable d'avoir, par tout la terre, des chemins plus somptueux que les alees de nos parterres. Ils seront entretenus d'arbres et d'arbustes, meme de fleurs, et arroses de trottoir. Les Petites Hordes courent frenetiquement au travail, qui est execute comme ouevre pie, acte de charite envers de Phalange, service de Dieu et le l'Unite" <"Именно самолюбию маленьких орд строй Гармонии {проектируемое им будущее общество Шарль Фурье называет Гармонией} будет обязан тем, что он будет иметь по всей земле большие дороги, более роскошные, чем аллеи наших цветников, грунтовые дороги, обсаженные кустами, а в отдалении даже цветами... Орды, ведомые своими ханами и друидами... неистово мчатся на работу, которая выполняется как акт благодарения по отношению к фаланге {в Гармонии люди живут и трудятся относительно небольшими общинами, которые называются фалангами}, служение Богу и Единству">. В три часа утра они уже на ногах: чистят стойла, ухаживают за лошадьми и коровами, работают на бойнях, где они следят, чтобы ни с одним животным не обходились жестоко, а убивали бы его самым гуманным способом. "Elles ont la haute police du regne animal" <"Они имеют право верховной охраны порядка в отношении животного царства" (фр.)>. Когда их работа сделана, они умываются, переодеваются и с триумфом являются к завтраку (Fourier, Ouevres completes, Vol. V, 2 Edition, Paris, 1841, P. 141--159) <Фурье Ш., Избр. соч., T. III, С. 412--425>.] К сожалению, средства, предлагаемые для такого превращения, крайне непрактичны. Если бы Фурье действительно смог показать, как сделать труд привлекательным, он бы и в самом деле заслужил те божественные почести, которые ему воздают последователи. [Fabre des Essarts, Odes Phalansteriennes, Montreuil-sous-Bois, 1900. Беранже и Виктор Гюго также чтили Фурье. {Беранже Пьер Жан (1780--1857) -- французский поэт. Имеется в виду его стихотворение "Безумцы", в котором прославляются утописты Фурье, Сен-Симон и Анфантен. В переводе В. Курочкина оно приобрело широкую известность и в России; крылатыми стали слова: "Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой" (Беранже. Избранные песни, М.: ГИХЛ, 1953. С. 97--98). Французский драматург, поэт и романист Гюго Виктор Мари (1802--1885) находился с 30-х годов под влиянием социалистов, но скорее не фурьеристского, а сенсимонистского направления.} Первый посвятил ему стихотворение, перепечатанное Бебелем (Charies Fourier, Stuttgart, 1890, S. 294 ff.) <Бебель А., Шарль Фурье, М., 1923, С. 181>] Но его прославленное учение есть не что иное, как фантазии человека, который был неспособен увидеть мир таким, каков он есть.

Даже в социалистическом обществе труд будет источником страданий, а не удовольствия. [Социалистические писатели все еще далеки от понимания этого. Каутский (Die Soriale Revolution, II, Р. 16 ff.) объявляет основной задачей пролетарской власти "позаботиться о том, чтобы труд, являющийся теперь бременем, сделался наслаждением, чтобы работать было приятно, чтобы рабочий шел на работу с удовольствием". Он признает, что достичь этого не так-то просто", и заключает, что "едва ли удастся в короткое время сделать работу на фабриках, на заводах и в копях очень уж привлекательною" <Каутский К., Социальная революция, С. 116>. Но он не в состоянии отринуть фундаментальные иллюзии социализма.]

3. "Радость труда"

Признание того, что труд не является источником удовольствия, разрушает одну из главных опор социалистической доктрины. И вполне естественно настойчивое желание социалистических писателей утвердить, что человеку свойственно природное стремление к труду, что труд сам по себе является источником удовлетворения и что только неблагоприятные условия труда в капиталистическом обществе могут вытеснить эту естественную радость от трудовых усилий и превратить ее в тяготу [Veblen, The Instinct of Workmanship, N. Y., 1922, P. 31 ff.; De Man, Der Kampf um die Arbeitsfreude, Jena, 1927, P. 149 ff.].

В доказательство этого утверждения они усердно собирают высказывания рабочих современных предприятий о том, какое удовольствие приносит им труд. Они задают рабочим наводящие вопросы и чрезвычайно рады, когда слышат в ответ как раз то, что хотели услышать. Но из-за своей предвзятости они не задумываются, нет ли между ответами и поведением опрашиваемых противоречия, которое нуждается в объяснении. Если работа per se {per se -- сам по себе (лат.)} приносит удовлетворение, почему же рабочим еще и платят? Почему они не платят нанимателю за удовольствие, которое им дает работа? Нет другого такого места, где человек получал бы деньги за то, что доставляет ему удовольствие, и сам тот факт, что людям платят за их удовольствие, должен был бы навести на размышление. Ex definitione {ex definitione -- по определению (лат.)}, труд не может приносить удовлетворения непосредственно, потому что вообще трудом именуют деятельность, которая не дает непосредственно приятных ощущений и которую осуществляют только потому, что она косвенно, через продукт труда, становится источником приятных переживаний, достаточных, чтобы компенсировать первичные неприятные ощущения. [Здесь мы оставляем в стороне вышеупомянутое чувство удовольствия от начала работы, не имеющее практического значения.]

Так называемая "радость труда", которую часто используют в поддержку того взгляда, что труд приносит удовлетворение, а не муку, может иметь три вполне различных источника.

Во-первых, удовольствие можно получать от извращения сути труда. Когда государственный служащий злоупотребляет своим положением, зачастую внешне правильно и корректно выполняя свои обязанности, но при этом удовлетворяя свой инстинкт власти, или давая волю своим садистским наклонностям, или потворствуя своему сладострастию (при этом не обязательно всегда воображать вещи, запрещенные законом или моралью), то получаемое им удовольствие имеет источником не сам труд, но определенные сопутствующие обстоятельства. Подобные соображения приложимы и к другим видам труда. Психоаналитическая литература неустанно указывает на то, сколь сильно такого рода вещи влияют на выбор профессии. Насколько такого рода удовольствия уравновешивают тяготу труда, отражается в уровне заработной платы: больший спрос на профессии, предоставляющие возможности для такого рода извращений, ведет к понижению заработной платы. Работники платят за "удовольствие" тем, что зарабатывают меньше, чем могли бы.

Под "радостью труда" нередко имеют в виду удовольствие от выполнения задачи. Но здесь радость дает скорее освобождение от работы, чем сама работа. Тут перед нами особый и крайне распространенный вид удовлетворения, которое приносит избавление от чего-то трудного, неприятного, мучительного, с чувством "ну вот все и кончено, наконец". Социалистические романтики и романтические социалисты славословят средние века как время, когда радость труда ничем не ограничивалась. На самом деле у нас нет надежных свидетельств средневековых ремесленников, крестьян и подмастерий относительно радости труда, но можно предположить, что радость относилась скорее к завершению труда и к возможности предаться досугу и удовольствиям. Средневековые монахи, которые в сосредоточенной тиши монастырей копировали рукописи, оставили нам знаки более надежные и истинные, чем утверждения наших романтиков. В конце многих превосходных манускриптов мы читаем: "Laus tibi sit Christe, quoniam liber explicit iste" {"Слава тебе, Христос, ибо эта книга завершена" -- лат.}. [Wattenbach, Das Schriftwesen im Mittelalter, 3 Aufl., Leipzig, 1986, S. 500 Среди многочисленных приводимых Ваттенбахом подобных изречений и стихов есть и более выразительные: "Libro completo saltat scriptor pede laeto" {"Поскольку книга закончена, писец весело пляшет" -- лат.}.] To есть: "Слава Богу, что труд закончен", а вовсе не "потому, что труд принес наслаждение".

Но мы не должны забывать о третьем -- и самом важном! -- источнике радости труда: удовлетворение от того, что работа выполнена столь хорошо, что обеспечит нужды самого работника и его семьи. Такого рода радость явно коренится в том, что мы назвали косвенным удовольствием труда. Работник наслаждается тем, что в своей трудоспособности и в своем мастерстве видит основу своего существования и своего социального положения. Он наслаждается тем, что в общественном состязании достиг лучшего положения, чем другие. Он наслаждается тем, что в своей трудоспособности видит орудие будущего экономического успеха. Он гордится тем, что может делать что-то "настоящее", т. е. то, что общество ценит и за что оно платит. Никакое другое чувство не способствует самоуважению больше, чем это, столь часто приводящее к преувеличенной и смешной вере в собственную незаменимость. В этом чувстве здоровый человек черпает силу для признания того, что он может удовлетворить свои желания только ценой тягот и усилий. Как говорится, во всем можно найти положительную сторону.

Из трех источников того, что мы можем назвать "радостью труда", первый, возникающий из злоупотребления условиями труда, будет с несомненностью существовать и в социалистическом обществе. Как и в капиталистическом обществе, он будет достоянием узкого круга. Два других источника радости, даруемой трудом, должны полностью иссякнуть. Если разрушить связь между результатами труда и доходом работника, как и должно быть сделано в социалистическом обществе, работнику всегда будет казаться, что на него нагрузили слишком много. Разовьется чрезмерное, неврастеническое отвращение к труду, которое мы сегодня можем наблюдать практически во всех государственных учреждениях и в национализированных компаниях. Когда оплата труда определяется неизменным штатным расписанием, каждый уверен, что он перегружен, что как раз на него возлагают слишком много всего неприятного и что его достижения недооцениваются и плохо вознаграждаются. Из таких переживаний возникает угрюмая ненависть к труду, которая отравляет даже удовольствие от завершения работы.

Социалистическое общество не может рассчитывать на "радость труда".

4. Стимулы к труду

Долг гражданина социалистического общества -- трудиться на общество в меру своих сил и способностей. В ответ он получает право на долю в общественном продукте. Тот, кто неоправданно уклоняется от выполнения своего долга, будет приведен к послушанию обычными методами государственного насилия. Руководители экономики будут обладать столь большой властью над отдельными гражданами, что невозможно представить себе, чтобы кто-либо мог постоянно противостоять им.

Однако недостаточно, чтобы граждане пунктуально являлись на свои рабочие места и проводили там предписанные часы. Они должны действительно трудиться.

В капиталистическом обществе рабочий получает плату, соответствующую ценности произведенного им. Статичная, или естественная, ставка заработной платы устанавливается на таком уровне, что работник получает продукт своего труда, т. е. все, что может быть вменено его труду [Clark, Distribution of Wealth, N. Y., 1907, P. 157 ff. <Кларк Дж. Б., Распределение богатства, М.-Л., 1934, С. 84 и след.>]. А значит, сам работник озабочен тем, как повысить производительность своего труда. Это относится не только к сдельной работе. Уровень повременной оплаты также зависит от предельной производительности данного конкретного труда. В конце концов, используемые системы оплаты труда не влияют на уровень оплаты. Величина заработной платы всегда тяготеет к статичной ставке, и повременная схема оплаты не порождает исключений.

Но при всем том повременная оплата труда дает нам возможность наблюдать, как протекает трудовая деятельность, когда у работника есть ощущение, что он работает не на себя, поскольку отсутствует связь между его работой и вознаграждением. При повременной оплате более искусный работник не имеет побуждений делать больше некоего минимума, обязательного для каждого. Сдельная оплата побуждает к максимальной активности, повременная -- к минимальной. В условиях капитализма социальное отрицательное воздействие этой тенденции повременной оплаты труда сильно смягчается тем, что ставки повременной оплаты различных видов труда многоступенчаты. Рабочий заинтересован найти такое рабочее место, на котором требуемый минимум труда достаточно высок, но под силу ему, поскольку вместе с ростом минимальных требований к труду растет и заработная плата.

Только когда мы отходим от принципа, связывающего ставки повременной оплаты с интенсивностью труда, схема повременной оплаты начинает отрицательно влиять на производство. Это особенно заметно на рабочих местах, принадлежащих государству и муниципалитетам. Здесь в последние десятилетия не только постоянно снижались минимальные требования к труду отдельного работника, но и были отброшены все стимулы к лучшей работе, например разное отношение к работникам различных профессий и квалификаций, быстрое продвижение предприимчивых и способных работников на лучше оплачиваемые должности. Результаты такой политики ясно показывают, что работник проявляет серьезное усердие, только когда он знает, что он за это получит.

При социализме не может быть такой связи между трудом и оплатой. Все попытки установить, что же именно произвел данный работник, и соответственно определить его заработную плату, обречены на провал из-за невозможности вычислить производственный вклад отдельных факторов производства. Социалистическое общество может быть и сумеет поставить распределение в зависимость от некоторых внешних аспектов выполняемой работы. Но такая дифференциация обязательно будет искусственной. Предположим, что минимальный размер труда определен для каждой отрасли производства. Предположим, что это сделано на основе предложенного Родбертусом "нормального рабочего дня". {Родбертус-Ягецов Карл Иоганн (1805--1875) -- немецкий экономист, один из основоположников "государственного социализма". Родбертус предлагал "конституировать" стоимость товаров путем законодательно закрепленного выражения ее непосредственно в рабочем времени.} Для каждой отрасли установлены время, которое способен отработать средний по силе работник со средним прилежанием, а также производительность труда, посильная для среднего работника средней квалификации и трудолюбия. [Rodbertus Johann Karl, Briefe und Sozialpolitische Aufsatze, Herausgegeben von R. Meyer, Berlin, 1881, S. 553 ff. <Родбертус-Ягецов К., Нормальный рабочий день // Государственный социализм, Вып. VI, Лассаль и Родбертус в избранных отрывках, М.-Л.: ГИЗ, 1925, С. 287 и след.> Здесь мы не будем вникать в другие предложения Родбертуса относительно нормального рабочего дня. Все они базируются на неосновательных взглядах Родбертуса на проблему ценности.] Мы полностью отвлечемся от технических трудностей определения того, достигнут ли в данном конкретном случае нужный минимум или нет. Тем не менее очевидно, что любая такого рода система должна быть чрезвычайно произвольной. Работники отдельных отраслей никогда не смогут достичь согласия по этому вопросу. Каждый будет утверждать, что от него требуют чрезмерно много, и будет стремиться к сокращению требуемой нормы. Средний работник, средняя квалификация, средняя сила, среднее напряжение, среднее прилежание -- все это темные понятия, не поддающиеся точному определению.

Вполне ясно, что минимальная производительность, установленная для работника средних способностей, мастерства и силы, будет достигаться только частью, скажем половиной работников. Остальные будут делать меньше. Как смогут власти определить, лень или неспособность -- причина низкой производительности? Нужно либо позволить руководству принимать вполне произвольные решения, либо выработать определенные критерии. Нет сомнений, что в результате производительность труда будет непрерывно уменьшаться.

При капитализме каждый активный участник деловой жизни озабочен тем, чтобы труд оплачивался полностью. Наниматель, увольняющий работника, стоящего своего заработка, вредит самому себе. Начальник участка, увольняющий хорошего работника и сохраняющий плохого, ухудшает деловые результаты своего участка, а значит, косвенным образом и свои собственные. Здесь нам не нужны формальные критерии для ограничения решений тех, кто оценивает выполненную работу. При социализме такие критерии необходимы, ибо в противном случае возможно злоупотребление соответствующей властью. А в результате работник не будет заинтересован в дальнейшем совершенствовании труда. Он будет заботиться лишь о том, чтобы выполнить требуемое формальными критериями и избежать наказания.

Какого рода результатов достигают работники, не имеющие прямой заинтересованности в результатах своего труда, можно узнать из тысячелетнего опыта рабского труда. Чиновники и рабочие государственных и муниципальных предприятий дают новые примеры. Можно попытаться ослабить доказательную силу первого примера ссылкой на то, что эти работники не были заинтересованы в результатах своего труда, поскольку не имели доли в распределении, а в социалистическом обществе каждый осознает, что он работает для себя и это подстегивает его усердие. Но как раз в этом и вся проблема. Если рабочий старается на работе больше, чем следует, ему приходится преодолевать большую тягостность труда. Но ведь при этом ему достанется лишь малейшая часть приложенных усилий. Перспектива получить миллионную долю результата своего усердия едва ли подвигнет его напрягаться больше необходимого [Schaffle, Die Quintessenz des Sozialismus, 18 Aufl., Gotha, 1919, S. 30 ff. <Шеффле А., Сущность социализма, Пг., 1917, С. 31 и след.>].

Социалистические писатели обычно обходят эти щекотливые вопросы молчанием или отделываются ничтожными замечаниями. Им нечего сказать, кроме нескольких морализующих сентенций [Degenfeld-Schonburg, Die Motive des volkswirtschaftlichen Handelns und der deutsche Marxismus, Tubingen, 1920, S. 80]. Новый социалистический человек будет свободен от эгоизма; в моральном плане он будет неизмеримо выше, чем человек ужасной эпохи частной собственности; глубокое понимание связи вещей и благородное отношение к долгу заставят его посвятить все свои способности общему благосостоянию.

Но если присмотреться поближе, выясняется, что эти заявления вертятся вокруг одной из двух возможных альтернатив: либо свободное подчинение моральному закону под давлением только собственной совести, либо принудительный труд, стимулируемый наказанием и наградами. Ни одна из альтернатив не ведет к цели. Первая не образует достаточных стимулов для преодоления тягот труда, хотя она всячески превозносится публично при каждой удобной возможности и восхваляется во всех школах и церквах; вторая ведет только к формальному выполнению обязанностей, никогда не вовлекая в труд все возможности человека.

С наибольшей тщательностью эту проблему исследовал Джон Стюарт Милль. {Милль Джон Стюарт (1806--1873) -- английский экономист, философ и общественный деятель. Последний крупный представитель английской классической школы в политической экономии, сторонник трудовой теории стоимости.} Все позднейшие рассуждения восходят к нему. С его идеями сталкиваешься постоянно в литературе по данному вопросу и в ежедневных политических дискуссиях; они стали даже популярными поговорками. Каждый знаком с ними, даже если он никогда не слышал об авторе. [J. S. Mill, Principles, P. 126 ff. <Милль Д. С., Основания политический экономии, Спб, 1909, С. 157 и след.> Мы не можем исследовать здесь вопрос о том, в какой степени сам Милль заимствовал идеи у других. Широкому распространению эти идеи обязаны блестящему изложению, данному в очень популярной работе.] Десятилетиями у него заимствовали один из сильнейших аргументов в пользу социалистической идеи, и Милль сделал больше для ее популярности, чем вдохновляемые ненавистью и часто противоречивые аргументы социалистических авторов.

Одно из основных возражений, говорит Милль, которое можно выставить против разумности социализма, то, что каждый будет неустанно озабочен уклонением от своей доли труда. Но выдвигающие это возражение забывают, сколь сильна эта проблема в системе, в рамках которой ныне ведется девять десятых всего бизнеса. Возражение предполагает, что к честному и эффективному труду способны только те, кто самолично пожинает плоды собственных усилий. Но в существующей системе такие возможности открыты только для малой части работников.

Повременная оплата или фиксированное жалованье являются преобладающей формой вознаграждения. Работу выполняют люди, заинтересованные в результатах меньше, чем члены социалистического общества, поскольку в отличие от последних они не имеют доли в своем предприятии. В большинстве случаев ими управляют и их контролируют те, кто также не заинтересован в результатах деятельности предприятия. Ибо надзор, управление и организацию осуществляют служащие, получающие повременную оплату. Можно утверждать, что труд будет более производительным в такой системе, где все или большая часть того, что производится за счет дополнительного усердия, достается работнику. Но в существующей системе как раз этот стимул и отсутствует. Даже если коммунистический труд окажется менее напряженным, чем труд крестьянина-собственника или самостоятельного ремесленника, он будет, вероятно, более энергичным, чем труд наемного работника, который лично вовсе не заинтересован в деле.

Легко увидеть причину ошибки Милля. Последний представитель классической школы экономической теории, он не дожил до преобразования экономического учения, произведенного субъективной теорией ценности, и не знал о связи между уровнем заработной платы и предельной производительностью труда. Он не осознавал, что рабочий заинтересован сделать как можно больше, потому что его доход зависит от ценности выполняемой им работы. Не просвещенный современной экономической мыслью, он не проникал в глубь вещей, оставаясь на поверхности. Нет сомнений, что индивидуум при повременной оплате труда не заинтересован производить больше, чем необходимо для сохранения рабочего места. Но если он способен на большее, если это позволяют его знания, способности и сила, он стремится занять место, где сможет сделать больше, чтобы тем самым увеличить свой доход. Возможно, ему помешает леность, но это не порок системы. Система делает все, чтобы побудить каждого к наибольшему прилежанию, поскольку она обеспечивает каждому плоды его труда. И то, что социализм на это не способен, можно только поставить ему в упрек. В этом состоит огромная разница между капитализмом и социализмом.

В крайнем случае неизлечимого упорства в уклонении от работы социалистическое общество, полагает Милль, будет располагать дополнительной властью: оно может прибегнуть к воздействию институтов принуждения. Увольнение -- единственное существующее сегодня средство противодействия лодырям -- вовсе бесполезно, если новый работник трудится не лучше предшественника. Право уволить работника дает нанимателю возможность получать от него обычное количество труда, но этот обычный труд может быть сколь угодно неэффективен.

Ошибочность этого аргумента очевидна. Милль не осознает, что уровень заработной платы соответствует этому обычному количеству труда и что работник, который хочет получать больше, должен делать больше. Можно прямо признать, что при господстве повременной оплаты работник вынужден искать рабочее место, требующее больше труда, поскольку он не может рассчитывать на увеличение своего дохода за счет больших усилий, оставаясь на прежнем месте. В зависимости от обстоятельств ему, может быть, придется перейти на сдельную работу, сменить профессию или даже эмигрировать. Таким образом миллионы эмигрировали из тех европейских стран, где обычная напряженность труда невысока, в Западную Европу или в Соединенные Штаты, где им приходится работать больше, но где они могут и зарабатывать больше. Худшие работники остаются на месте, и они удовлетворены возможностью работать меньше и получать меньше.

Если держать все это в уме, легко понять природу выполняемой наемными служащими работы по надзору и управлению. Их деятельность также оплачивается в соответствии с ценностью их услуг; им также приходится работать изо всех сил, если они хотят получать наибольший возможный доход. Они могут и должны иметь власть -- от имени предпринимателя -- нанимать и увольнять работников без страха злоупотребить властью. Они исполняют возложенный на них общественный долг следить, чтобы работники получали не больше, чем они вырабатывают, не заботясь ни о каких других соображениях. [Конкуренция между предпринимателями гарантирует, что заработная плата не падает ниже этого уровня.] Система экономических вычислений дает достаточные возможности оценить эффективность их работы. Это и отличает их труд от того контроля, который возможен при социализме. Они вредят сами себе, если из мстительности обходятся с работником хуже, чем он того заслуживает (естественно, "заслуга" в данном случае не имеет никакого этического содержания). Это принадлежащее предпринимателю и делегируемое подчиненным право увольнять работников и определять их заработную плату социалисты считают опасным в руках частного человека. Но социалисты не замечают того, что возможность предпринимателя пользоваться этим правом ограничена, что он не может произвольно увольнять и быть несправедливым, поскольку результаты будут опасными для него лично. Пытаясь приобрести труд как можно дешевле, предприниматель выполняет одну из самых важных своих общественных задач.

Милль признает, что при современном состоянии общества пренебрежение к выполнению тех обязанностей, ради которых их наняли, со стороны необразованных классов общества чудовищно. Он полагает, что это может быть приписано только низкому уровню образования. При социализме в условиях всеобщего образования все граждане будут, конечно же, выполнять свой долг перед обществом столь же ревностно, как нынче их выполняют большинство представителей высших и средних классов, которым приходится работать за жалованье. Здесь Милль еще раз совершает ту же самую ошибку. Он не видит того, что и в этом случае существует соответствие между трудом и вознаграждением. В конце концов он вынужден признать, что, вне всяких сомнений, система фиксированного жалованья не порождает максимального усердия ни у одной группы работников. Это позволяет выставить резонное возражение против социалистической организации труда. Но при этом, согласно Миллю, нет оснований считать, что этот недостаток сохранится в социалистическом обществе, как предполагают те, чье воображение не привыкло выходить за круг хорошо им известных фактов.

Нельзя исключить того, что при социализме общественное воодушевление окажется столь действенным, что бескорыстная преданность общему благу займет место стремления к личной выгоде. Здесь Милль, впавши в утопические мечтания, допускает, что общественное мнение окажется достаточно сильным, чтобы подтолкнуть индивидуумов к более ревностному труду, что честолюбие и потребность в самоуважении окажутся эффективными мотивами и т. п.

Следует подчеркнуть, что, к сожалению, у нас нет оснований предполагать, что при социализме человеческая природа будет не такой, как теперь. И нет оснований считать, что вознаграждения в форме знаков отличия, ценных подарков или даже в виде общественных почестей побудят работников к чему-то большему, чем формальное выполнение предписанных обязанностей. Ничто не в силах столь же хорошо подталкивать индивидуума к преодолению тягостей труда, как возможность получать полное вознаграждение за свой труд.

Естественно, что многие социалисты полагают возможным отклонить этот аргумент ссылкой на те виды труда, которые в прошлом выполнялись без денежного вознаграждения. Они приводят в пример труд ученых и художников, врачей, истощавших себя у постели больного, солдат, погибавших как герои, государственных деятелей, все отдавших своей идее. Но ученый и художник черпают наслаждение непосредственно в самой работе, а также в признании, которое они рассчитывают получить со временем, может быть, даже у потомства и без надежды на материальный успех. С врачом и профессиональным солдатом дело обстоит точно так же, как со многими другими работниками, чей труд сопряжен с опасностью. Стремящихся к этим профессиям сравнительно немного, и это отражается на уровне их оплаты. Но если, пренебрегая опасностью, человек выбирает такую профессию ради более высоких доходов и других преимуществ и почестей, он не может избегать опасностей без величайшего ущерба для себя.

Показавший спину солдат и врач, отказавшийся лечить заразного больного, подвергают свою будущую карьеру такому риску, что, можно считать, у них просто нет выбора. Нельзя отрицать, что существуют врачи, которые склонны делать все возможное в случаях, когда никто бы и не заметил их слабости, и что порой профессиональные солдаты идут навстречу опасности, когда никто не осудил бы их отступления. Но в этих исключительных случаях, как и в случае со стойким государственным деятелем, который готов умереть за свои принципы, человек поднимает себя, как это дается немногим, на высший человеческий Уровень, к полному единству воли и дела. Исключительная поглощенность единственной целью, которая вытесняет все другие желания, мысли и чувства, делает человека безразличным к боли и страданию, заставляет забыть о мире, и для него остается лишь то, чему он посвятил всего себя и свою жизнь. О таких людях обычно говорят в соответствии с оценкой их целей, что ими движет дух Божий или что они в руках у дьявола, -- столь непостижимы их мотивы для обычных людей.

Нет сомнений, что человечество никогда бы не поднялось над уровнем животных, если бы у него не было таких лидеров. Но столь же несомненно, что основная часть человечества не состоит из подобных людей. Главная социальная проблема как раз и заключается в том, чтобы сделать большинство полезными членами общества.

Социалистические писатели давно оставили попытки разобраться с этой неразрешимой проблемой. Каутский не способен ни на что, кроме заявления, что привычка и дисциплина в будущем заменят стимулы к труду. "Приученный капиталом работать изо дня в день, современный рабочий прямо не выносит долгого пребывания без работы. Встречаются даже люди, до того привыкшие к своей работе, что они просто не знают, что им делать со своим свободным временем, -- они чувствуют себя несчастными, когда не имеют возможности работать". Каутский, похоже, не опасается того, что эта привычка менее устойчива, чем, например, привычка есть и спать, и, признавая этот стимул все же слабейшим, Каутский не склонен полагаться только на него. Потому он и рекомендует дисциплину. Конечно же, это не "военная дисциплина", не "слепое повиновение власти", но "дисциплина демократическая -- добровольное подчинение выбранным руководителям". Потом его охватывают сомнения, и он прогоняет их соображением, что при социализме труд будет настолько привлекательным, что трудиться будет удовольствием, но затем признает, что только этого будет недостаточно, и, наконец, приходит к заключению, что при всей привлекательности труда нужны и другие стимулы, как денежная заработная плата [Kautsky, Die Soziale Revolution, II, S. 15 ff. <Каутский К., Социальная революция, С. 113 и след.>].

Так, со многими оговорками и соображениями даже Каутский приходит наконец к тому выводу, что тягостность труда вполне преодолима, если продукт труда, и только его собственного труда, достается рабочему (если он не является также собственником или предпринимателем). Но это же отрицание реализуемости социалистической организации труда, поскольку нельзя уничтожить частную собственность на средства производства, не устранив одновременно возможность вознаграждать работника в соответствии с вкладом его труда.

5. Производительность труда

Старые "распределительные" теории основывались на предположении, что нужно только все поделить поровну, чтобы обеспечить каждому если не богатство, то вполне комфортабельную жизнь. Идея казалась столь очевидной, что едва ли предпринимались попытки ее доказать. В начале социализм взял это предположение в целом и утверждал, что благосостояние для всех будет обеспечено равным распределением общественного дохода. Только когда критики привлекли внимание к тому факту, что равное распределение общественного дохода едва ли улучшит положение масс, они выдвинули предположение, что капиталистические методы производства ограничивают производительность труда и что социализм устранит эти ограничения и умножит производство настолько, что каждому будет обеспечен достойный уровень жизни. Не сумев опровергнуть утверждение либеральной школы, что при социализме падение производительности труда сделает нужду и нищету всеобщими, социалистические писатели начали распространять фантастические утверждения об ожидаемом росте производительности труда.

Каутский упоминает о двух способах увеличения производительности труда при переходе к социализму. Один -- концентрация всего производства на лучших предприятиях и закрытие менее эффективных [Ibid., S. 21 ff. <там же, С. 123--124>]. Бесспорно, что это путь к увеличению производства. Но такое средство как раз наиболее эффективно в рамках меновой экономики. Конкуренция здесь безжалостно устраняет все менее доходные предприятия, и именно это ставится ей в упрек вовлеченными в конкуренцию. А в результате слабейшие предприятия требуют государственных субсидий, особых условий поставки и вообще всестороннего ограничения конкуренции. То, что стоящие на частнохозяйственной основе тресты широко пользуются предлагаемым Каутским средством в целях достижения наивысшей производительности труда, побуждает Каутского видеть в них предвестников социалистической революции. Но еще вопрос, будет ли социалистическое государство столь же настойчиво стремиться к повышению эффективности производства. Не предпочтет ли оно сохранить малорентабельные предприятия, чтобы избежать локальных проблем и затруднений? Частный предприниматель без лишних разговоров закрывает невыгодное предприятие; этим он принуждает работников сменить место жительства, а иногда и профессию. Конечно, это доставляет немало хлопот тем, кого касаются изменения, но в целом результаты благоприятны, поскольку оказывается возможным более дешевое снабжение рынка. Таким ли будет поведение социалистического государства? Не предпочтет ли оно, напротив, из политических соображений избежать локального недовольства? На большинстве государственных железных дорог все реформы такого рода тормозятся из-за попыток уберечь отдельные подразделения от ущерба, неизбежного при устранении излишних управленческих звеньев, излишних работников и электростанций. Даже армейское начальство столкнулось с парламентской оппозицией, когда из стратегических соображений было решено перевести гарнизон в другое место.

Свой второй способ обеспечения роста производства, а именно "экономию всякого рода", Каутский, по его же признанию, находит уже реализованным в современных трестах. Он особенно отмечает экономию материалов, транспортных расходов, сокращение затрат на рекламу и на связи с общественностью [Ibid., S. 26 <там же, С. 131>]. Опыт показывает, что нигде нельзя встретить большей бесхозяйственности и расточительности в отношении труда и материалов всякого рода, чем на государственных предприятиях. В то же время именно частное предприятие побуждает своего владельца ради собственных интересов работать с величайшей экономией.

Конечно, социалистическое государство сэкономит все расходы на рекламу, все расходы коммивояжеров и агентов по продаже. Но более чем вероятно, что вся эта экономия будет существенно перекрыта за счет аппарата распределения. Военный опыт научил нас, сколь громоздок и дорог общественный аппарат распределения. Разве на деле издержки на карточное распределение хлеба, муки, сахара и других товаров были ниже, чем расходы на рекламу? Действительно ли гигантский аппарат, необходимый для осуществления карточного распределения, был дешевле, чем расходы на коммивояжеров и агентов по сбыту?

Социализм устранит розничных торговцев. Но на их месте он создаст центры распределения, которые не будут дешевле. Кооперативные склады используют не меньшее количество рабочих рук, чем современные магазины, и многие из них неконкурентоспособны до тех пор, пока правительство не дарует им освобождения от налогов.

Вообще говоря, недопустимо считать, что устранением каких-либо свойственных капиталистической экономике расходов можно обеспечить более высокую производительность труда в социалистическом обществе. Нужно сравнивать общие расходы и общие доходы обеих систем. Из того, что электромобиль не требует бензина, вовсе не следует, что он дешевле в эксплуатации, чем автомобиль с бензиновым двигателем.

Слабость аргументации Каутского очевидна, когда он утверждает, что "применением этих двух методов пролетарское государство сможет поднять производство на такой высокий уровень, что окажется возможным существенное увеличение заработков при одновременном сокращении рабочего времени". Это утверждение он и не пытается нигде доказывать. [В годы контролируемой экономики мы часто слышали о замороженной картошке, сгнивших фруктах, испорченных овощах. {Контролируемой экономикой (в немецком оригинале -- "принудительной экономикой") Мизес именует экономику Германии и Австро-Венгрии в период мировой войны 1914--1918 гг., когда были введены рационирование предметов первой необходимости, государственное регулирование распределения сырья и т. п. меры управления экономической жизнью.} Разве прежде такого не бывало? Конечно, да. Но намного реже. Если у торговца пропадали фрукты, денежный убыток делал его более предусмотрительным, если убытки его ничему не научали, он разорялся. Он утрачивал возможность направлять производство и перемещался на такое место в хозяйственной жизни, где бы не мог принести вреда. Но все иначе с благами, которыми распоряжается государство. Здесь за товаром не стоит индивидуальный интерес. Здесь торгуют чиновники, ответственность которых так раздроблена, что никого особо не волнуют маленькие неудачи.]

Не лучше обстоит дело и с другими аргументами в пользу социалистической организации производства. Когда, например, доказывают, что при социализме каждый способный к труду будет обязан трудиться, они прискорбнейше заблуждаются относительно числа праздных людей в капиталистическом обществе. Напротив, можно утверждать, что при системе, которая не создает достаточных стимулов для преодоления тягостей труда, производительность труда неизбежно уменьшится. Но проблему производительности нельзя рассматривать только в рамках стационарных условий. Несравнимо важнее вопроса, увеличится ли производительность труда при переходе к социализму, вопрос, окажется ли при социализме возможным рост производительности труда и, следовательно, экономический прогресс. Это ведет нас к проблеме динамики.

Глава IX. Положение индивидуума при социализме

1. Отбор персонала и выбор профессии

Социалистическое общество представляет собой поразительное авторитарное сообщество, в котором приказывают и подчиняются. Именно это и обозначают слова "плановая экономика" и "устранение анархии производства". Устройство социалистического общества легче понять, если сравнить его с армией. Многие социалисты и в самом деле предпочитали говорить об "армии труда". Как в армии, так и при социализме каждый зависит от приказов высшего руководства. Каждый приписан к какому-либо месту. Каждый должен оставаться там до тех пор, пока это считают нужным. Можно сказать, что человек становится пешкой начальства. Он растет только когда его продвигают. Он падает после разжалования. Описывать эти условия было бы пустой тратой времени. Они знакомы каждому подданному бюрократического государства.

Очевидно, что в государстве такого типа все назначения на должность совершаются в соответствии с личной пригодностью. Каждый пост должен занимать наиболее подходящий для этого индивидуум, если, конечно, он не нужен для более ответственной работы в другом месте. Таков фундаментальный закон всех систематически упорядоченных авторитарных организаций -- как государства китайских мандаринов, так и новейшей бюрократии.

Первая проблема, которая возникает при воплощении этого закона, -- назначение на верховные посты. Есть два подхода к решению этой проблемы -- монархическо-олигархический и демократический, но при этом возможно только одно решение -- на основе харизмы. Верховные правители (или правитель) выбираются благодаря достоинствам, которые им дарованы Божьей милостью. Они обладают сверхчеловеческими силами и способностями, которые поднимают их высоко над прочими смертными. Выступить против них -- это не только нарушить земной порядок, но и пренебречь волей Божьей. Такова основная идея теократии -- клерикальной аристократии с "Божьим помазанником". Но такова же идеология большевистской диктатуры в России. Призванные историей к выполнению своей возвышенной задачи большевики выступают как представители всего человечества, как орудие исторической необходимости, как исполнители, которым выпало окончательное устроение мирового порядка. Сопротивление им -- величайшее из преступлений, но к своим противниками они могут применять любые средства. Это просто старая аристократически-теократическая идея в новой оболочке.

Другой подход к решению проблемы -- демократический. Демократия отдает все в руки большинства. Во главе общества -- вождь или вожди, выбранные решением большинства. Но теория эта столь же харизматична. Только в этом случае благодать поровну дается всем без исключения. Каждый наделен ею. А глас народа является гласом Божьим. Это особенно отчетливо проявилось в "Городе Солнца" Томмазо Кампанеллы: народное собрание выбирает Правителя, который является также первосвященником, и имя его Метафизик [Georg Adier, Geschichte des Sozialismus und Kommunismus, Leipzig, 1899, S. 185 ff. <Адлер Г., История социализма и коммунизма, Спб, 1907, С. 18 и след.>]. {"Город Солнца" -- утопия итальянского мыслителя Томмазо Кампанеллы (1568--1639). Термин "метафизика", буквально означающий то, что следует после физики, в середине века использовался как обозначение философии, исследующей неизменные начала всего сущего, обосновывающей теологию. Таким образом, у Кампанеллы метафизик -- не просто мудрец-философ, а постигший божественную сущность.} В авторитарной идеологии демократия ценится не за свои общественные функции, а только как средство постижения Абсолюта [см. о роли демократии в развитии общества (глава 3, параграф 2) в настоящем издании].

Согласно харизматическим воззрениям при назначении должностных лиц высшая власть наделяет их собственными достоинствами. Официальное назначение поднимает обычного смертного над уровнем масс. Он приобретает особый вес по сравнению с другими. Его ценность особенно велика во время выполнения им своих обязанностей. Недопустимы никакие сомнения в его достоинствах или способностях выполнять службу. Пост делает человека.

Если не учитывать апологетической ценности этих теорий, все они чисто формальны и ничего не говорят нам о том, как действительно осуществляется восхождение к высшей власти. Из них не узнаешь, пришла ли к власти данная династия или аристократия как счастливый победитель в войне. Они не дают представления о механизме партийной деятельности, который приводит к власти вождей демократии. Они ничего не сообщают о том, как действительно носители высшей власти осуществляют подбор должностных лиц из числа претендентов.

Но специальные правила для отбора должностных лиц должны существовать, поскольку без них способен обходиться только всеведущий правитель. Так как верховная власть не в силах делать все сама, то назначение на более низкие должности она делегирует подчиненным властям. Чтобы предотвратить их произвол, приходится вводить определенные ограничения. В результате отбор идет не по истинным способностям, а по соответствию неким нормам, по результатам экзаменационных испытаний, с учетом того, что кандидат обучался в определенной школе, что он несколько лет занимал подчиненную позицию и т. п. О такого рода методах может быть только одно мнение. Успешное ведение дела требует совсем иных качеств, чем успешная сдача экзаменов, даже если экзаменуют по предмету, прямо связанному с будущей работой. Тот, кто провел определенное время на подчиненной должности, еще долго будет чувствовать себя не на месте, став начальником. Неверно, что для того, чтобы выучиться командовать, надо научиться подчинятся. Возраст не заменяет способностей. Короче, система ущербна. Ее единственное оправдание в том, что ничего лучшего нет взамен.

Недавно были сделаны попытки привлечь на помощь методы экспериментальной психологии и физиологии, и многие ожидают от этого в высшей степени важных для социализма результатов. Нет сомнения, что при социализме нечто подобное медицинскому обследованию армейских призывников должно бы использоваться, но только в большем масштабе и с использованием более утонченных методов. Придется исследовать симулянтов, которые надеются под предлогом физических недостатков избежать тяжелой и неприятной работы, так же как и тех, кто претендует на неподходящую для их данных работу. Но самые горячие защитники таких методов едва ли могут претендовать на что-то большее, чем на минимальную корректировку одного из тяжелейших последствий бюрократизма. Для всех тех видов работ, которые требуют чего-то иного, кроме мышечной силы и хорошего развития органов чувств, эти методы вообще бесполезны.

2. Искусство и литература, наука и журналистика

Социалистическое общество -- общество должностных лиц. Этим определяются как господствующий стиль жизни, так и мышление членов общества. В последние десятилетия по всей Европе расширялся слой людей, которые всегда ждут продвижения и зависят от "начальника", которые живут на фиксированное жалованье и потому не понимают зависимости между производством благ и удовлетворением собственных потребностей. Люди такого типа особенно распространены в Германии. Ими и определяется социально-психологический облик нашего времени.

Социализм не знает свободы выбора профессии. Каждый должен делать, что ему сказано, и отправляться, куда ведено. Все иное просто немыслимо. Позднее и в связи с иными вопросами мы обсудим, как это должно сказываться на производительности труда. Здесь нам следует обсудить положение при таких условиях искусства и науки, литературы и прессы.

При большевиках в России и в Венгрии художники, писатели и ученые, признанные специально для этого созданными инстанциями, освобождались от общей трудовой повинности и получали определенное жалованье. {Мизес имеет в виду Венгерскую Советскую Республику, просуществовавшую с 21 марта по 1 августа 1919 г. Строго говоря, никаких большевиков в это время в Венгрии не было: во главе республики стояла социалистическая партия, образовавшаяся в результате слияния коммунистической и социал-демократической партий. Однако по идеологии и методам она не отличалась от Российской коммунистической партии (большевиков).} Всех остальных принуждали к труду на общих основаниях, и они не получали никакой поддержки своей художественной или научной деятельности. Пресса была национализирована.

Таково простейшее решение проблемы, которое к тому же гармонирует с общей структурой социалистического общества. Бюрократизм распространился на сферу духа. Кто не нравится людям власти, не получает разрешения рисовать, лепить скульптуры или дирижировать оркестром. Его работы не публикуются и не исполняются. И даже в случае, когда решение не зависит напрямую от произвольного суждения хозяйственного руководства, а основывается на мнениях экспертных советов, суть дела не меняется. Напротив, экспертные советы, неизбежно заполненные пожилыми, хорошо устроенными специалистами, еще менее способны помогать росту молодых талантов, отличающихся своеобразием и, возможно, большим мастерством, чем члены советов. Даже если в выборе участвует весь народ, это не облегчит рост тех, кто имеет смелость отказаться от традиционной техники и принятых мнений. Такие методы отбора только плодят эпигонов.

В "Икарии" Кабе {Икария -- утопическая страна, описанная Этьеном Кабе (1788--1856), французским пропагандистом коммунистических идей, в его романе "Путешествие в Икарию"} публикуются только такие книги, которые нравятся республике (les ouvrages preferes) {les ouvrages preferes -- предпочтенные работы (фр.)}. Писания досоциалистических времен подлежат рассмотрению: частично полезные будут переработаны, а те, что сочтены опасными или бесполезными, сожжены. Возражение, что это будет то же, что сделал Омар, сжегши Александрийскую библиотеку, Кабе считает несостоятельным. {По преданию, сподвижник Мухаммеда Омар I (591--644) повелел сжечь Александрийскую библиотеку, заявив, что, если книги противоречат Корану, они вредны, а если подтверждают Коран -- излишни.} Ибо, говорит он, "nous faisons en faveur de l'humanite ce que ces oppresseurs faisaient contre elle. Nous avons fait du feu pour bruler les mechants livres, tandis que des brigands ou des fanatiques allumaient les buchers pour bruler d'innocents heretiques" <"Мы делаем в пользу человечества то, что угнетатели делали ему во вред. Мы развели костры, чтобы сжечь дурные книги, тогда как разбойники или фанатики зажигали костры, чтобы сжечь невинных еретиков"> [Cabet, Voyage en Icarie, Paris, 1848, P. 127 <Кабе Э., Путешествие в Икарию, Т.1, М.-Л., 1935, С. 236>]. При таком подходе невозможно решить проблему терпимости. За исключением чистых оппортунистов, каждый убежден в истинности своего мнения. Но если бы такое убеждение само по себе оправдывало нетерпимость, каждый имел бы право притеснять и преследовать любого, думающего иначе. [Лютер убеждал князей своей партии не относиться терпимо к монастырям и к мессе. Он бы не принял возражения, что император Карл, поскольку он верил в истинность папизма, действовал бы справедливо, со своей точки зрения, истребляя лютеранство как ересь. {Лютер Мартин (1483--1546) -- основатель немецкого религиозного протестантизма, названного позже по его имени лютеранством. Лютер отрицал власть Римского папы, многие католические обряды, институт монашества. Опорой реформации он объявил князей феодальной Германии. Против Лютера выступал ревностный католик германский император Карл V. Изданный им в 1521 г. эдикт предписывал подавление лютеранства. Через десять лет Карл V имперским указом повелел протестантам вернуться в лоно католической церкви, а в 1546 г. объявил лютеран вне закона.} Ибо мы знаем, "что он не верит в это и не может верить, ибо мы знаем, что он заблуждается и воюет против Евангелия. Ибо мы не обязаны верить в то, что он на верном пути, ибо слово Божье с нами, а не с ним; скорее уж это его долг признать слово Божье и распространять его, подобно нам, всей своей властью" Dr. Martin Luthers, Briefe, Sendschreiben und Bedenken, Hrsg. von der Wette, IV Teil, Berlin, 1827, S. 939 ff.; Paulus, Protestantismus und Toleranz im 16. Jahrhundert., Freiburg, 1911 S. 23.] В этих обстоятельствах призыв к терпимости исходил бы исключительно от слабых. Сила" влекла бы к проявлению нетерпимости. Между людьми должна быть постоянная война и вражда. Мирное сотрудничество делается невозможным. Либерализм требует терпимости к любому мнению именно потому, что он желает мира.

При капитализме перед художником и ученым открыты многие пути. Богатые люди могут следовать своим склонностям, небогатые -- искать богатых покровителей, или работать в государственных учреждениях, или же попробовать жить продажей своих работ. Каждый из путей имеет свои опасности, в особенности два последних. Вполне может случиться так, что тот, кто несет или мог бы нести человечеству новые ценности, будет страдать от нужды и бедности. Но нет способов эффективно предотвратить такую возможность. Творческий дух -- это дух новаторства. Он должен стремиться вперед, разрушать старое и заменять его новым. Невозможно облегчить ему тяжесть этой задачи; если бы удалось, он перестал бы быть первопроходцем. Прогресс нельзя организовать. [Вводящие в заблуждение слова: прогресс надо организовать. Действительно, продуктивное невозможно втиснуть в заранее продуманные формы; оно процветает только в условиях неограниченной свободы. Последователи могут уже сорганизоваться, что и называется "созданием школы" (Spranger, Begabung und Studium, Leipzig, 1917, S. 8; см. также Mill, On Liberty, Third ed., London, 1864, S. 114 ff. <Милль Дж. С., О свободе // Утилитарианизм. О свободе., С. 288 и след.>).] Нетрудно увенчать лаврами гения, завершившего свои труды, с почестями захоронить его останки и в память его воздвигнуть монументы. Но невозможно сгладить гению путь к исполнению своего предназначения. Общество ничем не может помочь прогрессу. Если оно не обременило индивидуума цепями, если не поставило перед ним непреодолимых препятствий, оно сделало все, что можно ожидать от общества. Гений найдет путь для реализации своей свободы.

Национализация интеллектуальной жизни, неизбежная при социализме, должна сделать невозможным всякий интеллектуальный прогресс. Можно обмануться тем, что в России вошло в моду современное искусство. {Это написано Мизесом в 20-е годы, когда авангардизм пользовался поддержкой коммунистической верхушки как революционное антибуржуазное направление в искусстве.} Но эти новаторы начали работать еще до того, как Советы встали у руля. Будучи непризнанными ранее, они стали сотрудничать с Советами в надежде на признание со стороны нового режима. Большой вопрос, однако, смогут ли будущие новаторы сдвинуть их с завоеванных ныне позиций. {Авангардисты не были вытеснены очередными новаторами -- они стали жертвами коммунистической диктатуры, круто повернувшей в искусстве к лакировочно-плакатным агиткам, выполненным в "реалистической манере" XIX в.}

В утопии Бебеля общество признает только физический труд. Искусству и наукам отведены только часы досуга. Благодаря этому, мыслит Бебель, общество будущего "будет располагать учеными и художниками всякого рода в неисчислимом множестве". В соответствии с личными склонностями они станут посвящать свой досуг исследованиям и художественному творчеству [Bebel, Die Frau und der Sozialismus, S. 284 <Бебель А., Указ. соч., С. 467>]. Бебель позволил себе поддаться филистерскому недоброжелательству работников физического труда ко всем тем, кто не рубит лес и не носит воду. Для него все виды интеллектуального труда суть простые шалости. Это выясняется из того, что он ставит их в один ряд с "товарищеским общением". [Как Бебель представлял себе жизнь женщины в социалистическом обществе, видно из следующего: "При одинаковых жизненных условиях она действует так же, как мужчина. Наряду с работой в каком-либо производстве женщина в другое время дня занята как воспитательница, учительница, сиделка, в течение третьей части она занимается искусством или наукой и наконец в течение остального времени она выполняет какую-нибудь административную функцию. Она учится, работает и развлекается в обществе других женщин или мужчин, как ей это нравится и когда для этого ей представляется случай. В выборе любимого человека она, подобно мужчине, свободна и независима. Она выбирает или ее выбирают..." (Bebel, Op. cit., S. 342) <Бебель А., Указ. соч., С. 54б>.] И все-таки нужно исследовать, мыслимо ли в этих условиях предоставить духовному труду ту свободу, без которой он не может существовать.

Очевидно, что все работы в области науки и искусства, которые требуют времени, путешествий, приобретения технического образования и значительных материальных расходов, будут исключены. Но мы предположим, что можно посвятить себя литературе или музыке после окончания дневных трудов. Далее мы предположим, что такая деятельность будет защищена от зловредного вмешательства со стороны хозяйственных руководителей, которые могли бы, например, переводить непопулярных авторов в отдаленные места, и что с помощью преданных друзей литератор или композитор может наскрести денег, чтобы заплатить государственной типографии за публикацию небольшого тиража. Таким способом он может даже преуспеть в издании небольшого периодического органа, а может быть даже в организации небольшого театра. [Это приблизительно соответствует идеям Беллами (Bellamy, Looking Backward: If Socialism Comes, 2000--1887, Chapter 15, Boston, 1889) <Беллами Э., Через сто лет: социологический роман, Спб, 1901, С. 120 и след.>. {Беллами Эдвард (1850--1898) -- американский писатель, автор популярной утопии "Взгляд назад" ("Через сто лет") и ее менее известного продолжения "Равенство".}] Но все эти начинания должны будут выдерживать тяжелую конкуренцию с официальным субсидируемым искусством, а к тому же хозяйственные власти могут в любой момент прикрыть все дело. Не следует забывать, что во власти хозяйственных руководителей будет установление условий издания. Никакой цензор, император иди папа Римский никогда не обладали такой властью для подавления интеллектуальной свободы, как социалистическое общество.

3. Личная свобода

Принято считать, что при социализме индивидуум будет лишен свободы, а социалистическое общество станет тюремным государством. В этих выражениях содержится ценностный приговор, лежащий за пределами научного анализа. Наука не может решать, является ли свобода благом, злом или адиафорой. {Адиафора -- понятие древнегреческой философии, обозначающее вещи и отношения, которые сами по себе ни положительны, ни отрицательны.} Предметом исследования может быть только вопрос: в чем состоит свобода и где она пребывает?

Свобода есть понятие социологическое. Не имеет смысла применять его к ситуациям вне общественных связей, что легко видеть на примере путаницы, порождаемой знаменитым противоречием между свободой и волей. Жизнь человека зависит от природных условий, которые он не властен изменить. В этих рамках он живет и умирает, и поскольку они не подвластны его воле, он вынужден им подчиняться. С ними сообразуется все, что бы он ни делал. Траектория брошенного камня предписана законом природы. Когда человек ест и пьет, процессы в его организме также обусловлены природой. Наши представления о непоколебимых и не поддающихся воздействию законах природы -- это попытка выразить зависимость хода событий в мире от определенных объективных отношений между явлениями. Эти законы господствуют над жизнью человека, они полностью охватывают его. Его желания и его действия мыслимы только в этих пределах. Нет свободы ни внутри природы, ни вопреки природе.

Общественная жизнь также является частью природы, и в рамках ее господствуют неизменные законы природы. Действие и результаты действия обусловлены этими законами. Если мы говорим, что свобода определяется волей человека и общественными условиями, то при этом вовсе не представляем человека независимым от законов природы: значение понятия свободы совершенно иное.

Здесь не идет речь о проблеме внутренней свободы. Мы исследуем проблему внешней свободы. Первая есть проблема происхождения волевых актов, вторая -- проблема осуществления действий. Каждый человек зависит от поведения окружающих. Их действия влияют на него множеством способов. Если он вынужден допустить, чтобы с ним обращались как с существом, лишенным собственной воли, если он не может помешать тому, чтобы его желания попирались, он должен чувствовать одностороннюю зависимость от окружающих, и тогда он говорит, что он не свободен. Если он слабее, он вынужден приспосабливаться к насилию с их стороны.

В условиях сотрудничества эта односторонняя зависимость становится обоюдной. И до тех пор, пока каждый действует как член общества, он обязан приноравливаться к воле окружающих. При этом каждый зависит от других не больше, чем они зависят от него. Вот что мы понимаем под внешней свободой. Это положение индивидуума в рамках общественной необходимости, предполагающей, с одной стороны, ограничение свободы индивидуума в отношении к другим, а с другой -- ограничение свободы других в отношении к нему.

Можно это пояснить примером. Наниматель при капитализме выглядит как обладатель большой власти над наемными работниками. Прием человека на работу, способ использования, размер оплаты, увольнение -- все зависит от его решения. Но эта его свобода, так же как соответствующая несвобода других, -- только видимость. Поведение нанимателя по отношению к наемным работникам есть только часть социального процесса. Если стиль его отношений с наемным работником не соответствует общественной оценке достоинств последнего, возникают последствия уже для нанимателя. Он, разумеется, может вести себя с наемным работником скверно, но при этом ему же и придется расплачиваться за свой произвол. Именно в этой мере наемный работник и является зависимым. Но эта зависимость не выше, чем зависимость каждого из нас от наших соседей. Ведь даже там, где законы строго исполняются, каждый, кто готов расплатиться за свое поведение, волен разбить нам окна или поколотить нас.

Строго говоря, при таком подходе совершенно произвольные социальные действия просто невозможны. Даже восточный деспот, который, как представляется, волен делать что угодно с жизнью захваченных врагов, должен учитывать результат собственных действий. Конечно, в различных ситуациях за удовольствие произвольного действия приходится платить по-разному. Никакие законы не защитят нас от людей, враждебность которых столь велика, что они готовы принять любые последствия своих действий. Но в целом, если законы достаточно строго карают за нарушение нашего спокойствия, мы чувствуем себя до известной степени независимыми от дурных намерений окружающих. Историческое смягчение уголовных законов следует приписать не улучшению нравов и не декадансу законодателей, но лишь тому, что люди приучились сдерживать себя, памятуя о последствиях, и это дало возможность смягчить наказания, не ослабляя их сдерживающей силы. Сегодня угроза краткосрочного тюремного заключения более эффективно сдерживает преступления против личности, чем некогда это делала виселица.

Там, где точные денежные расчеты дают возможность полностью учесть последствия действий, не остается места для произвола. Если мы позволим себе увлечься модными воздыханиями над бессердечием нашего времени, которое все переводит на язык шиллингов и пенсов, мы упустим из виду, что как раз эта увязка наших поступков с денежным доходом служит обществу наиболее сильным заслоном от произвола. Именно такого рода установления ставят потребителя, с одной стороны, и предпринимателя, капиталиста, землевладельца, рабочего, т. е. всех, работающих для удовлетворения рыночного спроса, -- с другой, в зависимость от общественного сотрудничества. Только полная неспособность понять взаимность этих отношений может привести к вопросу о том, зависит ли должник от своего кредитора или кредитор от должника. На самом деле каждый здесь зависит от другого, и того же рода отношения существуют между продавцом и покупателем, нанимателем и работником. Принято сожалеть о том, что сегодня из деловой жизни изгнаны личные мотивы и всем правят деньги. На деле это сожаление о том, что в чисто экономической сфере деятельности нет места причудам и пристрастиям и действенны только те соображения, которых требует общественное сотрудничество.

В этом и состоит внешняя свобода человека -- он независим от произвольной власти других. Такая свобода не входит в перечень естественных прав. Она возникает в ходе общественного развития и становится совершенной благодаря зрелому капитализму. Человек докапиталистических времен зависел от "доброго господина" и нуждался в его благорасположении. Капитализм не признает таких отношений. Он прекращает деление общества на деспотических властителей и бесправных рабов. Все отношения становятся материальными и безличными, они поддаются вычислению и предоставляют выбор. Капиталистический денежный расчет низводит свободу из области мечты в реальность.

Когда люди обретают свободу в чисто экономических сферах жизни, они начинают стремиться к ней повсюду. Одновременно с развитием капитализма вдут попытки изгнать из государственной жизни всякий произвол и все формы личной зависимости. Добиться юридического закрепления личных прав гражданина, максимально сузить возможности произвола со стороны должностных лиц -- таковы цели движения за гражданскую свободу. Оно требует не благорасположения, но прав. И оно изначально признает, что для реализации этих требований необходимо как можно более жесткое ограничение возможности государства господствовать над индивидуумом. Свобода, с его точки зрения, есть свобода от государства.

Государство -- аппарат насилия, обслуживающий правительство -- не опасно для свободы только тогда, когда его действия подчинены ясным, однозначным, универсальным правилам или когда они следуют принципам, которые управляют всякой работой ради прибыли. Первая ситуация складывается, когда государство действует на базе законности, -- ведь законы связывают судью и узко ограничивают его "игровое поле". Вторая ситуация возникает при капитализме, когда государство действует как предприниматель, подчиняясь тем же законам и сообразуясь с теми же условиями, что и другие предприниматели, работающие ради прибыли. За пределами этих двух вариантов невозможно защититься от произвольных действий государства ни законами, ни каким-либо иным способом; индивидуум беззащитен перед решениями должностных лиц. Он не может предусмотреть последствия своих действий, поскольку не знает, как к ним отнесутся те, от кого он зависит. Это и есть отрицание свободы.

Принято рассматривать проблему внешней свободы как проблему большей или меньшей зависимости индивидуума от общества [так формулирует и Дж. С. Милль (J. St. Mill, On Liberty //Op cit., P. 7) <Милль Дж. С. О свободе // Указ. соч., С. 169 и след.>]. Но политическая свобода не есть вся свобода. Чтобы человек мог быть свободным, недостаточно иметь возможность делать что-либо безвредное для других и при этом не бояться помех со стороны правительства или общества. Нужно также иметь возможность действовать, не опасаясь непредвиденных социальных последствий. Только капитализм гарантирует эту свободу, открыто подчиняя все взаимные отношения холодному безличному принципу обмена -- du ut des {du ut des -- даю, чтобы ты дал (лат.)}.

Обычно социалисты пытаются отвергнуть аргументы в пользу свободы утверждением, что при капитализме только собственник свободен. Пролетарий не свободен, поскольку он должен трудом поддерживать свое существование. Нельзя представить себе более непродуманного представления о свободе. Человек должен трудиться, поскольку его потребности выше, чем у диких животных, и это в природе вещей. Собственники могут жить, не подчиняясь этому правилу, благодаря доходу, извлекаемому ими из общественной организации труда без ущерба для кого-либо, в том числе и не имеющих собственности. Эти последние и сами получают выгоду от существующей общественной организации труда, поскольку сотрудничество делает труд более производительным. Только обеспечив дальнейшее увеличение производительности труда, социализм мог бы ослабить зависимость индивидуума от условий жизни. Если же он не может этого сделать, если он, напротив, уменьшает производительность труда, то тем самым он уменьшает и свободу человека от природы.

Глава X. Социализм в изменяющихся условиях

1. Природа динамических сил

Идея неизменности очень полезна для теоретического умозрения. Но в реальном мире не бывает неизменных состояний. Условия экономической деятельности изменяются непрерывно, и человек не может воспрепятствовать этим изменениям.

Воздействия, приводящие экономику в постоянное движение, могут быть подразделены на шесть больших групп. В первую очередь и как важнейшие должны быть выделены изменения в природном окружении. Здесь имеются в виду не только все изменения климата и других природных условий, которые происходят сами собой, помимо человеческой деятельности, но также и те изменения, которые порождаются человеком, такие, как истощение почвы, оскудение лесных или минеральных ресурсов. На втором месте находятся изменения в численности и составе населения, затем изменения в величине и распределении капитала, затем изменения в технике производства, затем изменения в общественной организации труда и наконец изменения спроса [Clark, Essentials of Economic Theory, N. Y., 1907, P. 131 ff.].

Среди всех перечисленных причин изменений наиболее важна и фундаментальна первая. Предположим, что социалистическое общество окажется способным регулировать рост населения и спрос на товары, и таким образом устранит нарушения экономического равновесия, вызываемые этими факторами. В таком случае можно было бы не допустить изменений и других условий хозяйствования.

Но социалистическое общество никогда не сможет влиять на природные условия экономической деятельности. Природа не приспосабливается к человеку. Человек должен приспосабливаться к природе. Даже социалистическому обществу придется считаться с природными изменениями; ему придется учитывать последствия стихийных катастроф. Ему придется считаться с тем, что доступные природные ресурсы не бесконечны. Природные возмущения будут вторгаться в мирное течение его дел. Не в большей степени, чем капитализм, он может рассчитывать на неизменность.

2. Динамика населения

Наивному социалисту кажется, что в мире довольно всего, чтобы сделать каждого счастливым и удовлетворенным. Нехватка и дороговизна благ проистекают только из нелепого общественного устройства, которое, с одной стороны, ограничивает преумножение производительных сил, а с другой -- в результате неравенства в распределении дает слишком много богатым и слишком мало беднякам. [Bebel, Die Frau und der Sozialismus, S. 340 <Бебель А., Указ. соч., С. 542> Здесь Бебель также цитирует известное стихотворение Гейне. {Речь идет о поэме "Германия. Зимняя сказка". У Бебеля приведен отрывок:
"Достаточно хлеба растет здесь внизу,
всем хватит по милости Бога,
и миртов, и роз, красоты и утех,
и сладких горошинок много".
(Цитируется по русскому изданию книги "Женщина и социализм". См. в другом переводе: Гейне Г., Собр. соч., Т. 2, М., 1957, С. 269.)}]

Мальтусовский закон народонаселения и закон убывающей отдачи кладут конец этой иллюзии. Ceteris paribus {Мальтус ссылался на закон убывающего плодородия почвы}, рост населения выше некоей определенной величины не сопровождаются пропорциональным ростом богатства: если эта точка пройдена, производство на душу населения начинает сокращаться. Достигло ли уже производство этой точки -- частный вопрос, и не следует им подменять принципиальной постановки проблемы.

По отношению к этому рассуждению социалисты заняли разные позиции.

Некоторые просто отвергли его. На протяжении всего XIX века едва ли какой-либо другой автор подвергался таким нападкам, как Мальтус. Писания Маркса, Энгельса, Дюринга и многих других полны поношений "попа" Мальтуса [Heinrich Soetbeer, Die Stellung der Sozialisten zur Malthusschen Bevolkerungslehre, Berlin, 1886, S. 33 ff., 52 ff., 85 ff.]. {Дюринг Эйген (Евгений) (1833--1921) -- немецкий философ, занимавшийся также политэкономией. Разделяя идеи социализма, Дюринг выступал как противник Маркса и сам был объектом ожесточенной критики со стороны Энгельса.} Но они не опровергли его. Ныне дискуссию по поводу закона народонаселения можно считать закрытой. Закон убывающей отдачи сегодня никем не оспаривается; значит, нет нужды обращать внимание на тех авторов, которые либо отрицают, либо просто игнорируют это учение.

Другие социалисты верят, что можно развеять все сомнения ссылкой на беспримерный рост производительности, который будет иметь место после обобществления средств производства. Не станем обсуждать здесь реалистичность этой идеи; даже если так оно и будет, все-таки нужно считаться с тем, что в каждый данный момент существует некая оптимальная численность населения, превышение которой должно породить сокращение душевого производства. Если уж так хочется опровергнуть действенность законов народонаселения и убывающей отдачи, следует доказать, что каждый, рожденный сверх оптимальной численности населения, принесет с собой столь большой рост производительности труда, что душевое производство с его появлением не сократится.

Третья группа удовлетворяется тем соображением, что с распространением цивилизации и разумного образа жизни, с увеличением благосостояния и повышением жизненных притязаний рост населения замедляется. При этом они игнорируют тот факт, что рождаемость сокращается не в силу подъема уровня жизни, а из-за "моральных ограничений", и что стимулы к ограничению рождаемости исчезают в тот момент, когда семья перестает требовать самопожертвования, .так как заботу о детях берет на себя общество. Это в сущности та же самая ошибка, в которую впал Годвин {Л. Мизес имеет в виду книгу Вильяма Годвина "О народонаселении... Ответ на эссе мистера Мальтуса" (Godwin, Of Population. An enquiry concerning the power... Answer to mr. Malthus's essay, on that subject., London, 1820)}, когда решил, что существует "закон человеческого общества", который ограничивает численность населения наличием средств существования. Мальтус выявил природу этого загадочного "закона". [Malthus, An Essay on the Prinsiple of Population, 5th ed., London, 1817, Vol. II, P. 245 ff. <Мальтус К., Указ. соч., С. 10 и след.>]

Социалистическое общество невообразимо без принудительного регулирования роста населения. Социалистическое общество должно располагать властью предотвращать рост или сокращение населения сверх определенных границ. Оно должно стремиться к поддержанию населения на оптимальном, с точки зрения душевого производства уровне. Как и всякое иное общество, оно должно считать злом как перенаселенность, так и недонаселенность. А поскольку в нем не будут действовать те мотивы, которые в частнособственнических системах приводят в соответствие уровень рождаемости и доступность средств существования, государство будет вынуждено взять на себя регулирование этого дела. Не будем здесь обсуждать, как именно оно будет это делать. Не входит в нашу задачу и вопрос, будет ли социалистическое общество при проведении соответствующих мероприятий преследовать также цели евгеники и чистоты расы. Но вполне достоверно, что если социалистическое общество и сможет обеспечить "свободу любви", то уж никоим образом не "свободу деторождения". Право на существование каждого рожденного может быть обеспечено только при предотвращении нежелательных родов. В социалистическом обществе, как и в любом другом, будут те, для кого "на великом пиршестве природы не приготовлено места" и кому прикажут удалиться как можно скорее. Никакое негодование, которое способны возбудить эти слова Мальтуса, не изменит этого положения.

3. Изменения спроса

Принцип распределения потребительских благ в социалистическом обществе исключает свободные изменения спроса. Если бы были возможны экономические расчеты, а значит, хотя бы приблизительное определение расходов на производство, тогда в рамках выделенных ему единиц потребления индивидуум мог бы требовать то, что ему нравится. Каждый мог бы выбрать для себя наиболее желанное. При этом возможно, что в силу злонамеренности части директоров предприятий некоторые товары были бы оценены выше, чем следует. Либо на них отнесли бы непропорционально большую часть накладных расходов, либо цена оказалась бы завышенной из-за применения неэкономичных методов производства, но потребители не знали бы иного способа защиты, кроме политической антиправительственной агитации. При этом до тех пор, пока они пребывали бы в меньшинстве, им все равно не удалось бы ни улучшить методы производства, ни внести поправки в калькуляции. Но в любом случае то, что немалая доля факторов производства измерима и что благодаря этому вопрос может быть относительно отчетливо сформулирован, уже было бы для них поддержкой.

Но поскольку при социализме никакие такие калькуляции невозможны, все проблемы спроса должны быть оставлены на долю правительства. Граждане в целом смогут влиять на них так же, как на другие стороны правительственной политики. Индивидуум будет обладать соответствующим влиянием в той степени, в какой он участвует в формировании общей воли. Меньшинству придется склониться перед волей большинства. И система пропорционального представительства, которая по своей природе пригодна только для выборов и совершенно не годится для принятия конкретных решений, их не защитит.

Общая воля, т. е. воля тех, кто сумел оказаться у власти, возьмет на себя те функции, которые в свободной экономике выполняются спросом. Не индивидуум, а правительство будет решать, какие именно нужды являются наиболее настоятельными и в силу этого подлежат удовлетворению в первую очередь.

По этой причине спрос будет намного однообразней и гораздо менее изменчив, чем при капитализме. Силы, которые при капитализме постоянно изменяют спрос, при социализме будут отсутствовать. Как же смогут получить признание инновации, отклоняющиеся от традиционно принятых идей? Как смогут новаторы увлечь массы прочь от наезженной колеи? Захочет ли большинство отказаться от излюбленных обычаев своих предков ради чего-то лучшего, но пока еще неизвестного? При капитализме, где каждый индивидуум в рамках своих средств может формировать потребительскую корзину, достаточно убедить в преимуществе новых методов одного или нескольких. Остальные постепенно начнут следовать их примеру. Это постепенное принятие новых способов удовлетворения особенно облегчается фактом неравенства доходов. Богатые принимают новшество и привыкают к нему. Так устанавливается мода, которой следуют остальные. Как только богатые слои усвоили определенный образ жизни, у производителей появляется стимул улучшать методы производства, так что рано или поздно бедные получат возможность двигаться тем же путем. Таким образом роскошь способствует прогрессу. "О промышленном нововведении: сначала это каприз избранного, затем уже потребность публики и наконец часть необходимого. Ведь то, что считается роскошью сегодня, делается необходимостью завтра" [Tarde, Die Sozialen Gesetze, Leipzig, 1908, S. 99 <Тард Г., Социальные законы, Спб, 1906, С. 133>; см. также многочисленные примеры в кн.: Roscher, Ansichten der Volkswirtschaft vom geschichtlichen Standpunkt, 3 Aufl., Leipzig, 1878, I Bd., S. 112 ff. <Рошер В., Система народного хозяйства. Руководство для учащихся и деловых людей., Т. I, Начала народного хозяйства, М., 1860, С. 238 и след.>]. Роскошь прокладывает дорогу прогрессу: она развивает скрытые потребности и порождает в людях неудовлетворенность. Если моралисты, осуждающие роскошь, желают быть последовательными, им следовало бы проповедовать сравнительно бедную желаниями лесную жизнь дикарей как конечный идеал цивилизации.

4. Изменения величины капитала

Участвующие в производстве производительные блага рано или поздно изнашиваются. Это верно не только для тех благ, которые образуют оборотный капитал, но также и для тех, которые образуют постоянный капитал. Они также -- рано или поздно --• окончательно потребляются в процессе производства. Чтобы сохранить капитал в том же размере или увеличить его, необходимы постоянные усилия тех, кто управляет производством. Необходимо заботиться, чтобы потребленные капитальные блага вовремя замещались, и создавался новый капитал. Капитал ведь не воспроизводит себя сам.

В совершенно неизменяемой экономической системе эта операция не требует особенного дара предвидения. Там, где все неизменно, не столь уж трудно установить, что именно утратило работоспособность и что нужно сделать для его замены. В условиях изменчивости все иначе. Здесь постоянно меняются как направление производства, так и используемые в нем процессы. Здесь не достаточно заменить отработавший свое завод или исчерпанный запас полуфабрикатов аналогичными благами: другие блага -- лучшие по свойствам или по крайней мере лучше соответствующие новым условиям -- должны занять их место либо обновление оборудования в одной отрасли производства должно быть ограничено, чтобы расширить за этот счет или создать заново другую отрасль. Такие сложные операции невозможно осуществлять, не прибегая к вычислениям. Калькуляция капитала невозможна без экономических расчетов. В итоге перед лицом одной из самых фундаментальных проблем экономической деятельности социалистическое общество, не располагающее средствами экономического расчета, должно оказаться совершенно беспомощным. При самом большом желании оно не сможет установить такое соотношение между производством и потреблением, чтобы ценность капитала по меньшей мере не убавлялась и чтобы потреблялось только то, что сверх этого.

Но помимо этой, самой по себе непреодолимой, проблемы, проведение рациональной экономической политики в социалистическом обществе встретит и другие трудности.

Как поддержание, так и накопление капитала требуют неких издержек. Нужно жертвовать удовлетворением сегодняшних потребностей ради большего удовлетворения, возможного в будущем. При капитализме жертвы приносят владельцы средств производства и те, кто ограничивает свое потребление, чтобы стать в будущем владельцем средств производства. Грядущее преимущество, о котором они пекутся, достается не только им. Они обязаны разделить его с теми, чей доход формируется трудом, поскольку, при прочих равных накопление капитала увеличивает предельную производительность труда, а следовательно, и заработную плату. Преимущества, порождаемые тем, что они живут по средствам (т. е. не проедают капитал) и сберегают (т. е. увеличивают капитал), являются для них достаточным стимулом продолжать в том же духе. И эти стимулы тем сильнее, чем полнее удовлетворены их насущные потребности. Ведь чем менее настоятельны сегодняшние потребности, которыми нужно пожертвовать ради будущего, тем легче приносить жертвы. При капитализме поддержание и накопление капитала есть одна из функций неравного распределения собственности и дохода.

При социализме поддержание и накопление капитала -- задача организованного общества, государства. Цели рациональной политики те же, что и при капитализме. Преимущества будут одинаковы для всех членов общества; издержки также будут одинаковыми. Распоряжение капиталом будет принадлежать обществу: непосредственно -- хозяйственным руководителям, в конечном итоге -- всем гражданам. Им придется решать: производить ли больше инвестиционных или потребительских товаров; использовать ли более короткий производственный цикл, приносящий меньше продукта, или более длительный, но позволяющий произвести больше. Невозможно предсказать, как будут вырабатываться эти решения большинством. Гадать в данном случае бессмысленно. Обстоятельства принятия решений будут весьма отличны от тех, каковы при капитализме. При капитализме решение о необходимости сбережений принимают бережливые и процветающие люди. При социализме это будет заботой каждого, без различий, в том числе бездельников и мотов. Надо помнить также, что стимулов, в виде обещания большего благополучия завтра в обмен на сегодняшние сбережения, не будет. Значит, откроются двери для демагогии. Оппозиция всегда будет готова доказать, что необходимо больше выделить для немедленного потребления, а правительству будет трудно воздержаться от продления своей власти с помощью щедрых расходов. Apres nous le deluge {apres nous le deluge -- после нас хоть потоп (фр.) -- фраза, приписываемая маркизе Помпадур, фаворитке французского короля Людовика XV} -- старое правило правительств.

Знакомство с правительственным стилем капиталовложений не укрепляет надежду на бережливость будущего социалистического правительства. Как правило, новый капитал создается только за счет займов, т. е. за счет сбережений рядовых граждан. Крайне редко этот капитал накапливается из налоговых поступлений или из других источников государственных доходов. В то же время есть множество примеров того, как принадлежащие государству средства производства обесцениваются из-за того, что ради экономии текущих расходов проявлялась недостаточная забота об их сохранении.

Бесспорно, что правительства социалистических и полусоциалистических обществ нынешнего дня озабочены задачей ограничения потребления ради расходов, которые принято рассматривать как инвестиционные, нацеленные на образование нового капитала. Как советское правительство России, так и нацистское правительство Германии расходовали громадные средства на оборонную промышленность и на развитие импортзамещающих производств. Часть необходимых для этой цели капиталов была получена от иностранных займов, но большая часть -- в результате ограничения внутреннего потребления и инвестиций в производство потребительских товаров. Считать ли, что такая политика ориентирована на сбережение и образование нового капитала, зависит от нашей оценки усилий по наращиванию военной мощи страны и обеспечению ее независимости от импорта товаров. Сам по себе тот факт, что потребление ограничено ради сооружения различного рода крупных заводов, не свидетельствует об образовании нового капитала. Этим заводам еще предстоит доказать в будущем, действительно ли они вносят вклад в улучшение снабжения теми товарами, которые необходимы для экономического развития страны.

5. Элемент изменений в социалистическом обществе

Из сказанного должно быть достаточно ясно, что социализм, как и любая другая система, не может знать совершенной стабильности. Это невозможно не только в силу непрерывных изменений природных условий производства; помимо этого, работают неустанно силы динамики, изменяя численность населения, спрос на товары и величину производительного капитала. Нельзя представить, что эти факторы перестали действовать. Нет нужды исследовать, действительно ли эти изменения приведут к изменениям в организации труда и в технике производства, ибо раз уж экономическая система не может достичь состояния совершенного равновесия, не имеет значения, будут ли необходимые инновации на деле внедрены в жизнь. Когда все бурно изменяется, все вообще является инновацией. Даже повторение прежнего -- тоже инновация, потому что в новых условиях оно даст новые результаты. Последствия старого будут вполне новыми.

Но это ни в малой степени не означает признания социализма прогрессивной системой. Экономические изменения и экономический прогресс вовсе не одно и то же. Из того, что экономическая система не является стационарной, не следует, что она совершенствуется. Изменения в экономике становятся необходимыми в силу изменений условий экономической деятельности. Экономический прогресс, однако, является результатом только определенным образом направленных изменений, а именно тех, которые устремлены к цели всякой экономической деятельности -- к наибольшему возможному богатству. Такая концепция прогресса вполне свободна от влияния субъективных суждений. Когда большее или то же самое число людей становятся лучше обеспеченными, тогда экономическая система прогрессирует. То, что из-за трудностей измерения ценности нельзя точно измерить степень прогресса и что никоим образом нельзя увериться, что прогресс делает человека более счастливым, -- вопросы, которые нас здесь не заботят.

Есть много способов достижения прогресса. Может быть усовершенствована организация труда. Может быть сделана более эффективной техника производства. Может возрасти величина капитала. Короче, многие пути ведут к этой цели. [О том, какие трудности создаст социалистическая экономика на пути изобретений, и особенно на пути реализации технических усовершенствований. Dietzel, Technischer Fortschritt und Freiheit der Wirtschaft, Bonn und Leipzig, 1922, S. 47 ff.] Сможет ли социалистическое общество воспользоваться ими?

Допустим, что оно доверит управление производством наиболее подходящим людям. Но как они, при всем их таланте, смогут действовать рационально, если не будут иметь возможности считать, делать расчеты? Из-за одного этого социализм обречен на гибель.

6. Спекуляция

В любой экономической системе, пребывающей в процессе изменений, вся экономическая деятельность ориентируется на будущее, которое точно не предопределено. А значит, она связана с риском. Она по необходимости спекулятивна.

Подавляющее большинство людей, не умеющих организовать успешную спекуляцию, а также социалистические авторы всех мыслимых оттенков говорят о спекуляции очень дурно. Литератор и бюрократ, одинаково чуждые атмосфере деловой активности, переполняются завистью и гневом, когда думают о богатых спекулянтах и удачливых предпринимателях. Их негодованию мы обязаны тем, что многие экономисты положили массу трудов, чтобы ввести неуловимые различия между спекуляцией, с одной стороны, и "законной торговлей", "создающим ценности производством" и т. п. -- с другой. [См. основательную критику этих усилий, которые свидетельствуют скорее о добрых намерениях, чем о проницательности научной мысли авторов: Michaelis, Volkswirtschaftliche Schriften, Berlin, 1873, II Bd., S. 3 ff., а также Petritsch, Zur Lehre von der Uberwalzung der Steuern mit besonderer Beziehung auf den Borsenverkehr, Graz, 1903, S. 28 ff. Петрич говорит об Адольфе Вагнере {Адольф Вагнер в ходе своей идейной эволюции пришел к защите общественной собственности с позиций государственности и христианства}, что "хотя он любит говорить об "органичности" экономической жизни и хотел бы именно как таковую ее исследовать и хотя он всегда подчеркивает интересы общества в отличие от интересов индивидуума, но при рассмотрении конкретных экономических проблем он не выходит за пределы индивидуумов с их более или менее моралистическими целями и при этом охотно упускает из виду наличие органической связи между этими целями и другими экономическими явлениями. Потому-то он и оканчивает там, где, строго говоря, должна быть начальная точка, но уж никак не конец каждого экономического исследования" (S. 59). То же самое верно относительно всех авторов, нападавших на спекуляцию.] На самом деле всякая экономическая деятельность за пределами стационарных условий есть спекуляция. Между работой скромного ремесленника, который обещает в течение недели изготовить пару обуви по заранее оговоренной цене, и разработкой угольной шахты, которая лишь годы спустя начнет поставку, различие лишь в мере. Даже те, кто вкладывает деньги в золотообрезные ценные бумаги {золотообрезными ценными бумагами в англосаксонских странах называют первоклассные ценные бумаги, прежде всего государственные, доход по которым гарантирован}, приносящие фиксированный процент, предаются спекуляции независимо от надежности будущего дохода. Они покупают деньги с поставкой в будущем, так же как спекулянты хлопком покупают его с отсроченной поставкой. {В случае сделки с отсроченной поставкой товара покупатель рассчитывает выиграть на разнице между ценой, оговоренной при заключении сделки, и ценой, которая сложится на рынке к предусмотренному сроку поставки. Л. Мизес усматривает здесь аналогию с вложением средств в привилегированные ценные бумаги, по которым выплачивается заранее фиксированный доход: инвестор рассчитывает, что к моменту выплаты этот дивиденд (или процент) будет выше, чем на другие акции или облигации, по которым доход не гарантируется.} Экономическая деятельность спекулятивна по необходимости, ибо основана всегда на неопределенном будущем. Спекуляция представляет собой связь между изолированными экономическими действиями и экономической деятельностью общества в целом.

Принято приписывать пресловутую неэффективность правительственных предприятий тому, что занятые там не заинтересованы в достаточной степени в результатах собственного труда. Если бы было возможно просветить каждого гражданина настолько, чтобы он осознал связь между собственным трудом и общественным доходом, часть которого принадлежит ему, если бы его характер можно было изменить настолько, чтобы он никогда не поддавался лени, тогда правительственные начинания оказались бы не менее производительными, чем частные. В результате проблема обобществления превращается в этическую проблему. Чтобы социализм стал возможен, нужно всего лишь вырвать людей из состояния невежества и аморальности, куда их погрузила ужасная эпоха капитализма. Пока этого достичь не удалось, необходимо использовать все формы поощрений, чтобы сделать людей более усердными.

Уже было показано, что при социализме производительность труда должна упасть из-за отсутствия адекватных стимулов, которые могли бы подтолкнуть индивидуума к преодолению тягостности труда. Эта проблема неизбежна даже при неизменных условиях. В условиях динамики возникает другая проблема -- спекуляции.

В системе с частной собственностью на средства производства спекулянт в высшей степени заинтересован в результатах спекуляции. В случае успеха это в первую очередь его успех. В случае неудачи это его убытки. Спекулянт трудится для общества, но на нем лично успех или неудача отзывается неизмеримо сильнее, чем на обществе в целом. Вес прибыли или убытка относительно его средств много выше, чем относительно средств общества. Чем успешнее спекуляция, тем больше средств производства в его распоряжении, тем больше его влияние на дела общества. Чем менее успешны спекуляции, тем меньше его собственность, тем меньше влияние на дела. Если в результате спекуляции он теряет все состояние, он совершенно исчезает из списка тех, кто призван к руководству делами общества.

При социализме все иначе. Здесь руководитель отрасли заинтересован в прибылях и убытках ровно столько же, как и любой из миллионов граждан, -- пропорционально своей доле в общественном богатстве. От его действий зависит судьба всего. Он -может привести страну к расцвету. Он же может ввергнуть ее в нужду и нищету. Его гений может обеспечить процветание своему народу. Его неспособность или безразличие могут привести народ к разрушению и упадку. В его руках, как в руках Бога, и богатство, и нищета. Он должен знать все, имеющее значение для общества. Его суждения должны быть безошибочными; он должен обладать способностью правильно оценивать условия отдаленного прошлого и будущих веков.

Неоспоримо, что для торжества социализма управление земными делами должно взять в руки всеведущее и всесильное божество. Пока этого не случилось, не стоит ждать, что люди с готовностью даруют эту роль кому-либо из своих рядов. Всем реформистам следует учитывать тот фундаментальный для общественной жизни факт, что у каждого человека свой разум и своя воля. Не приходится ожидать, что люди неожиданно, по собственной доброй воле, навсегда превратятся в пассивные орудия кого-либо одного из них, даже если он будет самым мудрым и самым лучшим.

До тех пор, пока передача управления всеми делами в руки одного человека исключена, нужно прибегать к решениям большинства в комитетах, на генеральных ассамблеях и как последнее средство -- большинства всего голосующего населения. Но здесь возникает опасность, которая всегда навлекает беду на коллективистские начинания, -- упадок инициативы и чувства ответственности. Инновации не проходят, потому что нельзя добиться соответствующего одобрения у правящего большинства.

Положение вещей не улучшится, если из-за невозможности возложить все решения на отдельного человека или единственный комитет делегировать их бесчисленным подкомитетам. Все такие подкомитеты будут уполномоченными высшей власти, что неизбежно в силу самой природы социализма как экономической системы, работающей по единому плану. Они непременно будут связаны инструкциями верховной власти, а это само по себе плодит безответственность.

Всем известно, как выглядит аппарат социалистического управления: бессчетное множество чиновников, каждый из которых ревностно защищает свое положение, свою сферу деятельности от вмешательства других и в то же время ожесточенно старается спихнуть ответственность на кого-либо другого.

При всей своей официозности такая бюрократия дает классический пример бездеятельности. При отсутствии внешних стимулов ничто не шелохнется. К национализированным предприятиям, существующим в среде преимущественно частной промышленности, все стимулы к улучшению производства приходят от тех предпринимателей, которые рассчитывают извлечь прибыль как поставщики полуфабрикатов и машин. Руководители общественных предприятий обновляют производство, если вообще обновляют, крайне редко. Они ограничиваются имитацией того, что происходит на аналогичных частных предприятиях. И если национализировать все предприятия, вы вряд ли услышите хоть слово об улучшениях и реформах.

7. Акционерные компании и социалистическая экономика

Одно из важных заблуждений социализма состоит в убеждении, что акционерные компании представляют собой предварительную стадию социализма. При этом ссылаются на то, что руководители акционерных компаний не являются владельцами средств производства и тем не менее предприятия под их руководством процветают. Если функцию владельца будет исполнять вместо акционеров общество, положение вещей не изменится. Директора компаний не будут работать на общество хуже, чем на акционеров.

Представление, что в акционерной компании функцию предпринимательства несут лишь акционеры, а все органы управления компанией действуют только как наемные служащие акционеров, пропитывает также юридическую науку. Была даже попытка положить его в основу правового регулирования акционерных компаний. Это представление ответственно за фальсификацию деловых идей, на которых базировалось создание акционерных компаний, за то, что поныне не найдена юридическая форма, которая бы позволила акционерным обществам работать без трений, и за то, что система компаний повсюду страдает от тяжких злоупотреблений.

На самом деле нет и никогда не было акционерных компаний, которые бы соответствовали идеалу, созданному этатистски ориентированными юристами. Успех всегда сопутствовал только тем компаниям, директора которых были лично заинтересованы в их процветании. Жизненная сила и эффективность акционерных обществ лежат в партнерстве между менеджерами, имеющими власть распоряжаться хотя бы частью акционерного капитала, и остальными акционерами. Только когда директора заинтересованы в процветании компании так же, как всякий собственник, только когда их интерес совпадает с интересом держателей акций, тогда дело ведется в интересах акционерного общества. Когда же интересы директоров отличны от интересов части, или большинства, или даже всех акционеров, дело ведется в направлении, противоположном интересам компании. Во всех акционерных компаниях, еще не задушенных бюрократизмом, те, кто обладает реальной властью, всегда ведут дело в собственных интересах независимо от того, совпадают ли они с интересами акционеров или нет. Необходимой предпосылкой процветания компаний является выделение большой доли прибылей предприятия тем, кто им реально управляет, чтобы для них была чувствительна всякая неудача предприятия. Во всех процветающих акционерных компаниях такие люди независимо от их легального статуса оказывают решающее влияние на ход дел. Акционерные компании обязаны успехом не тому главному управляющему, который напоминает по стилю мышления государственного чиновника, да зачастую и является бывшим государственным чиновником, важнейшее качество которого -- умение строить хорошие отношения с власть имущими. Основа успеха -- менеджер, который заинтересован в деле как акционер, сочетает качества основателя дела и его движущей силы. Такие люди приносят успех акционерным компаниям.

Социалистическо-этатистская теория, конечно, не признает этого. Она норовит загнать акционерные компании в такую юридическую форму, которая их иссушит. Она отказывается видеть в руководителях компаний что-либо иное, кроме должностных лиц, ибо этатисты склонны видеть мир населенным исключительно чиновниками. Этатизм вместе с организованными в профсоюзы служащими и рабочими с негодованием борется против больших окладов менеджеров, как будто бы прибыли предприятий возникают сами собой и уменьшаются на величину жалованья должностным лицам. Наконец, эта теория оборачивается против акционеров. Новейшая доктрина "в свете развития представлений о честной игре" не считает определяющими интересы акционеров. Предпочтение отдается "интересам и благополучию предприятия, а именно его экономической, юридической и социологической устойчивой самоценности и его независимости от изменчивого большинства изменчивых акционеров". Для администрации компаний хотят создать такие формы власти, при которых они стали бы независимыми от воли тех, кто предоставил большую часть акционерного капитала [см. критику этих теорий и движений: Passow, Der Strukturwandel der Aktiengesellschaft im Lichte der Wirtschaftsenquete, Jena, 1930, S. 1 ff.].

То, что главная роль в управлении успешными акционерными обществами принадлежит мотивам альтруизма или чему-то в этом роде, -- басня. Попытки построить правовое регулирование акционерных компаний на основе иллюзорного идеала этатистской хозяйственной политики не сумели все же превратить акционерные общества в кусочек столь желанной "управляемой экономики"; тем не менее они сумели причинить вред акционерной форме предприятия.

Глава XI. Нереализуемость социализма

1. Фундаментальные проблемы социалистической экономики в изменяющихся условиях

Выше мы уже показали трудности, возникающие при создании социалистического порядка в экономике. В социалистическом обществе невозможен экономический расчет, а значит, нельзя быть уверенным в величине издержек и прибыли или использовать калькуляции для контроля операций. Одного этого достаточно, чтобы считать социализм нереализуемым. Но существует и другая неразрешимая трудность на пути социализма. Невозможно найти такую организационную форму, при которой экономические действия индивидуума, не зависящие от сотрудничества с другими гражданами, не сделали бы пустышкой его ответственность за риск. Таковы две проблемы, и пока они не решены, создание социализма представляется невозможным, разве что в виде совершенно неизменного общества.

Этим фундаментальным вопросам до сих пор уделялось слишком мало внимания. Первый почти полностью игнорировался, поскольку трудно было отрешиться от идеи использовать рабочее время как надежный измеритель ценности. И даже многие из тех, кто осознает несостоятельность трудовой теории ценности, продолжают верить в возможность измерения ценности. Это доказывается многочисленными попытками открыть масштаб ценности. Необходимо было осознать истинную природу отношений обмена, выражающуюся в рыночных ценах, чтобы прийти к пониманию проблемы экономического расчета.

Существование этой важной проблемы могло быть открыто только методами современной субъективной теории ценности. В повседневной жизни, где экономика хотя и сползает к социализму, но все еще не стоит полностью на социалистической почве, проблема не представляется столь настоятельной, чтобы привлечь общее внимание.

Со второй проблемой все было иначе. По мере расширения социализированного сектора все больше внимания уделялось скверным деловым результатам национализированной и муниципализированной промышленности. Источник трудностей способен заметить и ребенок. Так что нельзя сказать, что эта проблема осталась в тени. Но подходы к ее решению были плачевно неадекватными. Ее органическая связь с природой социалистического предприятия была истолкована просто как проблема подбора служащих. Не было понято то, что даже самые одаренные, с наилучшими волевыми данными люди не в силах преодолеть проблемы, создаваемые социалистическим управлением в промышленности.

2. Попытки решения

Для большинства социалистов понимание этих проблем затруднено не только их приверженностью трудовой теории ценности, но и всем представлением о природе экономической деятельности. Они не в силах осознать неизбежность постоянных изменений производства: их концепции социалистического общества всегда статичны. В своей критике капитализма они не упускают экономического прогресса и ярко изображают те трения, которые возникают в результате изменений в экономике. Но похоже, что для них не только трения, но и сами изменения есть исключительное свойство капитализма. В блаженном царстве будущего все будет развиваться вне движения или без трения.

Лучше всего это видно на примере изображений предпринимателя в социалистической литературе. Очевидно же, что в центре любого анализа капиталистического порядка должен быть не капитал и не капиталист, а предприниматель. Но социализм, в том числе марксистский социализм, видит в предпринимателе нечто чужеродное процессу производства: его единственная забота -- присвоение прибавочной стоимости. Достаточно экспроприировать этих паразитов, чтобы возникло социалистическое общество. Перед Марксом и в еще большей степени перед многими другими социалистами витают воспоминания об освобождении крестьян и уничтожении рабства. Но все они не могли понять, что положение феодального лорда совсем не то же, что положение предпринимателя. Феодальный властитель не влиял на производство. Он стоял вне процесса производства, и только когда все заканчивалось, появлялся с требованием своей доли дохода. Но там, где помещик и рабовладелец руководили производством, они сохранили положение и после уничтожения рабства и крепостного права. Их действительные экономические функции не изменились оттого, что работники получили право на полный продукт труда. Ведь предприниматель выполняет функции, которые сохранятся даже в социалистическом обществе. Этого социалисты не видят или отказываются видеть.

Характерное для социалистов непонимание предпринимательства вырождается в идиосинкразию к спекуляции. Даже Маркс, невзирая на все свои хорошие намерения, в этом вопросе движется "мелкобуржуазным" фарватером, а последователи еще и превзошли его. Все социалисты просмотрели тот факт, что даже в социалистическом обществе каждому экономическому действию противостоит неопределенность будущего и что его экономические последствия не ясны, даже если оно технически вполне успешно. В неопределенности, которая ведет к спекуляции, они видят лишь последствия анархии производства, тогда как на деле это результат изменчивости экономических обстоятельств.

Множество людей не способно осознать, что в экономической жизни постоянны только изменения. Существующий порядок вещей рассматривается как вечный: как было, так и должно остаться. Но если даже они могли бы усвоить, что soc_gr3.gif (235 bytes) {"Все течет" (др. греч.) -- выражение, приписываемое философу-диалектику Гераклиту Эфесскому (535?--475? до н. э.)}, они все равно были бы беспомощны перед встающими проблемами. Предвидеть и действовать с расчетом на будущее, следовать новыми путями -- всегда дело немногих, лидеров. Социализм -- это экономическая политика толпы, масс, лишенных понимания природы экономической деятельности. Социалистическая теория есть результат их подхода к экономическим вопросам. Она создана и поддерживается теми, для кого экономическая жизнь враждебна, кто не понимает ее.

Среди .социалистов только Сен-Симон понимал до некоторой степени место предпринимателей в капиталистической экономике. В результате ему часто отказывают в праве числиться социалистом. Остальные совершенно не могли понять, что и в социалистическом обществе сохранится необходимость в функции, которую выполняют предприниматели в капиталистическом обществе. Особенно отчетливо это отражено в работах Ленина. По Ленину, труд, который при капитализме выполняют все те, кому он отказывает в праве называться "трудящимися", может быть сведен к "контролю над производством и распределением" и "учету труда и продукции". Эти операции легко могут быть выполнены "вооруженными рабочими, поголовно вооруженным народом" [Lenin, Staat und Revolution, S. 94 <Ленин В. Л., Государство и революция // Полн. собр. соч., Т. 33, С. 100--101>]. Ленин вполне оправданно отделяет эти функции, выполняемые "капиталистами и чиновниками", от труда технически подготовленного высшего персонала, не упустив при этом возможности выказать презрение к научно подготовленным работникам, столь характерное для марксистско-пролетарского снобизма. {Л. Мизес подразумевает высказывание Ленина "о научно образованном персонале инженеров, агрономов и пр.: эти господа работают сегодня, подчиняясь капиталистам, будут работать еще лучше завтра, подчиняясь вооруженным рабочим" (Ленин В. И., Полн. собр. соч., Т. 33, С. 101).} "Учет... контроль... -- говорит он, -- упрощен капитализмом до чрезвычайности, до необыкновенно простых, всякому грамотному человеку доступных операций наблюдения и записи, знания четырех действий арифметики и выдачи соответственных расписок" [Ibid., S. 95 <там же, С. 101>]. Значит, можно устроить так, чтобы каждый член общества выполнял эти операции самостоятельно [Ibid., S. 96 <там же, С. 102>]. Этим полностью исчерпывается все, что Ленин имел сообщить об этой проблеме, и никакой другой социалист не может этого дополнить. Их представление об основах экономической жизни такое же, как у мальчика-рассыльного, для которого вся работа предпринимателя -- в умении покрывать поверхность бумаги буквами и цифрами.

Именно по этой причине Ленину не удалось осознать причины полного провала своей политики. Его интеллектуальный и житейский опыт всегда был столь далек от экономической жизни, что труд буржуазии остался для него столь же чуждым и непонятным, как для готтентота работа путешественника, определяющего географические координаты местности. Когда он увидел, что его политика забуксовала, он принял решение не полагаться более на "вооруженных рабочих" как на инструмент принуждения "буржуазных" специалистов к сотрудничеству;

вместо этого было решено предложить им "высокое вознаграждение" на "короткий переходный период", чтобы они смогли наладить социалистическое хозяйство и тем самым сделать самих себя более не нужными. Он даже полагал возможным сделать все это за год [Lenin, Die nachsten Aufgaben der Sovjetmacht, Berlin, 1918, S. 16 ff. <Ленин В. И., Очередные задачи Советской власти // Полн. собр. соч., Т. 36, С.181>].

Те социалисты, которые не представляли себе социалистическое общество как сильно централизованную организацию, в отличие от своих более проницательных и, конечно, много более последовательных собратьев полагали, что все проблемы управления промышленностью могут быть разрешены за счет демократизации управления предприятиями. Они полагали, что отдельные предприятия могут получить известную свободу и независимость в ведении собственных дел без угрозы для унификации и разумной координации производства. Если поставить каждое предприятие под контроль рабочих комитетов, никаких трудностей быть не может. Здесь мы находим целый букет ошибок и заблуждений. Проблемы управления экономикой намного менее существенны в отношении отдельного предприятия, чем в отношении согласования работы предприятия с экономикой в целом. Речь идет о закрытии, расширении, сокращении и перестройке предприятий, об организации новых производств, но это все вопросы, которые никогда не могут быть решены рабочими отдельного предприятия. Проблемы управления промышленностью далеко выходят за рамки вопроса об управлении отдельным предприятием.

Государственный и муниципальный социализм дал множество пренеприятных доказательств того, сколь необходимо пристальное внимание к управлению экономикой. Но этатисты в целом трактовали эту проблему столь же неадекватно, как и русские большевики. Общее мнение усматривает главный недостаток обобществленных предприятий в отсутствии "делового" стиля руководства. Разумное толкование этого модного диагноза могло бы помочь правильно понять проблему. На предприятиях коммунального сектора отсутствует дух предпринимательства и главная проблема социализма -- создать что-либо взамен. Но толкуется этот диагноз совсем не так. Распространенное понимание есть характерный продукт бюрократического сознания, т. е. сознания людей, для которых все виды человеческой деятельности представляют собой выполнение формальных служебных и профессиональных обязанностей. Чиновничество классифицирует все виды деятельности по тому, какую проверку должен пройти человек и сколько лет прослужить, чтобы занять соответствующую должность. "Подготовка" и "служебный стаж" суть единственные критерии, которыми определяется пригодность чиновника к "месту". Если деятельность какого-либо служебного органа представляется неудовлетворительной, возможно только одно объяснение: у должностных лиц не было соответствующей подготовки, и в будущем назначения нужно делать иначе. В сущности предлагается, чтобы будущие кандидаты имели другую подготовку. Если бы только руководители предприятий общественного сектора имели опыт "дела" в смысле бизнеса, управление было бы более деловым. Но для чиновника, которому чужд сам дух капиталистического предпринимательства, это означает лишь формальное освоение деловых приемов: скорость ответа на запросы, внедрение новых видов вспомогательных технических средств -- пишущих и копировальных машин и т.п., устранение ненужного дублирования и пр. Таким путем "дух предпринимательства" и проникает на предприятия общественного сектора. А после все бывают изумлены полным провалом подобного "делового" человека, терпящего неудачу еще более сокрушительную, чем его предшественник -- всесторонне осмеянный чиновник государственной администрации, у которого было по крайней мере преимущество в формальной подготовке.

Нетрудно показать ошибочность этих идей. Свойства делового человека нельзя отделить от позиции предпринимателя в капиталистическом мире. Врожденными могут быть только качества ума и характера, существенные для предпринимательства, но не сама "деловитость". Точно так же обстоит дело с навыками, Которые могут быть получены благодаря учебе. Необходимые бизнесмену знания и навыки можно и преподавать, и изучать. Но деловым человеком становятся не потому, что проводят ряд лет в коммерческом учебном заведении, выучивают бухгалтерский учет и усваивают жаргон коммерсантов; бесполезно здесь также освоение машинописи, стенографии или иностранных языков. Все это необходимо для приказчика, клерка. Но клерк не является бизнесменом, хотя в обыденной речи его и могут назвать "подготовленный бизнесмен".

Когда все эти очевидные истины были осознаны, был проведен эксперимент: управление общественными предприятиями было доверено предпринимателям, которым всегда ранее сопутствовал успех. Результаты оказались плачевными. Выяснилось даже, что новые управляющие не только не лучше старых, но и что им недостает столь свойственного опытным чиновникам понимания формального порядка. Причины неудачи очевидны. Предприниматель, отчужденный от столь характерной для него роли в хозяйственной жизни, перестает быть бизнесменом. Сколь бы ни были велики его знания и опыт, он теперь не более чем должностное лицо.

Столь же бесполезны попытки решить проблему с помощью новых методов вознаграждения. Принято думать, что, если бы управляющие общественных предприятий лучше оплачивались, возникла бы конкуренция за эти посты и стало бы возможным отбирать лучших. Многие идут еще дальше, полагая, что трудности можно разрешить, предоставив управляющим долю в прибылях. Показательно, что эти предложения едва ли когда-нибудь пытались внедрить, хотя они выглядят вполне практичными, пока общественные предприятия существуют наряду с частными и пока возможность экономического расчета позволяет точно определять успешность общественных предприятий (что невыполнимо при социализме). Но дело не столько в доле менеджера в прибылях предприятия, сколько в его доле в убытках, возникающих в ходе его деловых операций. Если оставить в стороне моральную ответственность, менеджер общественного предприятия, не владеющий собственностью, может отвечать лишь за сравнительно небольшую часть убытков. Обеспечить участие в прибылях тому, кто безразличен к убыткам, -- это стимулировать несерьезное отношение к делу. Таков опыт не только общественных предприятий, но также и тех частных начинаний, в которых сравнительно небогатым менеджерам предоставляли право участия в прибылях.

Верить в то, что социалистические преобразования приведут в итоге к моральному очищению человечества и, по расчету социалистов, все само устроится как надо, -- значит просто уклоняться от решения проблемы. Не будем обсуждать вопрос, действительно ли социализм принесет с собой все обещаемые нравственные результаты. Проблемы, которые нас здесь занимают, имеют своей причиной вовсе не моральные недостатки человечества. Эти проблемы порождаются самой логикой воли и действия, которые будут возникать всегда и везде.

3. Единственное решение -- капитализм

Невзирая на то, что до сих пор все попытки социалистов найти выход из тупика этих проблем проваливались, попробуем наметить пути, на которых эти проблемы могут быть разрешены. Только в результате такой попытки мы можем прояснить свет на вопрос, возможно ли такое решение в рамках социалистической организации общества.

Первым необходимым шагом должно быть выделение в социалистическом обществе тех, кому следует доверить управление определенными отраслями. До тех пор, пока социалистическая промышленность управляется из единого центра, который всем распоряжается и за все несет ответственность, решение проблемы недостижимо, поскольку вне центра все остаются простыми инструментами, не имеющими собственной сферы независимой деятельности и, значит, не знающими никакой ответственности. Мы же должны стремиться к возможности не только надзирать и управлять производством в целом, но и оценивать по отдельности результаты частей всего производственного процесса, осуществляемых в более узком пространстве.

По крайней мере в этом отношении наш мысленный эксперимент движется параллельно всем прошлым попыткам решения проблемы. Каждому ясно, что цели можно достичь, только если ответственность выстраивается с самого низа. Значит, нам следует начать с отдельного производства или части его. Не столь уж важно, как велика выбранная нами производственная единица, поскольку мы можем использовать еще раз найденный нами способ деления слишком крупных единиц. Гораздо важнее вопроса, где и как часто следует проводить такое членение, другой: как, несмотря на разложение производства на части, мы можем сохранить единство совместной деятельности, без которого общественное хозяйство невозможно.

Итак, мы предполагаем, что социалистический производственный аппарат разделен на любое число частей, каждая из которых отдана под начало отдельного менеджера, управляющего. Каждый менеджер наделен полной ответственностью за свои действия. Это означает, что ему идет прибыль или очень значительная часть прибыли; в то же время на него ложится значительная часть убытков, если только общество не возьмет на себя восстановление средств производства, которые он расточит в результате дурного управления. Если же он промотает все доверенные ему средства производства, он потеряет пост менеджера и вернется в ряды простых людей.

Если эта персональная ответственность управляющего не просто слова, тогда его операции должны быть четко отделены от операций других управляющих. Все, что он получает от других подразделений в виде материалов или полуфабрикатов для дальнейшей обработки, а также все работы, которые выполнят в его подразделении, будут отнесены на его дебет; все, что он выпускает на сторону -- в другие подразделения или для конечного потребления, будет занесено в его кредит. Необходимо, однако, чтобы у него была свобода решать, какие именно машины, материалы, полуфабрикаты и работники нужны ему в его подразделении и что именно он будет здесь производить. Если ему не предоставят этой свободы, на него нельзя возлагать никакой ответственности. Ведь не его вина, если по распоряжению начальства он произвел нечто, на что при существующих условиях нет спроса, или если ему поставили некондиционные материалы, или, что то же самое, поставленное было чрезмерно дорогим. В первом случае неудачи подразделения следует списать на распоряжения начальства, в последнем -- на поведение поставщиков. Но общество должно иметь те же права, что и управляющий подразделения. Это означает, что оно берет произведенное им только в случае надобности и только по самой низкой цене, а за поставленную рабочую силу получает наивысшую возможную плату: т. е. оно предоставляет рабочую силу тому, кто больше заплатит.

Теперь в отношении к производству общество распадается на три группы. Одна -- высшее экономическое начальство. Ее функция -- надзирать исключительно за упорядоченностью процесса производства в целом, тогда как за ведение частных процессов полностью отвечают управляющие подразделений. Третья группа -- граждане, которые не относятся ни к высшему начальству, ни к управляющим подразделений. Между этими двумя группами расположена особая группа управляющих подразделений. При введении режима они получили от общества часть средств производства, за которые им не пришлось платить, и продолжают получать рабочую силу, формируемую из членов третьей группы, которая достается тем, кто платит больше. Высшее начальство, которое должно начислить на счет каждого члена третьей группы все, что тот заработал на производстве, или, если он работал в аппарате высшего управления, все, что положено ему за этот труд, распределит затем потребительские блага среди граждан всех трех групп. Прибыль перечисляют управляющим подразделений, которые поставили товары. При таком устройстве общества управляющий сможет полностью отвечать за свои операции. Сфера его ответственности резко отделена от того, за что должны отвечать другие. Здесь мы уже не имеем дела с общими результатами экономической деятельности всего общества, в которых вклады индивидуумов неразличимы. "Производственный вклад" каждого отдельного управляющего открыт для отдельной оценки, так же как и вклад любого отдельного гражданина в каждой из трех групп.

Ясно, что управляющим подразделений следует позволить расширять или сокращать свое подразделение, а также изменять профиль его деятельности в зависимости от спроса на потребительском рынке. Следовательно, они должны иметь возможность продавать находящиеся в их распоряжении средства производства, которые с большей настоятельностью необходимы где-то еще, этим другим подразделениям; и они должны быть в состоянии просить за них столь много, сколько можно получить при существующих условиях...

Нет нужды продолжать анализ дальше. Ибо перед нами капиталистическое устройство общества -- единственная форма организации экономики, при которой возможно непосредственное применение принципа личной ответственности каждого гражданина. Капитализм и есть та форма общественного хозяйства, в которой устраняются все вышеописанные недостатки социалистической системы.


Раздел II. Внешние отношения социалистического общества
Глава XII. Национальный и мировой социализм

1. Пространственная протяженность социалистического общества

Ранний социализм отмечен тяготением к более простым формам производства примитивных эпох. Его идеал -- самодостаточная деревня или, подымаясь выше, самодовлеющая область -- городок, окруженный несколькими деревнями. Враждебные ко всем видам торговли и коммерции, ранние социалисты рассматривали внешнюю торговлю как совершенное зло, подлежащее устранению. С помощью внешней торговли в страну попадают товары, не являющиеся предметом необходимости. Поскольку некогда люди обходились без них, значит, они были излишними, и только чрезмерная легкость их приобретения является причиной необязательных расходов. Иностранная торговля подрывает нравственность и распространяет чуждые идеи и обычаи. В Утопии стоический идеал самообладания преобразовался в экономический идеал самодостаточности. Плутарха восхищало в Ликурговой Спарте, которую в его дни воспринимали романтически, то, что ни одно купеческое судно никогда не заходило в ее гавани [Poehlmann, Geschichte der sozialen Frage und der Sozialismus in der antiken, Welt, I Bd., S. 110 ff.; 123 ff.]. {Ликург -- легендарный законодатель, создавший государственность в древнегреческом городе Спарте. Деятельность Ликурга относят к IX--VIII вв. до н. э. О Ликурге писал древнегреческий философ и историк Плутарх (ок. 45 -- ок. 127) (Плутарх, Сравнительные жизнеописания, Т.1, М., 1961, С. 53--77).}

Эта приверженность идеалу самодостаточности и полная неспособность понять природу торговли и коммерции не дали утопистам распознать проблему территориальных пределов идеального государства. Вопрос: должны ли границы сказочной страны быть пространными? -- даже не рассматривался. В самой маленькой деревне довольно места для реализации их планов. Такой подход открывал возможность осуществить Утопию в порядке пробы в малых масштабах. Оуэн основал в Индиане общину "Новая Гармония", Кабе в Техасе -- Икарию, Консидеран в том же штате -- образцовый фаланстер. {Р. Оуэн считал, что основу социалистического общества должны составлять самоуправляющиеся общины с численностью населения не более 3 тысяч. Призванная осуществить его идеи "Новая Гармония" была основана в 1825 г. Э. Кабе организовал в 1848 г. общину согласно принципам, изложенным в его утопии "Путешествие в Икарию". В. Консидеран пытался, эмигрировав в США в 1849 г., создать там по фурьеристским рецептам фаланстер-ячейку нового мира, объединяющую до 2 тысяч человек.} "Карманные издания нового Иерусалима" -- так издевательски названы они в "Коммунистическом Манифесте". {Л. Мизес имеет в виду следующее место: "Они все еще мечтают об осуществлении путем опытов своих общественных утопий, об учреждении отдельных фаланстеров, об основании внутренних колоний, об устройстве маленькой Икарии -- карманного издания нового Иерусалима -- и для сооружения всех этих воздушных замков вынуждены обращаться к филантропии буржуазных сердец и кошельков" (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 4, С. 457).}

Только постепенно социалисты начали сознавать, что самообеспечивающиеся малые территории не могут быть фундаментом социализма. Томпсон, ученик Оуэна, догадался, что установление равенства между членами общины далеко не означает достижения равенства между членами различных общин. Под влиянием этого открытия он повернулся к централизованному социализму [Tugan-Baranowsky, Der moderne Sozialismus in seiner geschichtlichen Entwicklung, Dresden, 1908, S 136 <Туган-Барановский М., Современный социализм в своем историческом развитии, Спб, 1906, С. 131 и след.>]. {Томпсон Уильям (1785--1833) -- английский социалист-утопист.} Сен-Симон и его школа были ярыми сторонниками централизма. {В отличие от Фурье, ориентировавшегося на автаркические фаланстеры, Сен-Симон и его последователи в системе, названной ими индустриализмом, предусматривали централизованное руководство общественным трудом.} Схема реформ Пеккера претендовала на роль национальной и даже всемирной программы [Pecqueur, Theorie nouvelle d"Economie sociale et politique, P. 699].

Так возникает характерная для социализма проблема: может ли социализм существовать только на части земной поверхности? Или необходимо, чтобы все обитаемые земли образовали единую социалистическую общину?

2. Марксистское толкование проблемы

Для марксистов возможно только одно решение этой проблемы -- всемирное. Марксизм исходит из предположения, что в силу внутренней необходимости капитализм уже поставил свою печать на всем мире. Уже сегодняшний капитализм не ограничен одним народом или небольшой группой народов: он интернационален и космополитичен. "На смену старой местной и национальной замкнутости и существованию за счет продуктов собственного производства приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга". Дешевизна товаров есть "тяжелая артиллерия" буржуазии. Этим орудием буржуазия вынуждает все народы под страхом уничтожения принять буржуазный способ производства, "заставляет их вводить у себя так называемую цивилизацию, т. е. становиться буржуа.

Словом, она создает себе мир по своему образу и подобию". И это верно относительно не только материального, но и интеллектуального производства. "Плоды духовной деятельности отдельных наций становятся общим достоянием. Национальная односторонность и ограниченность становятся все более и более невозможными, и из множества национальных и местных литератур образуется одна всемирная литература" [Marx-Engels, Das Kommunistische Manifest, S. 26 <Маркс К., Энгельс Ф., Манифест Коммунистической партии // Соч., Т. 4, С. 428>].

Из логики материалистического толкования истории следует, что и социализм не может быть национальным явлением, а только интернациональным. Это этап в истории не одного народа, а всего человеческого рода. Согласно логике марксизма вопрос, "созрел ли" тот или иной народ для социализма, не может быть даже поставлен. Капитализм делает готовым к принятию социализма не отдельный народ или промышленность, но весь мир. Экспроприаторов, экспроприация которых должна стать последним шагом к осуществлению социализма, не следует себе представлять иначе, как в виде крупнейших капиталистов, капитал которых инвестирован по всему миру. Поэтому для марксистов социалистические эксперименты "утопийцев" столь же бессмысленны, как и шуточное предложение Бисмарка устроить социалистический эксперимент в одном из польских округов Пруссии [см. речь Бисмарка в Германском Рейхстаге 19 февраля 1878 г. (Furst Bismarcks Reden, Herg. von Stein, VII Bd., S. 34)]. {Бисмарк Отто фон Шенхаузен (1815--1898) -- рейхсканцлер Германской империи, яростный противник социализма и немецкий националист. Ему принадлежит ироническое высказывание, что социализм надо бы опробовать на народе, которого не жалко. Таким народом для Бисмарка были прежде всего поляки: об угрозе вытеснения или ополячивания немецкого населения Западной Пруссии живущими там поляками рейхсканцлер говорил неоднократно.} Социализм -- это исторический процесс. Он не может быть испытан в колбе или проверен в малом масштабе. Следовательно, для марксистов проблема автаркии социалистической общины даже не может возникнуть. Для них единственная социалистическая община, о которой есть смысл говорить, охватывает всю поверхность Земли и весь человеческий род. Для них управление мировым хозяйством должно быть единым.

Позднее марксисты, однако, осознали, что в любой данный момент времени следует ожидать сосуществования многих социалистических обществ [Bauer, Die Nationalitatenfrage und die Sozialdemokratie, Wien, 1907, S. 519 <Бауэр О., Национальный вопрос и социал-демократия, Спб, 1909, С. 529 и след.>]. Но, как только это признано, можно сделать следующий шаг и учесть возможность того, что будут существовать одно или несколько социалистических обществ в мире, который большей частью будет еще капиталистическим.

3. Либерализм и проблема границ

Когда Маркс, а за ним и большинство социалистов заявляют, что социализм может быть реализован только в едином мировом государстве, они не принимают в расчет могущественные силы, препятствующие унификации хозяйства.

Есть основания отнести легкомысленность их трактовки всех этих проблем к неоправданному принятию представлений о будущей политической организации мира, которые господствовали в период становления марксизма. В тот период либералы были убеждены, что все региональные и национальные деления можно рассматривать как политический атавизм. Выдвинутое либералами учение о свободе торговли и протекционизме казалось бесспорным для всех времен. Было показано, что все ограничения торговли ведут к общему убытку, и, опираясь на это, были сделаны небезуспешные попытки ограничить деятельность государства обеспечением безопасности производителей. Для либерализма проблема государственных границ не возникает. Если функции государства ограничены защитой жизни и собственности от убийства и грабежа, теряет значение вопрос, кому принадлежит та или иная земля. В период, когда успешно реализовалась политика снятия таможенных барьеров и унификации правовых и административных систем, казалось безразличным, занимает ли государство большую или меньшую территорию. В середине XIX столетия оптимистично настроенные либералы могли рассматривать идею Лиги Наций -- подлинного мирового государства -- как достижимую в не столь уж отдаленном будущем.

Либералы не учли в должной степени величайшее из препятствий на пути к мировому режиму свободной торговли -- национальную и расовую проблему. Социалисты же совершенно не поняли, что это препятствие становится неизмеримо большим на пути создания социалистического общества. Отличающая марксистов неспособность во всех политико-экономических вопросах сделать хоть шаг дальше Рикардо, а также полнейшее непонимание национально-политических вопросов не позволили им даже осознать проблему.

Глава XIII. Проблема миграции при социализме

1. Миграция и различия национальных условий

При полной свободе торговли производство осуществлялось бы только в наиболее подходящих условиях. Сырые материалы заготавливались бы только в тех частях мира, где с учетом всех обстоятельств можно было бы получить наивысший результат. Перерабатывающая промышленность размещалась бы лишь там, где транспортные расходы, в том числе расходы на доставку товаров конечным потребителям, были бы наименьшими. Поскольку работники селятся вокруг центров производства, географическое распределение населения с необходимостью соответствовало бы естественным условиям производства.

Естественные условия, однако, остаются неизменными только в стационарной экономической системе. Силы изменения непрерывно преобразуют их. В изменяющейся экономике человек постоянно мигрирует из мест менее благоприятных в места более благоприятные для производства. При капитализме давление конкуренции направляет труд и капитал в наиболее подходящие места. В замкнутом социалистическом обществе тот же результат может быть достигнут за счет административных распоряжений. В обоих случаях принцип один и тот же: человек должен перемещаться туда, где условия жизни наиболее благоприятны [см. мои работы: Nation, Staat und Wirtschaft, Wien, 1919, S. 45 ff.; Liberalismus, Jena, 1927. S. 93 ff.].

Эти миграции оказывают сильное влияние на условия жизни различных народов. Они вынуждают жителей одной страны, естественные условия жизни в которой менее благоприятны, перемещаться на территорию других народов, разместившихся более благополучно. Если условия миграции таковы, что иммигранты ассимилируются в новом окружении, тогда народ, который они покинули, количественно слабеет. Если же условия таковы, что иммигранты сохраняют прежнюю национальность в своем новом доме либо даже ассимилируют его исконных жителей, тогда иммиграция оборачивается угрозой положению коренной нации.

Принадлежность к национальному меньшинству политически ущербна [Nation, Staat und Wirtschaft, S. 37 ff.]. Чем шире полномочия политической власти, тем тягостнее положение национального меньшинства. Оно бывает наиболее сносным в государстве, основанном на чисто либеральных принципах. Оно тягостнее всего в государстве социалистическом. Чем сильнее ощущаются стеснения, тем энергичнее каждый народ старается избежать положения национального меньшинства. Численно умножиться, стать большинством на богатой и пространной территории -- весьма привлекательная политическая цель. Но ведь это не что иное, как империализм [Ibid., S. 63 ff; Liberalismus, S. 107 ff.]. В последние десятилетия XIX века и в первые десятилетия XX излюбленным оружием империализма были условия торговли -- протекционистские тарифы, ограничения импорта, экспортные премии, дискриминация на транспорте и т. п. {Протекционистские тарифы -- повышенные таможенные ввозные пошлины, призванные сократить импорт товаров или же вообще воспрепятствовать ему. Ограничения импорта -- меры нетарифного характера, направленные на полное прекращение или сокращение импорта: прямой запрет ввоза определенных товаров, установление квот на ввоз, лицензирование ввоза и т. п. Экспортные премии -- государственные надбавки, дотации, выплачиваемые производителям товаров, сбываемых за границу. Дискриминация на транспорте -- установление повышенных тарифов за перевозки импортируемых товаров, запрет их перевозки определенными видами транспорта и т. п.} Меньшее внимание уделялось использованию другого могущественного оружия империализма -- ограничений на иммиграцию и эмиграцию. Эти меры делаются более важными теперь. Однако ultima ratio {ultima ratio -- последний довод (лат.)} империализма -- война. По сравнению с войной все остальные способы, доступные ему, кажутся просто малосущественными вспомогательными средствами.

Нет никаких оснований предполагать, что при социализме тяготы, порождаемые принадлежностью к национальному меньшинству, уменьшатся. Напротив. Чем больше индивидуум зависит от государства, чем сильнее политические решения сказываются на жизни индивидуума, тем мучительнее для национальных меньшинств чувство собственного политического бессилия.

Но когда мы обращаемся к проблеме миграции при социализме, нам не стоит даже уделять особое внимание межнациональным трениям. При социализме и между людьми одного народа должны возникнуть противоречия, которые сделают проблему раздела территории, что безразлично при либерализме, кардинальной проблемой.

2. Тенденции к децентрализации при социализме

При капитализме движение труда и капитала продолжается до тех пор, пока предельные полезности не станут везде одинаковыми. Равновесие достигается, когда выравниваются предельная производительность капитала и предельная производительность труда во всех сферах их применения.

Оставим пока движение капитала в стороне и рассмотрим вначале движение труда. Миграция рабочих ведет к понижению предельной производительности труда там, куда они бегут. А сокращение заработной платы в местах нового поселения есть прямая угроза местным рабочим. Естественно, что они воспринимают иммигрантов как причину сокращения заработков. Частные интересы наилучшим образом могут быть удовлетворены запретом на иммиграцию. И центральным моментом такой узкоэгоистической политики отдельных групп рабочих становится попытка не допускать пришельцев.

Либерализм показал, кто расплачивается за такую политику. Первыми жертвами оказываются рабочие в менее благоприятно расположенных центрах производства, которые из-за низкой предельной производительности труда вынуждены удовлетворяться низкой заработной платой. В то же самое время убытки несут владельцы средств производства в благоприятно расположенных центрах производства, которые не могут в полной мере использовать свои возможности, так как нет необходимого количества рабочих рук. Но и это еще не конец истории. Система, которая защищает непосредственные интересы отдельных групп, ограничивает производительность труда в целом, и в конечном итоге жертвами оказываются все, даже те, ради кого была начата вся политика. Как именно протекционизм влияет на положение индивидуума, выигрывает он или проигрывает в сравнении с тем, что имел бы при полной свободе торговли, зависит от уровня защищенности -- его собственной и всех других. Хотя в условиях защиты общее производство неизбежно ниже, чем оно было бы в условиях свободной торговли, и соответственно средний доход также ниже, вполне возможно, что положение отдельных людей может быть лучшим, чем в условиях свободной торговли. Но чем выше уровень защищенности отдельных интересов, тем выше ущерб для общества в целом и соответственно тем ниже вероятность того, что выигрыш отдельных индивидуумов от такой политики окажется большим, чем их же проигрыш.

Как только становится возможным использовать частные интересы для получения особых привилегий, среди всех заинтересованных развертывается борьба за доминирование. Каждый старается захватить позиции лучшие, чем у других. Каждый старается получить больше привилегий для обеспечения большего выигрыша. Идея равной защиты всех и каждого есть фантазия, плод непродуманной теории. Ведь если бы различные интересы получали одинаковую защиту, никто не стремился бы к преимуществам: единственным результатом был бы общий ущерб от ограничения производительности. Только надежда получить для себя льготы и выигрыш большие; чем у остальных, делает протекционизм привлекательным для индивидуума. На защите всегда настаивают те, у кого есть сила для приобретения и сохранения особых привилегий для себя.

Делая явными результаты протекционизма, либерализм взламывает агрессивную власть особых интересов. Теперь стало совершенно очевидным, что -- в лучшем случае! -- только немногие могут абсолютно выиграть от установления режима протекционизма и привилегий, а подавляющее большинство неизбежно проигрывает. Демонстрация этого лишает подобные системы массовой поддержки. Теряя популярность, привилегии исчезают.

Для восстановления репутации протекционизма было необходимо разрушить либерализм. С этой целью была предпринята двойная атака: с точки зрения национализма, и с позиций тех особых интересов средних классов и рабочих, которым угрожал капитализм. Одни движения стремились к закреплению особого статуса территорий, другие -- к усилению особых привилегий тех рабочих и служащих, которые не выдерживали давления конкуренции. Но как только либерализм был побежден и перестал угрожать системе протекционизма, исчезло всякое противодействие процессу расширения привилегий. Давно сложилось убеждение, что защита территорий может быть ограничена только пределами национального государства, что восстановление внутренних таможенных барьеров, ограничение внутренней миграции и т.п. более невозможны. И это убеждение было вполне реалистичным до тех пор, пока сохранялся авторитет либерализма. Но во время войны все это в Германии и Австрии было отброшено, и в одну ночь восстановились все виды региональных барьеров. Чтобы обеспечить низкую стоимость жизни для собственного населения, районы, производящие в избытке сельскохозяйственные продукты, отрезали себя от районов, которые нуждаются в завозе продовольствия извне. Города и промышленные зоны ограничили приток населения, чтобы не допустить роста цен на продовольствие и на жилища. Региональный эгоизм разрушает единство экономического пространства, на котором базировались этатистские планы неомеркантилизма. {Л. Мизес именует современный протекционизм во внешней торговле неомеркантилизмом, поскольку исходя из иных теоретических посылок протекционизм повторяет требования раннего меркантилизма всячески ограничить импорт иностранных товаров.}

Если даже допустить, что социализм вполне реализуем, создание мировой системы социализма должно будет столкнуться с громадными трудностями. Вполне возможно, что работники отдельного района, предприятия или завода придут к решению, что орудия производства, оказавшиеся в их округе, являются их собственностью и что никто из посторонних не должен их использовать для получения выгоды. При этом мировой социализм должен расколоться на многочисленные, экономически самодостаточные социалистические общества, если, конечно, в мировом социализме не восторжествует принцип синдикализма. Ведь синдикализм есть не что иное, как последовательно проведенный принцип децентрализации.

Глава XIV. Иностранная торговля при социализме

1. Автаркия и социализм

Для социалистического общества, которое не охватывает всего человечества, не должно быть причин жить в изоляции от остального мира. Конечно, правителей такого государства может тревожить возможность того, что вместе с заграничными товарами через границу проникнут и заграничные идеи. Их может беспокоить сохранность системы в ситуации, когда подданные имеют возможность сравнивать свое положение с положением иностранцев из несоциалистических стран. Но все эти политические соображения не имеют смысла, если иностранные государства также являются социалистическими. Более того, государственный деятель, убежденный в желательности социализма, должен рассчитывать и на то, что общение с иностранцами сделает их также сторонниками социализма: он не испугается того, что это общение подорвет социализм его соотечественников.

Теория свободной торговли показывает, как закрытие границ социалистического общества от импорта зарубежных товаров нанесет ущерб его гражданам. Труд и капитал придется использовать в относительно менее благоприятных условиях, дающих меньший доход. Приведем крайний пример. Ценой невероятных затрат труда и капитала социалистическая Германия может выращивать в теплицах собственный кофе. Конечно, было бы намного выгоднее получать его из Бразилии в обмен на товары, условия для производства которых в Германии более благоприятны. [Бессмысленно оспаривать планы автаркического хозяйства, которые ревностно пропагандировались наивными литераторами кружка "Дело" (Fried, Das Ende des Kapitalismus, Jena, 1931). Автаркическая экономика скорее всего понизила бы уровень жизни немцев несравненно сильнее, чем увеличенные в сотни раз выплаты по репарациям. {Вокруг "Дела" ("Die Tat") группировались немецкие экономисты, далеко не столь уж наивные, как казалось Мизесу до прихода Гитлера к власти. Развиваемые ими идеи автаркии были тесно связаны с национал-социалистской программой милитаризации Германии, полного самообеспечения армии и военной промышленности в будущей войне в Европе. Из этой среды вышли активные деятели гитлеровского Рейха, в частности Фердинанд Фрид, на которого ссылается Мизес и который из журналиста, пишущего на экономические темы, превратился в одного из ближайших сотрудников Гиммлера.}]

2. Иностранная торговля при социализме

Эти соображения намечают направления, которым должно следовать социалистическое общество в своей торговой политике. В той степени, в какой оно будет подчинять свою политику чисто экономическим соображениям, ему придется обеспечивать то, что при полной свободе торговли было бы обеспечено неограниченной игрой экономических сил. Социалистическому обществу придется ограничиться выпуском тех продуктов, условия для изготовления которых будут у него лучшими, чем за рубежом, и объемы производства будут определяться как раз этими сравнительными преимуществами. Все остальные товары оно будет получать в результате обмена с другими странами.

Этот фундаментальный принцип бесспорен независимо от того, осуществляется ли торговля с другими странами с помощью общего средства обмена -- денег -- или нет. В зарубежной торговле, как и во внутренней, -- в этом между ними нет разницы -- рациональное производство невозможно без денежных расчетов и образования денежных цен на средства производства. По этому поводу к уже сказанному нам нечего добавить. Мы рассмотрим положение социалистического общества в несоциалистическом мире. Это общество сможет осуществлять оценки и вычисления в деньгах совершенно так же, как это делают государственные железные дороги или городские службы водоснабжения, существующие в обществе, основанном на частной собственности на средства производства.

3. Иностранные инвестиции

Ни для кого на свете не может быть безразличным поведение его соседей. Каждый заинтересован в увеличении производительности труда за счет как можно более широкого при данных условиях участия в системе разделения труда. Я также испытываю ущерб от того, что кто-либо твердо стоит на позициях автаркического хозяйства; если бы они вышли из экономической самоизоляции, система разделения труда стала бы эффективней. Если средства производства используются относительно неэффективно отдельными хозяевами, то ущерб терпят все.

При капитализме стремление индивидуального предпринимателя к прибыли способствует гармонизации интересов индивидуума с интересами общества. С одной стороны, предприниматель всегда пребывает в поиске новых рынков, а увеличение продаж более дешевых и совершенных товаров ведет к сокращению сбыта товаров более дорогих и менее совершенных, создаваемых на не столь рационально организованных производствах. С другой стороны, предприниматель всегда в поиске более дешевых и более производительных источников сырых материалов, а также более благоприятных мест для размещения производства. Такова истинная природа капиталистической экспансии, которую неомарксистская пропаганда абсолютно фальшиво преподносит как " Verwertungsstreben des Kapitals" {погоня за возрастанием стоимости капитала -- нем.} и столь фантастично использует для объяснения современного империализма.

Прежняя колониальная политика Европы была меркантилистской, милитаристской и империалистической. После победы либеральных идей над меркантилизмом природа колониальной политики совершенно изменилась. Такие старые колониальные державы, как Испания, Португалия, Франция, утратили большую часть прежних своих владений. Англия, ставшая крупнейшей из колониальных держав, построила управление своими владениями на принципах теории свободной торговли. Разговоры английских фритредеров о призвании Англии возвысить отсталые народы до цивилизации не были лицемерием. Англия на деле показала, что рассматривала свою власть в Индии, в колониях короны и в протекторатах как мандат европейской цивилизации. {Со второй половины XIX в. и вплоть до второй мировой войны реальная структура Британской империи была достаточно сложной. Значительная часть заморских владений официально числилась коронными колониями. Канада, Австралия и некоторые другие переселенческие колонии получили самоуправление и стали доминионами. Индия была объявлена империей, и английская королева Виктория стала в 1876 г. индийской императрицей. Ряд фактических колоний фигурировал как протектораты, т. е. самостоятельные государства под покровительством Великобритании (Аден, Кувейт, Бечуаналенд и др.).} Когда английские либералы говорят о том, что колониальная власть Англии принесла жителям колоний и всему остальному миру не меньшее благо, чем самой Англии, -- это не ханжество. Тот простой факт, что Англия установила в Индии режим свободной торговли, показывает, что дух английской колониальной политики был очень отличен от того, каким руководствовались новые и старые колониальные державы в последние десятилетия XIX века -- Франция, Германия, США, Япония, Бельгия, Италия. Английские войны периода либерализма, которые были нацелены на расширение колониальных владений и на открытие территорий, сопротивлявшихся идее международной торговли, заложили основание современной мировой экономики. [При оценке английских усилий по прекращению самоизоляции Китая обычно сразу припоминают, что непосредственной причиной войны была торговля опиумом. Но в войнах, которые между 1839 и 1860 гг. вели против Китая Англия и Франция, ставкой была общая свобода торговли, а не только свобода торговли опиумом. То, что с точки зрения принципов свободной торговли не следовало воздвигать препятствия даже для торговли ядами и что воздержание от действий, пагубных для здоровья, должно быть делом личного выбора, не было проявлением низости и подлости, как это пытаются представить социалистические и англофобские авторы. Роза Люксембург (Die Akkumulation des Kapitals, Berlin, 1913, S. 363 ff.) <Люксембург Р., Накопление капитала, М.-Л., 1931, С. 273 и след.> обвиняет Францию и Англию: нанести поражение с помощью европейского оружия Китаю с его отсталым вооружением было далеко не героическим деянием. {Люксембург Роза (1871--1919) -- деятельница польского и германского социал-демократического движения, автор ряда экономических работ, написанных с марксистских позиций.} Что же, французам и англичанам следовало вернуться к использованию примитивных ружей и шпаг, как встарь?] Для оценки истинного значения этих войн нужно только представить себе, что было бы, если бы Индия и Китай остались закрытыми для мировой торговли. Положение не только каждого индийца и китайца, но и каждого европейца и американца было бы много хуже, чем нынче. Если бы Англии пришлось нынче утратить Индию и если бы эта великая страна, столь богато одаренная природой, впала в состояние анархии, так что перестала бы участвовать в международной торговле или сильно сократила бы свое участие, то это обернулось бы экономической катастрофой первого ранга. {Это написано до образования в 1947 г. на территории принадлежавшей Великобритании Индии двух самостоятельных государств -- Индии и Пакистана. В послевоенные издания своего труда Мизес соответствующей поправки не внес.}

Либерализм стремится открыть все запертые для торговли двери. Но при этом он никоим образом не намерен принуждать людей к купле или продаже. Либерализм враждебен только правительствам, которые, используя запреты и другие способы ограничения торговли, лишают своих подданных преимуществ, связанных с участием в мировой торговле, и таким путем наносят ущерб благосостоянию всего человечества. Либеральная политика не имеет ничего общего с империализмом. Напротив, она нацелена на поражение империализма и исключение его из сферы международной торговли.

Социалистическим обществам придется делать то же самое. Они также не смогут позволить областям, изобильно одаренным природой, быть постоянно отчужденными от международной торговли, а целым народам -- воздерживаться от обмена. Но здесь социализм встретится с проблемой, которая может быть решена только капитализмом, -- проблемой собственности на заграничный капитал.

При капитализме, по замыслу фритредеров, границы утрачивают свое значение. Они не должны мешать потокам торговли. Они не должны служить препятствием ни для лучших производителей, стремящихся получить доступ к недвижимым средствам производства, ни для приложения поддающихся перемещению средств производства в наилучших местах. Собственность на средства производства не должна быть ограничена гражданством. Иностранные инвестиции должны стать столь же простым делом, как и инвестиции внутри страны.

При социализме ситуация иная. Социалистическое общество не может владеть средствами производства за пределами собственных границ. Оно не может инвестировать капитал за рубежом, несмотря на то, что это обещает большие доходы. Социалистическая Европа обречена на роль наблюдателя, когда социалистическая Индия неэффективно использует свои природные ресурсы и посылает на мировой рынок меньше товаров, чем могла бы. Новые капиталовложения европейцам придется делать в Европе при менее благоприятных условиях, тогда как в Индии из-за нехватки капиталовложений благоприятнейшие условия производства используются не полностью. В результате независимые социалистические общества, существующие бок о бок и обменивающиеся только товарами, попадут в бессмысленную ситуацию. Независимо от их намерений сам факт их независимости приведет их к неизбежному снижению производительности труда.

Эти трудности не могут быть разрешены до тех пор, пока будут существовать независимые социалистические общества. Решение проблемы возможно только при слиянии отдельных обществ в единое социалистическое государство, охватывающее весь мир.


Раздел III. Отдельные формы социализма и псевдосоциализма
Глава XV. Отдельные формы социализма

1. Природа социализма

Суть социализма в следующем: все средства производства находятся в исключительном распоряжении организованного общества. Это, и только это, является социализмом. Все остальные определения вводят в заблуждение.

Можно верить в то, что социализм реализуем лишь при вполне определенных политических и культурных условиях. Однако такое убеждение -- не основание, чтобы именовать социализмом лишь одну конкретную его форму и отрицать применимость этого термина ко всем остальным мыслимым способам осуществления социалистического идеала. Социалисты марксистского толка всегда очень ревностно настаивали на том, что их социализм есть единственно истинный, а все остальные социалистические идеалы и методы их достижения не имеют ничего общего с подлинным социализмом. В политическом плане это было исключительно умно. Если марксисты готовы были бы признать родство своего идеала с идеалами других партий, их политическая агитация сильно затруднилась бы. Им никогда не удалось бы созвать под свои знамена миллионы неудовлетворенных жизнью немцев, если бы им пришлось открыто признать, что их цели в основном не отличаются от целей правящих классов прусского государства. Если бы накануне октября 1917 г. марксиста спросили, чем его социализм отличается от социализма других течений, в первую очередь консервативных, он бы ответил, что в марксизме неразделимо присутствуют демократия и социализм и, более того, что марксизм есть безгосударственный социализм, поскольку намеревается устранить государство.

Мы уже знаем, чего стоят эти аргументы, и фактически после победы большевиков они быстро исчезли из списка марксистских общих мест. Во всяком случае нынешние представления марксистов о демократии и безгосударственности весьма отличны от их прежних представлений.

Но марксисты могли ответить на вопрос и иначе. Они могли сказать, что их социализм -- революционный в отличие от реакционного и консервативного социализма других. Такой ответ лучше помогает понять отличие марксистской социал-демократии от других социалистических течений. Для марксиста революция означает не просто насильственное изменение существующего строя жизни, но в соответствии с марксистским хилиазмом некий шаг человечества к выполнению его предназначения [другие значения, в которых марксистами используется термин "революция", см. глава 3, параграф 4 настоящего издания]. {Хилиазм (от греческого "тысяча") -- то же, что миллениаризм (от аналогичного латинского корня) -- сложившееся в христианстве во II в. учение о грядущем тысячелетнем царствии Христа на земле, завершающем земную жизнь всего человечества. Хилиасты опирались на пророчество Иоанна Богослова (Апокалипсис, Гл. XX, Ст. 4). В наше время хилиазмом, т. е. "тысячелетним царством спасения", иронически называют утопические представления о мире всеобщего счастья.} Для него неизбежная социальная революция, которая приведет мир к социализму, есть последний шаг к вечному спасению. Революционеров история предназначила для реализации своих планов. Революционный дух суть священный огонь, который нисходит на них и позволяет выполнить эту великую задачу. В этом смысле определение партии как "революционной" является знаком благородного отличия для марксистского социалиста. В этом же смысле он рассматривает все иные партии как однородную, однообразную реакционную массу, поскольку они противостоят его методам достижения конечной цели.

Очевидно, что все это никак не связано с социологическим представлением о социалистическом обществе. Замечательно, конечно, когда некая группа лиц объявляет себя единственными носителями знания пути к спасению, но когда их путь к спасению оказывается таким же, как у многих других верующих, претензии на исключительную избранность становится недостаточно, чтобы провести различие между ними и другими такими же.

2. Государственный социализм

Для понимания концепции государственного социализма недостаточно этимологического раскрытия термина. {Мизес имеет в вицу доктрину так называемого "прусского (или германского) государственного социализма". У ее истоков стоял К. И. Родбертус-Ягецов, ее идеи разделяли представители исторической школы, сторонники катедер-социализма Г. Шмоллер, Л. Брентано, А. Вагнер, В. Зомбарт. Они рассматривали проводимое германскими властями огосударствление отдельных отраслей (прежде всего железных дорог), введение государственной монополии на производство и торговлю определенными товарами, государственное социальное страхование работников как постепенное создание социалистического устройства. К концу XIX в. термин "государственный социализм" стал толковаться шире -- применительно к любым представлениям о государстве как надклассовой силе, способной устранить частнособственнический эгоизм.} В истории слова отразился лишь тот факт, что господствующие круги Пруссии и других германских государств исповедовали социализм именно в форме государственного социализма. Поскольку они отождествляли себя со своим государством, с формой этого государства, с идеей государства вообще, естественно назвать избранную ими форму социализма государственным социализмом. Чем более Марксово учение о классовой природе государства и его отмирании затемняло основную концепцию государства, тем естественней казалось использование термина.

Марксистский социализм был жизненно заинтересован в проведении различия между огосударствлением и обобществлением средств производства. {В немецком оригинале труда Мизеса фигурируют термины Verstaatlichung (огосударствление), Vergesellschaftung (обобществление). В англоязычных изданиях им соответствуют термины Nationalisation (национализация) и Socialisation (социализация). Русская политэкономическая терминология традиционно ориентирована на немецкую, и эта традиция сохранена в настоящем переводе, тем более что термин огосударствление отчетливее передает мысль автора, чем национализация. Однако из стилистических соображений в отдельных случаях, где это не вредит ясности изложения, используются термины национализация для обозначения передачи собственности государству и социализация как аналог обобществления.} Лозунги социал-демократической партии никогда не стали бы популярными, если бы они выдвигали огосударствление средств производства в качестве конечной цели социализма. Ведь государство, хорошо знакомое тем народам, среди которых марксизм получил наибольшее распространение, было не таким, чтобы с оптимизмом смотреть на его возможное вмешательство в экономику. Немецкие, австрийские и русские последователи марксизма жили в открытой вражде с власть имущими, представлявшими государство. К тому же у них была возможность оценить результаты национализации и муниципализации. При всем желании они не могли не видеть крупных недостатков национализированных и муниципализированных предприятий. Было просто немыслимо возбудить энтузиазм программой огосударствления. Оппозиционная партия была обязана нападать на ненавистное авторитарное государство. Лишь таким способом она могла бы привлечь симпатии недовольных. Из этой потребности политической агитации и возникла марксистская доктрина отмирания государства. Либералы настаивали на ограничении власти государства и передаче власти народным представителям; они требовали свободного государства. Маркс и Энгельс, пытаясь переиграть либерализм, приняли без критики анархистскую доктрину уничтожения всех видов государственной власти, вовсе игнорируя то, что социализм должен означать не уничтожение, а неограниченное расширение власти государства.

Схоластическое различение огосударствления и обобществления, тесно связанное с учением об отмирании государства при социализме, столь же абсурдно и безосновательно, как и это учение. Сами марксисты сознают слабость своей аргументации и посему обычно избегают ее обсуждения, ограничиваясь заявлениями об обобществлении средств производства, без попытки подробнее описать это понятие, чтобы создать впечатление, что обобществление чем-то отличается от огосударствления, с которым все знакомы. Когда не удается избежать от обсуждения этого щекотливого вопроса, им приходится признавать, что передача предприятий государству будет "шагом на пути к тому, чтобы само общество взяло в свое владение все производительные силы" [Engels, Herrn Eugen Duhring Umwalzung der Wissenschaft, S. 299 <Энгельс Ф., Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 20, С. 289>], или "естественным исходным пунктом того развития, которое ведет к социалистической ассоциации" [Kautsky, Das Erfurter Programm, 12 Aufl., Stuttgart, 1914, S. 129 <Каутский К., Эрфуртская программа (Комментарий к принципиальной части), М.: Госполигиздат, 1959, С. 125>].

Энгельс находит выход в том, чтобы опротестовать отождествление "всякой" формы огосударствления, национализации с социализмом. Он не стал бы характеризовать как "движение к социализму" акты национализации, проводимые из финансовых потребностей казны, которые предпринимаются "главным образом для того, чтобы иметь новый независимый от парламента источник дохода". Но независимо от целей, само по себе огосударствление означает не что иное, как, выражаясь марксистским языком, уничтожение присвоения прибавочной стоимости капиталистами еще в одной отрасли производства. Это справедливо для актов огосударствления, осуществляемого ради политических или военно-политических целей, которые Энгельс также не согласен считать социалистическими. Он выдвигает в качестве критериев социалистичности национализации то, что данные средства производства и обращения действительно должны перерасти возможности управления в акционерных компаниях, так что национализация становится экономически неизбежной. Эта неизбежность в первую очередь возникает "для крупных средств сообщения: почты, телеграфа, железных дорог" [Engels, Herrn Eugen Duhring Umwalzung der Wissenschaft, S. 299 <Энгельс Ф., Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Т. 20, С. 289>]. Но при этом крупнейшие железнодорожные сети мира, находящиеся в Северной Америке, так же как и самые важные телеграфные линии -- глубоководные кабели, так и не были национализированы, тогда как огосударствлению подверглись небольшие и не имеющие важного значения железные дороги в этатистски ориентированных странах. Национализация почтовой службы была произведена в первую очередь по политическим причинам, а железных дорог -- по соображениям военным. Можно ли сказать, что эти акты национализации были "экономически неизбежными"? И что вообще означает "экономическая неизбежность"?

Каутский также довольствуется отрицанием того, что "всякий переход в ведение государства какой-либо хозяйственной функции или какого-либо хозяйственного предприятия является шагом к социалистической ассоциации и что последняя может возникнуть из общей передачи государству всего хозяйственного механизма, без всякой перемены в самой сущности государства" [Kautsky, Das Erfurter Programm, S. 129 <Каутский, Указ. соч., С. 125>]. Но никто никогда не оспаривал, что сущность государства сильно изменится в случае преобразования его в социалистическое общество путем огосударствления всего производства. Потому-то Каутский в силах сказать лишь то, что "до тех пор, пока имущие классы в то же время будут и господствующими", полная национализация невозможна. Осуществление ее станет возможным только тогда, "когда трудящиеся классы станут господствующими в государстве". Лишь когда пролетариат захватит политическую власть, он "преобразует" государство в обширную хозяйственную ассоциацию, полностью удовлетворяющую все существенные потребности своими собственными силами" [Ibid., S. 130 <там же, С. 126--127>]. Главный и единственный требующий ответа вопрос -- станет ли полная национализация, проведенная несоциалистической партией, обоснованием социализма -- Каутский оставляет без ответа.

Конечно, есть существеннейшее и чрезвычайно важное различие между национализацией или муниципализацией индивидуальных предприятий в обществе, основанном преимущественно на частной собственности на средства производства, и полным обобществлением, после которого никакая частная собственность индивидуума на средства производства невозможна. До тех пор, пока лишь отдельные предприятия принадлежат государству, цены на средства производства будут определяться рынком, а благодаря этому и государственные предприятия смогут осуществлять экономические расчеты. Другой вопрос -- в какой степени управление предприятием будет учитывать результаты этих расчетов; но сам тот факт, что до известной степени результаты деятельности поддаются количественной оценке, дает в руки правлению таких предприятий критерии, которые не будут доступны администрации в чисто социалистическом обществе. С полным основанием можно назвать методы управления государственными предприятиями плохим бизнесом, но все-таки это еще бизнес. В социалистическом обществе, как мы уже видели, экономика в строгом смысле слова просто невозможна [глава 5, параграф 3].

Национализация всех средств производства ведет к полному социализму. Национализация части средств производства есть шаг в направлении к полному социализму. Удовольствуемся ли мы первым шагом или захотим двигаться дальше, не меняет фундаментального значения этого шага. Точно так же, если мы намерены передать все предприятия во владение организованного общества, нам не остается ничего иного, кроме как национализировать каждое отдельное предприятие -- все одновременно или одно за другим.

До какой степени марксисты запутали все, связанное с обобществлением, иллюстрирует опыт Германии и Австрии после того, как в ноябре 1918 г. социал-демократы пришли там к власти. {9--10 ноября 1918 г. в Германии и 11--12 ноября в Австрии были ликвидированы монархии, провозглашены республики, а правительства возглавили лидеры социал-демократических партий.} За одну ночь стал популярным новый, прежде неслыханный лозунг: "Социализация". Лозунг представлял собой просто парафраз немецкого слова "обобществление" (Vergesellschaftung), замену его привлекательно звучащим иностранным Sozialisierung. Никому и в голову не могло прийти, что социализация означает не что иное, как муниципализацию, или огосударствление, любого, кто заявил бы об этом, признали бы полным невеждой, не понимающим, что между этими понятиями зияет пропасть. Комиссии по социализации, созданные вскоре после прихода к власти социал-демократов, стремились изобрести для социализации такую форму, чтобы по крайней мере чисто внешне можно было этот процесс отличить от национализации и муниципализации, проводимых прежним режимом.

Первый отчет германской комиссии был посвящен социализации угольной промышленности, и в нем была отвергнута идея проведения социализации через национализацию шахт и угольной торговли, причем резко подчеркивались недостатки национализированных угольных предприятий. Но при всем том ни слова не было сказано, чем же на самом деле социализация может отличаться от национализации. В отчете было выражено убеждение, что "изолированное огосударствление угольной промышленности не может рассматриваться как социализация, пока капиталистические предприятия продолжают работать в других отраслях: просто-напросто один наниматель сменит другого". При этом оставался открытым вопрос о том, может ли намечавшаяся изолированная социализация при тех же условиях означать что-либо иное [Bericht der Sozialisierungkommission uber die Frage der Sozialisierung des Kohlenbergbaues vom 31 Juli 1920, с приложением Vorlaufiger Bericht vom 15 Februar 1919, 2 Aufl., Berlin, 1920, S. 32 ff.]. Было бы еще понятно, если бы комиссия заключила все это заявлением, что для получения блаженных плодов социализма недостаточно национализировать лишь одну отрасль производства, и рекомендовала бы государству взять все предприятия одним махом, как это совершили большевики в России и Венгрии и как это мечтали совершить спартаковцы в Германии. {В 1916 г. в Германии вокруг журнала "Интернационал" сложилась и организационно оформилась группа "Спартак", объединившая радикально настроенных социал-демократов. 11 ноября 1918 г. сразу же после свержения монархии, она преобразовалась в самостоятельную политическую организацию со своим ЦК -- "Союз Спартака". 28--29 декабря 1918 г., конференция спартаковцев объявила себя учредительным съездом Коммунистической партии Германии ("Союз Спартака"). Какое-то время за германскими коммунистами, возглавлявшимися К. Либкнехтом, Р. Люксембург, Ф. Мерингом и др., сохранялось имя спартаковцев.} Но она не сделала этого. Напротив, она выработала предложения по социализации, включающие изолированную национализацию отдельных отраслей, начиная с добычи и торговли углем. То, что комиссия при этом избегала использовать термин "огосударствление", не имеет никакого значения. Предложение комиссии сделать собственником социализированной угольной промышленности не германское государство, а "Германское угольное общество" -- не более чем юридическая казуистика. Когда комиссия заявила, что эта собственность должна рассматриваться только "в формально-юридическом смысле", поскольку "Угольное общество" не будет "располагать возможностями частного нанимателя и, значит, не сможет эксплуатировать рабочих и потребителей" [Ibid., S. 37], она использовала самые пустые уличные лозунги. На деле и весь отчет представлял собой не что иное, как набор популярных ошибочных представлений о пороках капитализма. Единственное, чем угольная промышленность, социализированная в соответствии с предложениями большинства членов комиссии, должна была отличаться от других общественных публичных предприятий, -- это высшее руководство. Во главе угольных шахт должно стоять не какое-то должностное лицо, но составленная по определенный правилам коллегия. Parturiunt montes, nascetur ridiculus mus ! {латинская поговорка "Гора родила мышь" (буквально: "Рожают горы, а родится смешная мышь")}.

Итак, нельзя считать отличительным признаком государственного социализма признание государства организатором общественного хозяйства, поскольку никакого иного социализма просто нельзя вообразить. Семантический анализ этого термина может помочь нам не больше, чем анализ корневых значений слов, составляющих термин "метафизика", поможет пониманию самой метафизики. {Мета -- по-гречески "за", "после"; физика -- от "физис" (природа). Александрийский библиотекарь Андроник Родосский в I в. до н. э., комментируя Аристотеля, расположил все его труды в тематическом порядке. Философские работы он поместил после трупов о природных явлениях, соответственно назвав их метафизикой -- "тем, что после физики".} Следует задаться вопросом: какой смысл связывали с этим выражением те, кого принято считать последователями движения за государственный социализм, т. е. радикальные этатисты.

Этатистский социализм отличается от всех других социалистических систем в двух пунктах. В противоположность многим другим социалистическим течениям, которые мечтали о наибольшем возможном равенстве в распределении общественного дохода между людьми, государственный социализм делает основой распределения заслуги и ранг индивидуума. Излишне говорить, что суждение о достоинствах чисто субъективно по природе своей и никоим образом не допускает научной проверки. Этатизм имеет вполне определенные представления об этической ценности отдельных групп в обществе. Он преисполнен почтения к монархии, знати, крупным землевладельцам, священнослужителям, профессиональным солдатам, особенно офицерству, и чиновничеству. Привилегированные позиции с некоторыми оговорками предоставляются также ученым и художникам. Крестьяне и ремесленники занимают скромное место, а еще ниже располагаются обычные работники ручного труда. На самом дне -- ненадежные элементы, недовольные тем кругом деятельности и доходов, которые им предоставлены этатистским планом, и стремящиеся улучшить свое материальное положение. Этатист строит мысленную иерархию подданных своего будущего государства. Более благородный будет иметь больше власти, больше почета и больший доход, чем менее благородный. Что благородно и что неблагородно, будет определяться прежде всего традицией. Для этатиста самое плохое в капитализме то, что при нем распределение дохода не соответствует государственной шкале ценностей. То, что торговец молоком или фабрикант брючных пуговиц может иметь доход больший, чем отпрыск благородной семьи, чем тайный советник или лейтенант, кажется ему нетерпимым. Чтобы исправить это положение дел, капиталистическая система должна быть заменена этатистской.

Со стороны этатистов эта попытка удержать традиционный порядок социальных рангов и этических оценок различных классов никоим образом не предполагает передачи всех средств производства в формальную собственность государства. Это было бы, с точки зрения этатистов, полным ниспровержением исторически сложившегося порядка. Только большие предприятия подлежат национализации, и даже здесь необходимы исключения для крупных землевладений, особенно для наследственной семейной собственности. В сельском хозяйстве, как и на малых и средних промышленных предприятиях, частная собственность, по крайней мере на словах, должна сохраниться. Точно так же, с некоторыми ограничениями, следует сохранить поле деятельности для свободных профессий. Но все предприятия должны стать по существу государственными заведениями. Аграрий сохранит за собой титул собственника, но ему будет запрещена "эгоистичная ориентация только на мелочную прибыль"; на нем лежит "долг осуществлять цели государства" [Philipp v. Arnim, Ideen zu einer vollstandigen landwirtschaftlichen Buchhaltung, 1805, S. VI (цит. по: Waltz, Vom Reinertrag in der Landwirtschaft, S.20)]. Ведь сельское хозяйство, согласно этатисту, есть общественное дело. "Аграрий -- это государственный служащий и должен по совести или предписаниям государства делать то, что необходимо. Если он получает довольно для того, чтобы содержать себя и удовлетворять свои нужды, значит, он имеет все, что может требовать". [Там же, С. 2 (цит. по: Waltz, Ор cit., S. 21); см. также Lenz, Agrarlehre und Agrarpolitik der deutschen Romantik, Berlin, 1912, S. 84. Подобные же высказывания можно встретить у князя Алоиза Лихтенштейна (см. у Nitti, Le Socialisme Cathollque, Paris, 1894, S. 370 ff.). {Лихтенштейн Алоиз (1847--1920) -- князь, лидер австрийской партии христианских социалистов.}] То же самое приложимо к труду ремесленников и торговцев. В системе государственного социализма точно так же, как и в любом другом социализме, почти нет места для независимого предпринимателя, свободно владеющего средствами производства. Власти устанавливают цены и определяют, что, как и в каком количестве должно производиться. Здесь невозможна спекуляция ради получения "чрезмерной" прибыли. Чиновники проследят, чтобы никто не получал больше "положенного", т. е. такого дохода, который соответствует его социальному рангу. Любой излишек будет "срезан".

Марксистские авторы также утверждают, что для торжества социализма не обязательно передавать непосредственно в общественную собственность малые предприятия. На самом деле они считают это просто неосуществимым; обобществить малые предприятия можно лишь так, чтобы, оставив их формально в собственности прежних владельцев, всесторонне подчинить государственному надзору. Каутский говорит, что "ни один серьезный социалист не требовал никогда, чтобы крестьяне были экспроприированы или чтобы их земли были конфискованы" [Kautsky, Die soziale Revolution, II, S. 33 <Каутский К., Социальная революция, С. 142>]. Не предлагает также Каутский и обобществления мелких производителей путем экспроприации их собственности [Ibid., P. 35 <там же, С. 145>]. Крестьяне и ремесленники встроятся в механизм социалистического общества так, что производство и цены на их продукцию будут определяться властью, а номинальными собственниками будут по прежнему они сами. Уничтожение свободного рынка преобразит их из независимых собственников и предпринимателей в функционеров социалистического общества, отличающихся от прочих граждан только формой вознаграждения [Bourguin, Die sozialistische Systeme, S. 62 ff.]. Значит, формальное сохранение остатков частной собственности на средства производства нельзя рассматривать как исключительную особенность системы государственного социализма. Характерной для него является только степень использования этого метода упорядочения социальных условий производства. Уже было сказано, что этатизм в общем предполагает формально оставить собственность крупным землевладельцам, за исключением, возможно, собственников латифундий. Еще важнее то, что этатисты исходят из предположения, что большая часть населения найдет занятость в сельском хозяйстве и малом бизнесе, а сравнительно меньшая -- будет занята непосредственно на крупных государственных предприятиях. Этатизм противоположен ортодоксальному марксизму, представленному Каутским, не только убеждением, что малые крестьянские хозяйства не менее продуктивны, чем большие сельскохозяйственные предприятия, но и верой, что в промышленности малые предприятия также имеют большие возможности развития бок о бок с крупными предприятиями. Это второе характерное отличие государственного социализма от других социалистических систем, особенно от социал-демократии.

Вряд ли есть нужда уточнять картину идеального государства, как оно преподносится социалистами-государственниками. Десятилетиями почти по всей Европе это был внутренний идеал миллионов, знакомый каждому, пусть даже четко и не определенный. Это социализм миролюбивых, лояльных государственных чиновников, землевладельцев, крестьян, мелких производителей и множества рабочих и служащих. Это социализм профессоров -- знаменитый катедер-социализм, это социализм художников, поэтов, писателей той эпохи в истории искусства, когда уже сделались явными признаки упадка. Это социализм, который поддерживали церкви всех исповеданий. Это социализм цезаризма и империализма, идеал так называемой социальной монархии. {Вышедший ныне из употребления термин "цезаризм" широко применялся в конце XIX -- начале XX в. для обозначения абсолютистской диктатуры узурпатора, пришедшего к власти, опираясь на армию и используя демократические институты. Классический пример цезаризма -- правление Наполеона III, который в 1848 г. был избран президентом Франции, в 1851 г. с помощью военных совершил государственный переворот и в 1852 г. был провозглашен императором. Для цезаризма характерно заигрывание с низшими слоями населения -- ремесленниками, крестьянами, мелкими торговцами. В близком значении употребляется здесь Мизесом и термин "империализм". Исходя из политики того же Наполеона III, равно как и политики Бисмарка в Германской империи, империализмом именовали нередко попытки сочетания сильной монархической власти с элементами демократического устройства и государственной социальной защиты малоимущих. Отсюда, в частности, характеристика Германской империи конца XIX в. как социальной монархии.} Именно в нем политика большинства европейских, особенно германского, государств провидела отдаленную цель человеческих усилий. Это общественный идеал эпохи, которая подготовила великую мировую войну и рухнула вместе с нею.

Социализм, который распределяет общественный доход в соответствии с заслугами и рангом, может быть представлен только в формах государственного социализма. Система распределения подчинена той единственной, достаточно популярной иерархии, которая способна не возбудить всеобщей оппозиции. Хотя она менее чем многие другие, способна выдержать рациональную критику, все же она санкционирована временем. И поскольку государственный социализм стремится к увековечению этой иерархии и старается предотвратить любые изменения в общественном устройстве, вполне оправданно нередкое обозначение его как "консервативного социализма". [Андлер {Андлер Шарль (1866--1933) -- французский философ, критик марксизма} особенно выделяет эту черту государственного социализма (Andler, Les Origines du Socialisme d'Etat en Allemagne, 2 ed., Paris, 1911, P. 2).] Фактически он больше любой другой формы социализма обременен представлениями о возможности полного оцепенения и неподвижности экономических отношений: его последователи рассматривают всякое изменение в экономике как излишнее и даже вредное. Такой установке соответствует метод, который этатизм намерен использовать для достижения своих целей. Если марксистский социализм собирает тех, для кого все надежды на будущее связаны только с кровавым революционным переворотом, то в государственном социализме выразились идеалы тех, кто вызывает полицию при малейшем беспорядке. Марксизм полагается на безошибочное суждение пролетариата, исполненного революционным духом. Этатизм -- на непогрешимость господствующей власти. Тех и других объединяет вера в политический абсолютизм, всегда и заведомо непогрешимый.

В противоположность государственному муниципальный социализм не представляет собой особой формы социалистического идеала. Муниципализация предприятий не рассматривается как общий принцип новой организации экономической жизни. Она должна охватить только предприятия, сбывающие свою продукцию на ограниченном местном рынке. В жесткой системе государственного социализма муниципальным предприятиям отводится роль исполнителей распоряжений центральной администрации. Они могут быть свободными не в большей мере, чем те сельскохозяйственные и промышленные предприятия, которым будет позволено остаться в частном владении.

3. Военный социализм

Военный социализм есть социализм государства, в котором все установления подчинены целям ведения войны. Это государственный социализм, в котором иерархия социальных статусов и доходов определяется исключительно или преимущественно местом гражданина в вооруженных силах. Чем выше военный чин, тем выше общественная ценность индивидуума и его доля в национальном доходе.

Милитаризованное государство, т. е. государство воинов, в котором все подчинено военным целям, не может допустить существования частной собственности на средства производства. Постоянная готовность к войне недостижима, если наряду с ведением войны у индивидуума могут быть и какие-либо иные жизненные цели. Всякий раз, когда для жизненного обеспечения военной касты ее членам предоставляли доходы от владения землей или имуществом, собственные земельные хозяйства или даже производственные предприятия с подневольными работниками, результатом была с течением времени потеря воинского духа. Феодальный властитель оставлял хлопоты о войне и воинской славе, когда его поглощали экономические заботы и прочие, невоинские интересы. Во всем мире феодализм привел к демилитаризации воинов. Рыцарям наследовали юнкеры. {Юнкерами именовались прусские помещики.} Право собственности обращает человека воюющего в человека хозяйствующего. Только исключение частной собственности может способствовать сохранению милитаристского характера государства. Только тот, у кого, кроме войны, есть лишь одна сфера деятельности -- подготовка к войне, всегда готов воевать. Люди, думающие о хозяйстве, могут вести оборонительные войны, но они не приспособлены к длительным завоевательным войнам.

Милитаристское государство есть государство разбойников. Изо всех видов доходов оно предпочитает трофеи и дань. По отношению к этим источникам доходы от хозяйственной деятельности играют только подчиненную роль, а иногда и вовсе отсутствуют. Поскольку трофеи и дань поступают из-за рубежа, ясно, что они не могут поступать непосредственно индивидуумам, но только в общую казну, а уж оттуда распределяются в соответствии с воинским рангом. Армия, от которой одной зависит поддержание этих источников дохода, не потерпит никакого иного способа распределения. А отсюда следует, что и произведенное внутри страны должно распределяться по тому же принципу и доставаться гражданам как дань и оброк с крепостных.

Так объясняется "коммунизм" липарских пиратов и всех других разбойничьих государств [о липарских пиратах см. Poehlmann, Geschichte der sozialen Frage und des Sozialismus in der antiken Welt, 1 Bd., S. 44 ff.]. {В античные времена, особенно в I в. до н. э., Средиземное море кишело пиратами, образовывавшими даже свои квазигосударственные структуры. Одним из центров организованного пиратства были Липарские острова, расположенные у берегов Сицилии.} "Это коммунизм грабителей и пиратов" [Max Weber, Der Streit um den Charakter der altgermanischen Sozialverfassung in der deutchen Literatur des letzten Jahrzehnts // Jahrbucher fur Nationalokonomie und Statistik, XXVIII Bd., 1904, S 445], возникающий при поглощении всех общественных отношений идеей войны. Цезарь замечает о свевах {свевами, или свебами, называли античные авторы группу родственных германских племен, проживавших в бассейнах Верхнего Рейна, Эльбы, Майна, Неккара.}, которых он называет "gens longe bellicosissima Germanorum omnium" {"самое воинственное из всех германских племен" --лат.}, что они ежегодно посылали воинов в чужие земли за добычей. Остававшиеся дома поддерживали хозяйство ушедших в поход; на следующий год роли менялись. Земля не могла быть в исключительной собственности индивидуума [Caesar, Di bello Gallico, IV, 1 <Цезарь Г. Ю., Указ. соч., Т. 1, С. 74>]. Только обеспечив каждому долю в военной добыче и в плодах хозяйствования, объединив всех общей целью и общими опасностями, может государство воинов сделать каждого гражданина солдатом и каждого солдата гражданином. Как только оно позволит некоторым быть только солдатами, а остальным предоставит заниматься собственным хозяйством, так скоро эти два состояния придут в противоборство. Либо воины должны подчинить себе гражданское население, но в этом случае сомнительно, чтобы они смогли выступить в захватнический поход, когда дома останется притесненное население. Либо гражданское население одержит верх, но в этом случае воины будут низведены до положения наемников, которым не позволяют отправляться за добычей, поскольку нельзя допустить чрезмерного возрастания их могущества. В любом случае государство с необходимостью утрачивает свой чисто милитаристский характер. Отсюда следует, что любое ослабление "коммунистических" установлении ведет к ослаблению военной природы государства, и общество воинов постепенно перерождается в общество предпринимателей [Herbert Spencer, Die Prinzipien der Soziologie, Ubersetzt von Vetter, III Bd., Stuttgart, 1899, S. 710 ff. <Спенсер Г., Основания социологии, Т. 2, Спб, 1877, С. 597 и след.>].

Действие сил, влекущих военное государство к социализму, можно было наблюдать во время мировой войны. Чем дольше длилась война и чем полнее было преобразование европейских государств в воинские лагеря, тем яснее делалась политическая невозможность сохранять различия в положении солдат, которые несли на себе тяготы и опасности войны, и тех, кто оставался дома, чтобы пожать плоды военного бума. Слишком неравным было распределение тягот. Если бы этому различию было позволено утвердиться, а война продлилась бы еще дольше, страны, безо всяких сомнений, раскололись бы надвое и армии, в конце концов, обратили бы оружие против сородичей. Социализм армий, сформированных воинской повинностью, требует дополнения в виде социализма трудовой повинности в тылу.

Тот факт, что для сохранения своей милитаристской природы государства нуждаются в коммунистической организации общества, не делает эти государства более сильными на поле сражения. Для них коммунизм есть необходимое зло, источник гибельной слабости. В первые годы войны Германия двигалась к социализму под внушением духа воинственного этатизма, который и несет ответственность за политику, приведшую к войне и ввергнувшую страну в государственный социализм. К концу войны меры по социализации общества проводились тем более энергично, что -- по уже отмеченным причинам -- было необходимо сблизить условия жизни в тылу и на фронте. Но государственный социализм не облегчил положение Германии, а ухудшил его; он привел не к увеличению, а к ограничению производства; он не улучшил, а ухудшил снабжение армии и тыла [см. мою работу Nation, Staat und Wirtschaft, S. 115 ff.; 143 ff.]. И нужно ли доказывать, что именно дух этатизма виновен в том, что в чудовищных потрясениях войны и последовавшей за ней революции народ Германии не выдвинул ни одного сильного человека?

Меньшая производительность коммунистических методов хозяйствования делает уязвимым государство воинов, когда оно сталкивается с более богатыми, а значит, лучше снабженными оружием и всем другим армиями государства, признающего право частной собственности. Неизбежное при социализме разрушение индивидуальной предприимчивости оставляет такое государство в решающие часы сражений без лидеров, способных указать путь к победе, и без подчиненных, способных осуществлять должное. Коммунистическая Империя инков была легко разгромлена горсткой испанцев. [Винер {Винер Шарль (1851--1913) -- французский историк} приписывает легкость покорения Империи инков отрядами Писарро тому факту, что коммунизм обессилил народ (Wener, Essai sur les Institutions Politiques, Religieuses, Economuques et Sociales de l'Empire des Incas, Paris, 1874, P. 64, 90 ff.).] {Так называемая Империя инков -- индейское государство, сложившееся в середине XV в. на обширных территориях, ныне входящих в состав Перу, Боливии, частично Эквадора и Чили. В этом государстве земля считалась собственностью правителя -- Верховного Инки и находилась в общинном пользовании. Урожай с общинных земель шел духовенству и государству, которое занималось его последующим перераспределением. Общинники отбывали также трудовую повинность на строительстве ирригационных сооружений, дорог, храмов, крепостей и т. п., на работах в рудниках. Отсюда представление об Империи инков как о воплощении коммунистических начал. В 1532--1536 гг. испанский отряд во главе с Франсиско Писарро завоевал государство инков, и оно прекратило свое существование.}

Если врага, с которым государству воинов приходится сражаться, ищут внутри страны, можно говорить о коммунизме господствующих (Communism of overlord). Макс Вебер назвал социальную организацию дорийцев в Спарте "коммунизмом казино" [Max Weber, Op. cit., S. 445] из-за их обычая совместных трапез. {Население древней Спарты делилось на спартиатов, принадлежащих к племени завоевателей -- дорийцев, и покоренных ими илотов. Илоты считались собственностью государства и не пользовались никакими правами. Все спартиаты, достигшие совершеннолетия и тем самым вошедшие в число воинов, вносили денежные и продуктовые взносы, за счет чего организовывались обязательные общественные обеды -- сисситии. Во время сисситий все спартиаты получали одинаковую пищу. Вебер иронически сближает сисситии с "бесплатной" выпивкой и закуской, предоставляемой завсегдатаям игорных домов.} Если правящая каста вместо укрепления коммунистических установлении раздаст землю вместе с ее обитателями во владение индивидуумов, рано или поздно эта каста будет ассимилирована побежденным народом. Каста преобразуется в землевладельческую знать, которая кончает тем, что начинает набирать вооруженные отряды из числа побежденных. Таким образом государство утрачивает свою природу военного государства. Подобное развитие имело место в королевстве лангобардов, у вестготов и франков, и повсюду, где завоевателями были норманны. {Лангобардское королевство было основано в VI в. германским племенем лангобардов на завоеванной ими территории нынешней Италии. Просуществовало до 774 г., когда было завоевано франками. Вестготы -- германское племя, создавшее в начале V в. свое государство в захваченной ими Южной Галлии. Впоследствии вестготы распространили свою власть на Пиринейский полуостров, но в 711--718 гг. их государство пало под ударами арабов. Франки -- группа германских племен, составившая ядро франкского королевства, просуществовавшего с конца V в. до 843 г. Франки завоевали большую часть Галлии, а затем Тюрингию, Баварию, Лангобардию и некоторые другие земли. Одной из причин краха всех этих государств было имущественное расслоение среди завоевателей. Так, в первой половине VIII в. состоятельные лангобарды являлись на военную службу с конной дружиной, менее состоятельные -- со щитом, луком и стрелами, а обедневшие вообще не несли воинской службы. Ассимиляция германских завоевателей галло- и испаноримлянами также имела место во всех трех государствах, хотя и в разной степени. С конца VIII и до середины XI в. Европа пережила многочисленные захватнические походы норманнов -- скандинавских народов. Норманны образуют герцогство Нормандию в Северной Франции, покоряют значительную часть Англии, основывают свои поселения в Ирландии. Норманнские завоеватели были сравнительно быстро ассимилированы подчиненными им народами.}

4. Христианский социализм

Теократическая организация государства возможна либо при наличии самодостаточного семейного хозяйства, либо при социалистической организации производства. Она несовместима с экономическим порядком, который дает индивидуумам свободу для развития своих сил и возможностей. Простодушная религиозность и экономический рационализм несовместимы. Невообразимо общество, в котором священники управляли бы предпринимателями.

Церковный социализм, распространившийся в последние несколько десятилетий среди бесчисленных последователей всех христианских церквей, представляет собой просто разновидность государственного социализма. Государственный и церковный социализм настолько близки, что между ними почти невозможно провести границу, так же как почти немыслимо определить, к какой из этих ветвей принадлежит данный индивидуальный социалист. Христианский социализм еще в больше мере, чем этатизм, привержен представлению, что экономическая жизнь была бы совершенно стабильна, если бы спокойное ведение хозяйства не подвергалось давлению людей, стремящихся к прибыли и личной выгоде исключительно ради удовлетворения своих материальных интересов. Выгоды от совершенствования методов производства при этом признаются, но с ограничениями; при этом христианские социалисты не вполне отдают себе отчет, что именно эти усовершенствования нарушают мирное течение хозяйственной жизни. Если допустить, что они это понимают, придется признать, что они предпочитают существующее положение дел какому бы то ни было прогрессу. Сельское хозяйство, ремесло, может быть, и мелочная торговля -- единственные достойные занятия. Торговля и спекуляция излишни, вредны и с нравственной точки зрения должны быть прокляты. Заводы и крупная промышленность суть порочные плоды "еврейского духа"; они выпускают скверные товары, которые всучиваются затем потребителям -- к их ущербу -- большими универмагами и другими чудищами современной торговли. Задача законодателей -- пресечь эти злоупотребления, порождаемые духом предпринимательства, и вернуть ремеслу его место в производстве, которого оно лишилось из-за махинаций крупного капитала [см. критику экономической политики австрийской христианской социалистической партии: Sigmund Мауег, Die Aufhebung des Befahigungsnachweises in Osterreich, Leipzig, 1894, S. 124 ff.]. Большие транспортные предприятия, без которых нельзя обойтись, следует национализировать.

Основная идея христианского социализма, сквозящая решительно во всех высказываниях, выглядит чисто стационарной. Ее приверженцы воображают себе хозяйство, в котором нет предпринимателя, нет спекуляции и "незаконной" прибыли. Цены и заработная плата -- "справедливы". Каждый доволен судьбой, поскольку в противном случае это было бы восстанием против божественных и человеческих установлении. Неспособных к труду будет поддерживать христианская благотворительность. Считается, что идеал был уже достигнут в средние века. Только неверие могло увести человечество из этого рая. Чтобы восстановить идеал, мир должен прежде всего вернуться к церкви. Просвещение и либерализм -- источник всех страданий, которые постигли сегодня мир.

Поборники христианского переустройства общества, как правило, не признают общественный идеал христианского социализма в какой-либо степени социалистическим. Но это просто самообман. Христианский социализм кажется консервативным потому, что намеревается сохранить существующие отношения собственности, или, говоря точнее, он кажется реакционным потому, что хотел бы восстановить и укрепить отношения собственности, существовавшие в прошлом. Верно и то, что он весьма энергично противостоит намерениям социалистов всякого иного толка ликвидировать частную собственность и в отличие от всех остальных утверждает, что ею цель -- не социализм, а социальная реформа. Но консерватизм может быть реализован только через социализм. Там, где частная собственность на средства производства существует не только формально, но и на деле, там доход не может распределяться в соответствии с историческим или предустановленным образцом. Где есть частная собственность, там только рыночные цены могут влиять на формирование доходов. По мере уяснения этой истины христианский реформатор общества шаг за шагом движется к социализму, и для него это может быть только государственный социализм. Он должен согласиться, что ни в каком ином случае не удастся тот возврат к традиционному порядку вещей, которого требует его идеал. Он должен понять, что фиксированные цены и заработная плата могут существовать только там, где всякое отклонение пресекается вмешательством высшей власти. Он должен признать, что цены и заработную плату нельзя устанавливать произвольно, согласно идеям того, кто пришел усовершенствовать этот мир, ибо всякое отклонение от рыночных цен разрушает равновесие хозяйственной жизни. А значит, ему придется перейти от идеи регулирования цен к требованию централизованного контроля над производством и распределением. Эту эволюцию уже проделал реальный этатизм. В обоих случаях итог -- жесткий социализм, который чисто формально сохраняет частную собственность, а на деле передает все управление средствами производства в руки государства.

Только часть христианских социалистов откровенно приняла эту радикальную программу. Остальные уклоняются от открытого признания. Они трусливо избегают логических выводов из своих построений. Они утверждают, что их цель -- борьба только с издержками и недостатками капитализма; они отбрасывают упрек в малейшем намерении уничтожить частную собственность. Они постоянно подчеркивают свою противоположность марксистскому социализму. Но очень характерно, что эта противоположность сводится в основном к различию мнений о способах достижения наилучшего общественного устройства. Они не революционеры и ожидают прогресса только от растущей популярности реформ. Во всем остальном, как они постоянно декларируют, они не намерены нападать на частную собственность. Но им удастся сохранить только оболочку частной собственности. Если контроль над частной собственностью передать государству, владелец станет просто чиновником, представителем хозяйственного ведомства.

Несложно видеть, как именно соотносится современный христианский социализм с экономическим идеалом средневековых схоластиков. Они совпадают в требовании "справедливых" цен и заработков, т. е. исторически обусловленного распределения дохода. {Учение о "справедливой" цене разрабатывалось Фомой Аквинским (1225--1274) -- крупнейшим представителем схоластики -- религиозно-философского направления Средневековья. "Справедливыми" ценами, считал он, являются цены, с одной стороны, отражающие трудовые затраты производителя, а с другой -- обеспечивающие производителю доход, позволяющий ему вести образ жизни, достойный его положения в обществе.} Только осознание того, что это невозможно, пока существует частная собственность на средства производства, толкает современное движение христианских реформаторов в сторону социализма. Для достижения своих целей им приходится оправдывать меры, которые даже при формальном сохранении частной собственности ведут к полной социализации общества.

Позднее мы покажем, что этот современный христианский социализм не имеет ничего общего с гипотетическим коммунизмом ранних христиан, на который так часто ссылаются. Социалистическая идея -- новинка для церкви. Этого не опровергает даже тот факт, что новейшее развитие христианской теории общества привело церковь к признанию фундаментальной оправданности частной собственности на средства производства, тогда как раннее учение церкви, подчинявшееся указанию евангелий на греховность всякого хозяйствования, избегало даже упоминаний о частной собственности. [До сих пор мы говорили о церкви в целом, не учитывая различий между конфессиями. Это вполне оправданно. Эволюция в сторону социализма роднит все конфессии. Католичество энцикликой Льва ХШ "Rerum Novarum" в 1891 г. признало укорененность частной собственности в природе вещей; но одновременно церковь установила ряд фундаментальных этических принципов, которым должно подчиняться распределение дохода и которые могут быть реализованы только при государственном социализме. На тех же позициях стоит и энциклика Пия XI "Quadragesimo anno" от 1931 г. {Папские энциклики (послания всем верующим католикам) принято именовать по первым словам. Энциклика "Rerum Novarum" ("О новых вещах") -- программный документ католицизма по социально-экономическим вопросам. В нем частная собственность объявлена "божественным правом", а социализм -- "фальшивым лекарством". В то же время в этой энциклике содержатся призывы к социальным реформам во Имя справедливости, приветствуются христианские профсоюзы. В ознаменование сорокалетия "Rerum Novarum" опубликована энциклика "Quadragesimo anno" ("В сороковой год"), повторяющая те же положения, однако содержащая более резкую критику социализма и коммунизма и в то же время положительно оценивающая идеи корпоративного строя, пропагандируемые фашизмом.} В немецком протестантизме идея христианского социализма столь тесно связана с государственным социализмом, что вряд ли между ними есть малейшее отличие.] Следует понять, что церковь признала оправданность частной собственности только для противодействия усилиям социалистов опрокинуть существующий порядок. На деле церковь не желает ничего иного, кроме определенного рода государственного социализма.

Природа социалистического способа производства не зависит от конкретных методов, какими его пытаются достичь. Каждое устремление к социализму должно быть остановлено в нереализуемостью чисто социалистической экономики. Социализм обречен на провал именно по этой причине, а не из-за морального несовершенства человечества.

Можно принять, что моральные качества, требуемые от членов социалистического общества, лучше всего воспитываются церковью. В социалистическом обществе должна господствовать та же атмосфера, что и в религиозной общине. Но чтобы преодолеть трудности, неизбежные на пути построения социализма, потребуются такие изменения в природе человека или в законах окружающей его природы, что даже вера не сможет их обеспечить.

5. Плановая экономика

Так называемая плановая экономика (Planwirtschaft) есть новейшая разновидность социализма.

Каждая попытка реализации социализма быстро наталкивается на непреодолимые трудности. Это и случилось с прусским государственным социализмом. Провал политики национализации был столь велик, что его нельзя было игнорировать. Состояние обобществленных предприятий никак не вдохновляло на расширение государственного и муниципального управления хозяйством. Всю вину за это возложили на должностных лиц. Они сделали ошибку, исключив "деловых людей". Так или иначе, но дар предпринимательства должен быть поставлен на службу социализму. Из этой идеи возникло "смешанное" предприятие. Вместо полного огосударствления или муниципализации мы получаем частное предприятие с участием государства или муниципалитета. Таким образом, с одной стороны, удовлетворены запросы тех, кто полагает неправильным, что государство и муниципалитеты не имеют доли в прибылях предприятий, существующих под августейшим присмотром. Конечно, государство способно извлечь и извлекает свою долю с помощью налогов, причем намного эффективнее и без опасности ущерба для общественных финансов. С другой стороны, предполагается таким образом поставить активность предпринимателей на службу общим интересам. Но это грубая ошибка, ибо, как только представители правительства начинают участвовать в управлении, вступают в действие все силы, парализующие всякую чиновничью инициативу. "Смешанный" характер предприятия позволяет исключить формально его служащих и рабочих из под действия правил, связывающих государственных чиновников, и как следствие ослабить ущерб для прибыльности, проистекающий от привнесения официозности в предпринимательство. "Смешанные" предприятия ведутся в целом куда лучше, чем чисто правительственные. Но то, что при некоторых благоприятных условиях оказывается возможным успешное ведение национализированных предприятий, работающих в окружении частного бизнеса, не доказывает возможности полной социализации экономики.

Во время мировой войны власти Германии и Австрии пытались в условиях военного социализма оставить предпринимателей руководителями национализированных предприятий. Вынужденная трудными условиями войны поспешность мер по социализации, также как и то, что никто не представлял себе ни фундаментальных последствий новой политики, ни ее продолжительности, просто не оставляли другого выхода. Управление отдельными отраслями производства было поручено принудительно созданным ассоциациям предпринимателей, работавшим под правительственным надзором. Установление твердых цен и большие налоги на прибыль с несомненностью свидетельствовали, что в данном случае предприниматели были просто служащими, которые получили долю в прибылях. [О военном социализме и его последствиях см. мою работу Nation, Staat und Wirtschaft, S. 140 ff.] Система работала очень скверно. Тем не менее, раз уж не отказывались вовсе от идеи социализма, приходилось принимать именно такое решение, поскольку лучшего никто не придумал. Меморандум германского министерства экономики от 7 мая 1919 г., составленный Висселем и Меллендорфом {Виссель Рудольф (1869--1962) и Меллендорф Вихард (1881--1937) -- немецкие экономисты, социал-демократы; Р. Виссель был после ноябрьской революции 1918 г. министром национальной экономики Германской республики}, сухо констатирует, что социалистическому правительству ничего не остается, как сохранить систему, названную во времена войны "военной экономикой". {В феврале 1919 г. президентом Германской республики стал социал-демократ Фридрих Эберт, а правительство возглавил социал-демократ Филипп Шейдеман. Руководимое социалистами правительство просуществовало до июня 1920 г., но сколь нибудь заметных шагов в направлении социалистической экономики не предприняло.} "Социалистическое правительство, -- говорит меморандум, -- не может игнорировать тот факт, что, отталкиваясь от ряда злоупотреблений, заинтересованные группы настроили общественное мнение против обязывающего планирования экономики; оно может улучшить систему планирования; оно может реорганизовать старую бюрократию; оно может через самоуправление перенести ответственность на самих трудящихся; но при этом оно должно заявить о своей приверженности системе обязывающего планирования; иначе говоря, о приверженности в высшей степени непопулярным понятиям долга и принуждения" [Denkschrift des Reichswirtschaftsministeriums (воспроизведено у Висселя {речь вдет о книге Р. Висселя "Praktische Wirschaftspolitik", Berlin, 1919}, с. 106)].

Модель плановой экономики предлагает такую организацию социалистического общества, при которой была бы решена неразрешимая проблема ответственности органов управления. Не только идейная основа этой модели порочна, но и предложенное решение является чистой фикцией. Тот факт, что этого обстоятельства не видят создатели и сторонники этой модели, говорит лишь об исключительных свойствах интеллекта чиновничества. Самоуправление отдельных территорий и подразделений производства имеет подчиненное значение, ибо центр тяжести хозяйственной деятельности лежит в согласовании интересов территорий и подразделений. Это согласование должно осуществляться как нечто единое; если этого не будет, мы получим синдикалистскую модель. На самом деле Виссель и Меллендорф предусматривают создание государственного экономического совета, который будет осуществлять "верховное управление хозяйством Германии в сотрудничестве с высшими компетентными органами государства" [Ibid., S. 116]. В сущности это предложение означает только, что ответственность за результаты хозяйственного управления будет разделена между министерствами и органами второго ранга.

Социализм планового хозяйства отличается от прусского государственного социализма времен Гогенцоллернов главным образом тем, что привилегия управлять деловой активностью и распределением доходов, которая в последнем случае принадлежала юнкерам и бюрократам, здесь передается бывшим предпринимателям. {Династия Гогенцоллернов правила Германской империей с 1871 по 1981 г. При Гогенцоллернах форсированно осуществлялось строительство государственных железных дорог, проводилась политика государственного покровительства образованию крупных картелей и других монополистических объединений, а с другой стороны, были заложены основы государственного социального страхования наемных работников.} Это изменение порождено новизной политической ситуации, сложившейся в результате катастрофы, постигшей монархию, бюрократию, знать и офицерство; что же касается проблемы социализма, то здесь не содержится ничего нового.

В последние несколько лет было найдено новое слово для обозначения того, что прежде называли плановой экономикой: государственный капитализм. И нет сомнения, что в будущем появится еще множество рецептов по спасению социализма. Мы узнаем много новых имен для обозначения того же самого. Но имеет значение суть, а не ее название, и все новые модели такого рода не изменят природы социализма.

6. Гильдейский социализм

В первые годы после мировой войны люди в Англии и на континенте смотрели на гильдейский социализм как на панацею. {Концепция гильдейского социализма была разработана накануне первой мировой войны радикальными членами английского Фабианского общества Джорджем Коулом, Джоном Гобсоном и др., основавшими в 1914 г. Национальную гильдейскую лигу. Если большинство фабианцев склонялись к муниципализации, то гильдейцы считали, что частные предприятия должны быть национализированы, но управление ими передано не государству и не муниципалитетам, а национальным гильдиям -- объединениям работников соответствующих народнохозяйственных отраслей, ядро которых составят уже существующие тред-юнионы.} Он уже давно забыт. Но несмотря на это, не следует обходить его молчанием при обсуждении социалистических моделей. Ведь он представляет собой единственный вклад англосаксов -- экономически самого развитого народа мира -- в современные социалистические прожекты. Гильдейский социализм является еще одной попыткой разрешить нерешаемую проблему социалистического управления хозяйством. Для просвещения англичан не понадобилось опыта неудач с затеями государственного социализма; долгое господство либеральных идей спасло их от той сверхоценки возможностей государства, которая столь характерна для современной Германии. Английский социализм никогда не мог пересилить недоверия к способности правительства наилучшим образом управлять всеми человеческими делами. Англичане всегда осознавали значимость этой проблемы, которую едва замечали остальные европейцы до 1914 г.

В гильдейском социализме следует различать три момента. Он дает обоснование необходимости замены капитализма социализмом; в дальнейшем мы не будем обращаться к этой весьма эклектичной теории. Далее, гильдейский социализм предлагает путь к достижению социализма; для нас здесь важно только то, что этот путь легко может привести не к социализму, а к синдикализму. Наконец, он предлагает модель социалистической организации общества. Этим мы и займемся.

Целью гильдейского социализма является обобществление средств производства. Следовательно, вполне оправданно применение к нему термина "социализм". Уникальным в этом учении является проект административного устройства будущего социалистического государства. Производство должно управляться работниками отдельных производственных подразделений. Они выбирают мастера, управляющего и других хозяйственных руководителей, и они прямо и косвенно регулируют условия труда, определяют методы и цели производства. ["Гильдейцы враждебны частной собственности в промышленности и выступают за установление общественной собственности. Это не означает, разумеется, что они желают видеть промышленность под бюрократическим управлением государственных министерств. Они стремятся к тому, чтобы промышленностью управляли национальные гильдии, включающие всех работников промышленности. Но при этом они не хотят, чтобы промышленность была в собственности тех, кто там работает. Их цель -- установление промышленной демократии через передачу функций управления в руки работников и одновременно ликвидация прибыли за счет передачи прав собственности в руки общества. Таким образом, гильдейские рабочие не будут работать ради прибыли: цена их товаров и, по крайней мере косвенно, величина вознаграждения за труд будут в значительной степени контролироваться обществом. Гильдейская система нацелена на установление партнерства между рабочими и обществом, и именно в этом ее отличие от программ, известных как "синдикалистские"... Руководящей идеей национальных гильдий является самоуправление и демократия в промышленности. Гильдейцы убеждены, что демократические принципы применимы в промышленности в той же степени, что и в политике" (Cole, Chaos and Order in Industry, London, 1920, P. 58 ff.).] Гильдии, являющиеся организациями производителей, противостоят государству как организации потребителей. Государство имеет право облагать гильдии налогом и, таким образом, может регулировать их политику в области цен и заработной платы [Cole, Self-Government in Industry, 5th ed., London, 1920, P. 235 ff.; см. также Schuster Zum englischen Gildensozialismus // Jahrbucher fur Nationalokonomie und Statistic, 115 Bd., S. 487 ff.].

Вера гильдейского социализма, что таким путем можно создать социалистический порядок, не угрожающий свободе индивидуума и позволяющий избежать всех тех дурных черт централизованного социализма, которые англичане презрительно называют пруссачеством -- чистый самообман [Cole, Self-Government in Industry, P. 255]. Даже в организованном на основе гильдий социалистическом обществе конечный контроль над производством принадлежит государству. Только государство устанавливает цели производства и определяет, что нужно сделать для достижения этих целей. Прямо или косвенно -- через налоговую политику -- оно определяет условия труда, перемещает труд и капитал из одной отрасли в другую, обеспечивает взаимоприспособление элементов хозяйственного механизма и действует как посредник между самими гильдиями, а также между производителями и потребителями. Эти задачи, достающиеся государству, являются важнейшими и составляют самое существо контроля над хозяйством ["Минутное размышление показывает, что одно дело -- прокладывать дренаж, а другое -- решать, где и как его проложить; одно дело -- печь хлеб, другое -- решать, сколько нужно испечь; одно -- строить дома, другое -- найти место для строительства. Этот список противоположностей может быть продолжен до бесконечности, и никакой демократический задор не в состоянии устранить эти противоположности. Перед лицом этих фактов гильдейский социалист заявляет, что существует нужда в местной и центральной власти, которая бы надзирала за теми важными сторонами жизни, которые не входят в сферу производства. Строитель может думать, что строить -- это всегда хорошо; но этот же человек живет в каком-то месте и имеет право судить, стоит ли безусловно принимать такую чисто производственную точку зрения. На деле каждый является не только производителем, но и гражданином." (G. D. H. Cole and W. Mellor, The Meaning of Industrial Freedom, London, 1918, P. 30)]. На долю отдельных гильдий, а внутри их -- на долю местных профсоюзов и отдельных предприятий достается только выполнение того, что им поручено государством. Вся система представляет собой попытку применить принципы политического устройства Англии к сфере производства, причем образцом служат отношения между центральным правительством и местным самоуправлением. Гильдейский социализм открыто характеризует себя как хозяйственный федерализм. Но в политическом устройстве либерального государства нетрудно предусмотреть определенную самостоятельность отдельных территориальных объединений. Необходимая координация между частями целого вполне обеспечивается тем, что каждая территориальная единица обязана вести свои дела в соответствии с законом. В случае производства этого далеко не достаточно. Общество не может предоставить самим работникам, занятым в определенных подразделениях производства, решение вопроса о количестве и качестве труда и затратах вещественных средств производства. [Тоуни {Тоуни Ричард Генри (1880--1962) -- английский историк народного хозяйства} расценивает как преимущество гильдейской системы для рабочих то, что она кончает с "гнусной и унизительной системой, при которой рабочего выбрасывают как нечто бесполезное тотчас же, как его услуги больше не нужны" (Tawney, The Acquisitive Society, London, 1921. P. 122). Но как раз в этом и заключается наихудший недостаток полагаемой им системы. Если строительство более не нужно, потому что существует уже относительно достаточное количество строений, но стройку приходится продолжать, чтобы занять строительных рабочих, которые не хотят переходить в другие отрасли, страдающие от относительной нехватки рабочих рук, то налицо бесхозяйственность и расточительство. Именно тот факт, что капитализм принуждает человека менять профессию, является его преимуществом с точки зрения общего блага, даже если при этом страдают особые интересы малых групп.]

Если работники некоей гильдии трудятся менее ревностно или разбазаривают средства производства, это затрагивает уже не только их, но и все общество. Государство, на которое возложено управление производством, не может, следовательно, освободить себя от участия во внутригильдейских делах. Если оно не может вмешиваться непосредственно (назначая директоров и управляющих), тогда ему придется с помощью косвенных методов (может быть, манипулируя налогами или распределением потребительских благ) свести независимость гильдий на нет, оставив только ничего не значащую видимость. Ведь больше всего рабочие ненавидят непосредственного начальника, который с ними и день, и ночь, направляет их работу и надзирает за ними. Социальные реформаторы, которые наивно клюнули на чувства рабочих, могут верить в возможность заменить органы управления людьми, которых рабочие выберут на эти должности из доверия к ним. Это менее абсурдно, чем вера анархистов, что каждый готов безо всякого принуждения соблюдать правила общественной жизни, но не намного лучше. Общественное производство представляет собой такое единство, в котором каждая часть должна выполнять именно свои собственные функции в рамках целого. Нельзя дать части целого свободу произвольно устанавливать, как именно она будет приспосабливаться к общему действию. Если добровольно выбранный надсмотрщик не будет вкладывать в свою работу по надзору то же рвение и энергию, как тот, кого назначили на должность, производительность труда упадет.

Гильдейский социализм не устраняет ни одной из проблем, стоящих на пути реализации социалистического общества. Он делает социализм более приемлемым для англичан, поскольку заменяет слово "огосударствление", неприятное для английского уха, "самоуправлением в промышленности". Но в сущности он не предлагает ничего такого, что не входит в требования социалистов на континенте, -- предоставить управление производством комитетам рабочих и служащих, а также потребителей. Мы уже говорили, что это не приближает нас к решению проблемы социализма.

Значительная часть популярности гильдейского социализма объясняется элементами синдикализма, который, по мнению многих приверженцев, в нем содержится. Правда, гильдейский социализм, по буквальным заявлениям его же представителей, не является синдикалистской доктриной. Но способы, которые они предлагают для достижения программных целей, могут очень легко привести к синдикалистским результатам. Если бы, например, национальные гильдии были созданы для начала в некоторых важных отраслях промышленности, которым пришлось бы работать в окружении капиталистического сектора, это означало бы синдикализацию отдельных отраслей. Здесь, как и везде, то, что кажется дорогой к социализму, на деле может оказаться путем к синдикализму.

Глава XVI. Псевдосоциалистические системы

1. Солидаризм

В последние десятилетия мало кто избежал воздействия социалистической критики капитализма. Даже те, кто не намеревался капитулировать перед социализмом, учитывали в своей деятельности его критику системы частной собственности на средства производства. Так возникали плохо продуманные, эклектичные и слабые системы, имевшие целью сглаживание противоположностей. О них скоро забывали. Лишь одна из этих систем получила распространение -- система, называвшая себя солидаризм. Родной дом этой системы -- Франция; говорили, и не без оснований, что солидаризм является официальной социальной философией Третьей республики. {Третьей республикой принято именовать Францию периода 1870--1940 гг. -- от свержения Наполеона III и до установления Вишийского режима, сотрудничавшего с немецкими оккупантами.} За пределами Франции термин "солидаризм" менее известен, но его идеи повсеместно получили социально-политическое признание в тех религиозно настроенных или консервативных кругах, которые не связали себя с христианским или государственным социализмом. Солидаризм не выделяется ни численностью сторонников, ни особенной глубиной теории. Определенный вес ему дает лишь влияние на множество лучших и благороднейших мужчин и женщин нашего времени.

Солидаризм начинает с заявления о гармонии интересов всех членов общества. Институт частной собственности на средства производства нужен и полезен всем, а не только владельцам; каждый пострадает от перехода к системе общественной собственности, угрожающей производительности общественного труда. Здесь солидаризм вполне совпадает с либерализмом. Затем, однако, их пути расходятся. Солидаристская теория утверждает, что принцип общественной солидарности не может быть реализован только системой, основанной на частной собственности на средства производства. Без каких-либо дополнительных аргументов, на основе идей, пущенных прежде в оборот социалистами, особенно немарксистского толка, солидаристы отрицают концепцию, согласно которой в рамках правового порядка, гарантирующего охрану собственности и свободы, частные интересы сами собой приходят в соответствие с целями общественного сотрудничества. Люди в обществе, в силу самой природы совместной жизни, вне которой они не могут существовать, взаимно заинтересованы в благополучии своих близких; их интересы "солидарны", в силу чего они должны действовать "солидарно". Но сама по себе частная собственность на средства производства не могла обеспечить солидарности в обществе с разделением труда. Чтобы достичь солидарных действий, необходимы некоторые меры. Более этатистски настроенное крыло намеревается обеспечить "солидарность" с помощью государственных мероприятий: законодательство должно обязать собственников учитывать интересы бедняков и общее благо. Более церковно ориентированное крыло солидаризма предполагает достичь той же цели обращением к совести: не государственные законы, но нравственные предписания, христианская любовь должны привести индивидуума к выполнению общественного долга.

Представители солидаризма воплотили свои социально-философские взгляды в блистательных эссе, демонстрирующих благородство и утонченность французской культуры. Никому не удавалось лучше, в столь красивых словах изобразить зависимость человека от общества. Пальма первенства здесь у Сюлли-Прюдома. {Сюлли-Прюдом (1839--1907) -- французский поэт, нобелевский лауреат, автор ряда философских и социологических работ.} В знаменитом сонете он изображает поэта, проснувшегося после мрачного сна, в котором он увидел себя живущим в обществе, не знающем разделения труда, где никто не хочет работать для другого -- "Seul, abandonne de tout le genre humain" <"Одиноким, покинутым человечеством">. Это приводит его к пониманию
"...qu'au siecle ou nous sommes
Nul ne peut se vanter de se passer des hommes
Et depuis ce jour-la, je les ai tous aimes"
<"... в нашем веке
Никто не может изменить все человечество;
И с этого дня я возлюбил каждого из людей" (фр.)>
.

Они также превосходно владели искусством прямо говорить о своих целях, используя теологические или юридические аргументы [Bourgeois, Solidarite, 6 ed., Paris, 1907, P. 115 ff.; Waha, Die Nationalokonomie in Frankreich, Stuttgart, 1910, P. 432 ff.]. [Прежде всех заслуживает упоминания иезуит Пеш {Пеш Генрих (1854--1926) -- немецкий экономист} (Pesch, Lehrbuch der Nationalokonomie, 1 Bd., 2 Aufl., Freibuig, 1914, S. 392--438). Во Франции существует конфликт между католической и свободомыслящей ветвями солидаризма (скорее относительно отношений между церковью и государством, чем по поводу принципов социальной теории и политики), который вынуждает церковные круги подозрительно относиться к термину "солидаризм". См. Haussonville, Assistance publique et bienfaisance privee // Revue des Deux Mondes, Vol. CLXII, 1900, P 773--808; Bougie, Le Solidarisme, Paris, 1907, P. 8 ff.] Но все это не должно скрывать от нас внутренней слабости теории. Солидаристская теория представляет собой темную эклектику, и она не заслуживает специального рассмотрения. Гораздо больше нас интересует общественный идеал солидаризма, который претендует на то, чтобы, "избежав ошибок индивидуализма и социализма, сохранить все лучшее, что есть в обеих системах" [Pesch, Op. cit., Vol. 1, P. 420].

Солидаризм предполагает сохранить частную собственность на средства производства. Но над собственником он намерен поставить кого-то -- то ли закон и государство, то ли совесть и церковь, -- кто будет следить, чтобы собственник правильно использовал собственность. Эта вышестоящая инстанция должна предотвращать "неумеренное" использование хозяйственных полномочий; владение собственностью подлежит определенным ограничениям. Таким образом, государство или церковь, закон или совесть становятся определяющими факторами жизни общества. Собственность подчинена их нормам, она перестает быть основным и конечным элементом общественного порядка. Она сохраняется лишь в той степени, какая допускается законом или моралью; иными словами, собственность отменяется, поскольку владелец должен управлять ею не в соответствии с интересами самой собственности, но подчиняясь совсем иным принципам. Ничего нельзя сказать против того, что при всех обстоятельствах собственник обязан подчиняться нормам права и морали и что всякий правовой порядок признает законность владения только в рамках определенных норм. Ведь если эти нормы направлены только на обеспечение свободы собственности и на охрану нерушимости права на собственность, пока она в результате договора не перешла к другому владельцу, тогда они содержат всего лишь признание частной собственности на средства производства. Солидаризм, однако, не считает эти нормы достаточными для успешной координации труда членов общества. Солидаризм намерен подчинить их иным нормам, и эти другие нормы образуют основной закон общества. Уже не частная собственность, но правовые и нравственные предписания особого типа становятся основным законом общества. Солидаризм замещает принцип частной собственности "высшим правом", другими словами, он низвергает собственность.

На деле, конечно, солидаристы не намерены идти так далеко. По их словам, они хотели бы сохранить собственность, только ограничив ее. Но поставить собственности границы иные, чем обусловлено ее собственной природой, -- это и значит уничтожить собственность. Если собственник свободен только в рамках определенных предписаний, тогда национальную экономическую деятельность будет определять не собственность, но эта предписывающая инстанция.

Солидаризм желает, например, регулировать конкуренцию; она не должна вести к "упадку среднего класса" или "к угнетению слабых" [Ibid., P. 422]. Это ведь означает только то, что нужно законсервировать данное состояние общественного производства, хотя в условиях частной собственности оно бы не устояло. Владельцу указывают, что, в каком количестве и как он должен производить, на каких условиях и кому сбывать произведенное. Таким образом, он перестает быть собственником. Он превращается в привилегированного гражданина плановой экономики, в чиновника, имеющего право на особый доход.

Кто определит в каждом отдельном случае, сколь далеко зайдет ограничение прав собственника законом или этическими нормами? Только сам закон или моральный кодекс.

Если бы сам солидаризм осознавал последствия выбранных им предпосылок, его, конечно, следовало бы отнести к одной из разновидностей социализма. Но в нем и близко нет такого ясного понимания. Солидаризм верит в свое коренное несходство с государственным социализмом [Ibid., P. 420], и большая часть его последователей ужаснулась бы, узнав, что же на деле означает их идеал. В силу этого общественный идеал солидаризма можно числить среди псевдосоциалистических явлений. Но при этом следует осознавать, что от социализма его отделяет только один шаг. Лишь интеллектуальная атмосфера Франции, в целом благоприятная для либерализма и капитализма, помешала французским солидаристам и иезуиту Пешу, экономисту, находившемуся под сильным влиянием французского духа, перешагнуть решающую черту между солидаризмом и социализмом. Однако многих, которые все еще называют себя солидаристами, следует считать полными этатистами. Шарль Жид, например, -- один из них. {Шарль Жид (1847--1932) -- французский экономист, деятель кооперативного движения.}

2. Разные планы экспроприации

Кульминацией докапиталистических движений за реформу собственности обычно было требование равенства благосостояния. Все должны быть равно богатыми; никто не должен иметь больше или меньше другого. Равенство должно быть достигнуто переделом земли и увековечено запретом продавать и закладывать землю. Конечно, это не социализм, хотя порой его и называют аграрным социализмом.

Социализм вовсе не желает раздела средств производства и стремится к большему, чем простая экспроприация; целью его является организация производства на базе общей собственности на средства производства. Значит, не следует считать социализмом всякое предложение по экспроприации средств производства; в лучшем случае оно может толкать на путь, ведущий к социализму.

Если, например, предлагается ограничить собственность одного лица неким максимумом, то это предложение окажется социалистическим только в том случае, если отбираемые излишки отойдут государству в качестве базы социалистического производства. Тогда этот план окажется просто предложением по обобществлению имущества. Легко видеть, что это предложение нецелесообразно. Величина обобществляемого таким путем имущества будет зависеть от величины легального максимума. Если разрешено будет владеть совсем небольшим состоянием, то предлагаемая система мало чем отличается от непосредственного обобществления. Если в собственности индивидуума будет разрешено оставить много имущества, то результаты обобществления средств производства окажутся малосущественными. В любом случае при этом не избежать целого ряда непредвиденных последствий. Ведь как раз самые энергичные и деятельные предприниматели будут преждевременно исключены из сферы хозяйственной деятельности, а те богатые люди, состояние которых близко к узаконенной границе, будут побуждены к расточительному образу жизни. Ограничение индивидуального богатства должно замедлить процесс образования капитала.

Подобные рассуждения приложимы и к нередким предложениям отменить право наследования. Отмена права наследования и права дарения, которое можно было бы использовать, чтобы обойти запрет на наследование имущества, не приведет к полному социализму, хотя и передаст в руки государства за время жизни одного поколения существенную часть средств производства. Но прежде всего такое установление замедлит формирование новых капиталов и вызовет проедание части существующих.

3. Участие в прибылях

Группа благонамеренных писателей и предпринимателей рекомендует предоставлять рабочим и служащим долю в прибыли. Прибыли более не принадлежат исключительно предпринимателю; они должны быть поделены между предпринимателем и рабочими. Доля в прибыли предприятия должна являться дополнением к заработной плате. Энгель {Энгель Эрнст (1821--1896) -- немецкий статистик, руководитель прусского статистического бюро, исследователь бюджетов рабочих семей} уверен, что это "решение удовлетворит обе враждующие партии и, значит, разрешит социальный вопрос". [Engel, Der Arbeitsvertag und die Arbeitsgesellschaft // Arbeiterfreund, 5 Jahrgang, 1867, S. 129--154. Обзор немецкой литературы об участии в прибылях см. в меморандуме, подготовленном Государственной статистической службой: "Исследования и предложения по участию рабочих в прибылях хозяйственных предприятий", опубликованном в специальном приложении к Reichs-Arbeitsblatt от 3 марта 1920 г.] Большинство сторонников системы участия в прибылях придают ей не меньшее значение.

Предложение передавать рабочим часть предпринимательской прибыли возникло из представления, что при капитализме предприниматель лишает рабочих части того, на что они имеют право. В основе замысла -- смутная концепция неотъемлемого права на "полный" продукт труда, т. е. теория эксплуатации в ее популярной и наиболее наивной форме. {Многие социалисты, опираясь на трудовую теорию стоимости Рикардо, утверждали, что, поскольку труд является единственным созидателем стоимости, рабочим должен доставаться весь произведенный в обществе продукт. Лозунг права рабочих на полный продукт труда активно пропагандировался основателем германской социал-демократии Фердинандом Лассалем (1825--1864).} Защитники этого представления изображают социальный вопрос как борьбу за предпринимательскую прибыль. Социалисты хотят отдать ее рабочим, предприниматели также претендуют на нее. Приходит некто с рекомендацией покончить борьбу компромиссом: каждая сторона получает часть того, на что претендует. При этом вес выигрывают. Предприниматели выигрывают, поскольку их требование заведомо несправедливо; рабочие -- потому что получают без борьбы существенную прибавку к доходу. Это направление мысли, которое толкует проблему общественной организации труда как правовую проблему и пытается урегулировать исторический спор, как если бы это было противостояние двух лавочников при разделе спорной суммы, является заблуждением в такой степени, что дальнейшее обсуждение его просто не имеет смысла. Либо частная собственность на средства производства является необходимым установлением человеческого общества, либо нет. Если нет, ее можно и должно уничтожить, и нет резона останавливаться здесь на полпути ради личных интересов предпринимателей. Если, однако, частная собственность необходима, тогда нет нужды в других оправданиях ее существования и не следует ослаблять ее социальную полезность частичной отменой.

Сторонники участия в прибылях полагают, что эта система побудит рабочих к более ревностному выполнению обязанностей, чем когда рабочий не заинтересован в доходности предприятия. И здесь они заблуждаются. Где эффективность труда не подорвана всеми видами разрушительного социалистического саботажа, где рабочего легко уволить, а его заработок можно привести в соответствие с производительностью без оглядки на коллективный договор, нет нужды в других стимулах, чтобы сделать его прилежным. {Коллективный договор -- соглашение между профсоюзом и хозяевами предприятий об условиях и оплате труда. Коллективные договоры, появившиеся еще в конце XVIII в. в Англии, в XX в. стали повсеместным явлением. В настоящее время в большинстве стран коллективные договоры имеют юридическую силу и пользуются судебной защитой. Мизес как последовательный либерал был противником коллективных договоров как ограничивающих экономическую свободу.} В таких условиях рабочий прекрасно отдает себе отчет в том, что его заработная плата зависит от его труда. Когда же эти факторы отсутствуют, перспектива получить долю в прибыли не побудит его делать больше, чем формально необходимо. Хоть и на другом уровне, но перед нами та же проблема преодоления тягот труда, которую мы уже рассматривали применительно к социалистическому обществу. Из дохода, приносимого дополнительным трудом, все тяготы которого несет сам рабочий, он получает лишь часть, которая далеко не оправдывает дополнительных усилий.

Если система участия в прибылях проводится индивидуально, так что каждый рабочий участвует в прибылях только того предприятия, на котором он работает, тогда -- без сколь нибудь основательных причин -- возникает разница в доходах, не выполняющая экономических функций, представляющаяся полностью неоправданной и которую все должны считать несправедливой. "Недопустимо, чтобы токарь в одном месте зарабатывал двадцать марок и получал еще десять как долю в прибыли, тогда как токарь в конкурирующем заведении, где дела идут хуже, может быть, из-за дурного управления, получал только двадцать марок. Это приведет либо к возникновению "ренты", и, возможно, рабочие места с этой "рентой" будут продаваться, либо к тому, что рабочий скажет своему предпринимателю: "Мне плевать, где ты возьмешь тридцать марок; если мой коллега получает их, я тоже хочу"" [см. аргументы Фогельштейна {Фогельштейн Теодор (1880--?) -- немецкий экономист} на Регенсбургской сессии Союза социальной политики (Schriften, des Vereins fur Sozialpolitik, 159 Bd., S. 132 ff.)]. Такая схема участия в прибылях должна вести прямо к синдикализму, даже если при этом варианте синдикализма предприниматель сохранит еще часть предпринимательской прибыли.

Можно, однако, попробовать и другой путь. Не отдельные рабочие, но все граждане будут участвовать в прибылях; часть прибылей всех предприятий распределяется между всеми без различия. Это уже реализовано в системе налогов. Задолго до войны акционерные компании в Австрии выплачивали государству и другим налоговым инстанциям от 20 до 40 процентов чистой прибыли, а в первые годы мира эта доля составила 60--90 процентов и выше. "Смешанные" предприятия представляют собой попытку найти форму для участия общества в управлении предприятием в обмен на предоставление части капитала. Но и здесь нет оснований останавливаться на полпути в деле уничтожения частной собственности, если только общество может совершенно уничтожить это установление без ущерба для производительности труда. Если, однако, уничтожение частной собственности ведет к ущербу, то и частичное ее уничтожение также оборачивается вредом, причем на деле полумеры могут оказаться не менее разрушительными. Защитники "смешанных" предприятий обычно говорят, что они оставляют место для существования предпринимательства. Но мы уже показали, что деятельность государства или муниципалитетов сковывает свободу предпринимательских решений. Предприятие, вынужденное сотрудничать с чиновничеством, неспособно использовать средства производства так, как это диктуется интересами извлечения прибыли [см. о плановой экономике (глава 15, параграф 5) в настоящем издании].

4. Синдикализм

Как политическая тактика синдикализм представляет собой особое средство борьбы организованных рабочих для достижения их политических целей. Такой целью может быть и создание истинного, централизованного социализма, иными словами -- обобществление средств производства. Но термин "синдикализм" используется и в ином смысле, как обозначение особого рода социально-политической цели. При этом синдикализм понимается как направление, стремящееся к установлению общественного строя, при котором рабочие являются непосредственными собственниками средств производства. Здесь нас интересует синдикализм только как цель; синдикализм как движение, как политическую тактику мы рассматривать не будем.

Синдикализм как цель и синдикализм как политическая тактика не всегда совпадают. Многие группы, взявшие на вооружение синдикалистский метод "прямого действия", стремятся к созданию социалистического общества. В то же время попытки реализовать цели синдикализма не обязательно связаны с рекомендованным Ж. Сорелем насилием. {Сорель Жорж (1847--1922) -- французский социолог и философ, теоретик революционного анархо-синдикализма. Революцию Сорель рассматривал как волевой стихийный порыв народа. Его взгляды нашли наиболее полное воплощение в книге "Размышления о насилии" (1906). Резко критикуя парламентски-реформистскую практику социал-демократических партий, Сорель признавал единственной революционной силой синдикаты (профсоюзы), а политической борьбе противопоставлял прямые действия пролетариата: бойкот, всеобщую стачку и т. п.}

В сознании рабочих масс, причисляющих себя к социалистам или коммунистам, синдикализм как цель великого переворота по меньшей мере столь же жизнен, как и социализм. "Мелкобуржуазные" идеи, с которыми боролся Маркс, широко распространены даже среди социалистов марксистского толка. Множество людей стремятся не к подлинному социализму, т. е. не к централизованному социализму, а к синдикализму. Работник хочет быть господином средств производства, которые используются на его предприятии. С каждым днем общественные движения все более отчетливо показывают, что именно это, и ничто другое, есть желание работников. В противоположность социализму, который является плодом кабинетных исследований, идеи синдикализма есть плод ума обычного человека, всегда враждебного "незаработанному" доходу, достающемуся не ему, а другим. Подобно социализму синдикализм стремится к тому, чтобы устранить отчуждение работника от средств производства, правда, иными методами. Не все работники станут владельцами всех средств производства; работники конкретного этого предприятия или отрасли получат средства производства именно этого производства или отрасли. Железные дороги -- железнодорожникам, рудники -- горнякам, заводы -- заводским рабочим. Таков лозунг.

Нам следует игнорировать всякие причудливые планы реализации синдикалистских программ, обратив все внимание на анализ того общественного строя, который логически должен возникнуть вследствие реализации главных принципов учения. Это нетрудно. Все меры, нацеленные на то, чтобы отнять средства производства у предпринимателей, капиталистов и землевладельцев без того, чтобы передать эти средства всем гражданам, проживающим на данной территории, должны рассматриваться как синдикализм. Не имеет никакого значения, как и какие ассоциации сформированы в таком обществе. Неважно, охватывают ли ассоциации отдельные отрасли производства, либо отдельные предприятия, либо даже отдельные цехи. В сущности результат почти не меняется даже от того, крупнее или мельче клетки, на которые делится общество, -- подразделяется ли оно по вертикали или по горизонтали. Единственным решающим моментом является то, что гражданин такого общества владеет долей некоторых средств производства и при этом как собственник противостоит другим, не владеющим долей в них, а в некоторых случаях, например при неспособности к труду, не владеющим вовсе ничем. Вопрос о том, будет ли при этим существенно меняться доход работника, для нас также неважен. Большинство рабочих имеют абсолютно фантастические представления о росте благосостояния, которого можно ожидать при синдикалистском переустройстве собственности. Они уверены, что даже простое перераспределение того, чем владели предприниматели, капиталисты и землевладельцы при капитализме, должно существенно увеличить доход каждого из них.

Кроме того, они ожидают значительного роста производства в промышленности, потому что они сами -- опытные эксперты! -- будут управлять предприятием и потому что каждый работник будет лично заинтересован в процветании предприятия. Работник будет отныне работать не на чужака, а на себя лично. Либерал представляет себе все это иначе. Он отмечает, что распределение среди рабочих от ренты и прибыли лишь незначительно увеличит их доходы. Кроме того, он полагает, что предприятия, управляемые не предпринимателями, преследующими личные интересы, а рабочими лидерами, не вовлеченными в предпринимательство, будут приносить меньший доход. В результате рабочие станут зарабатывать не больше, а существенно меньше, чем в условиях свободной экономики.

Если синдикалистская реформа просто ограничится передачей отдельным группам работников собственности на используемые ими средства производства, оставив в остальном капиталистическую систему собственности, результатом будет всего лишь примитивное перераспределение богатства. Перераспределение благ с целью восстановления равенства собственности и доходов -- есть тайная мысль каждого обывателя, когда он задумывается о реформировании общества. Эта же идея составляет основу всех популярных предложений по социализации. Это вполне понятно в случае наемных сельскохозяйственных работников, для которых высшей целью является приобретение дома и достаточного для содержания себя и семьи земельного участка: в условиях деревни перераспределение есть популярное и вполне понятное решение социальных проблем. В промышленности, в горном деле, в системах связи, в торговле и в банковском деле, где физическое перераспределение средств производства неосуществимо, мы встречаем стремление к перераспределению прав собственности при сохранении единства отрасли или предприятия. Такой простой передел в лучшем случае сможет на время устранить неравенство в распределении дохода и имущества.

Но через короткое время часть новых собственников промотает свои доли, а другие обогатятся, приобретя доли хозяйствующих менее удачно. Значит, появится нужда в постоянном перераспределении, которое будет служить просто наградой мотовству и расточительству -- словом, всем видам неэкономности. Не будет стимулов для экономии, если плоды труда прилежных и бережливых постоянно передавать в руки ленивых и расточительных.

Но даже этого результата -- временного достижения равенства доходов и имущества -- нельзя достичь в результате синдикализации, ибо она ни в коем случае не обещает всем рабочим одно и то же. Ценность средств производства в различных отраслях непропорциональна числу занятых рабочих. Нет нужды говорить о том, что есть продукты, на производство которых расходуется относительно большее количество такого фактора производства, как труд, и меньшее количество природных факторов. Даже в историческом начале производственной деятельности распределение факторов производства вело к неравенству. В еще большей степени с этим столкнется синдикализация на далеко продвинутой стадии накопления капитала, когда делению подлежат не только природные производственные факторы, но и произведенные средства производства. Ценность того, что достанется отдельному работнику при такого рода распределении, окажется весьма различной: некоторые получат больше, другие -- меньше, а в результате некоторые будут извлекать больший доход от собственности (незаработанный доход!), чем другие. Синдикализация никоим образом не является средством достижения равенства доходов. Она устраняет существующее неравенство доходов и собственности и заменяет его другим. Конечно, можно рассматривать синдикалистское неравенство как более справедливое, чем неравенство капиталистическое, но по этому вопросу у науки не может быть суждения.

Если синдикалистская реформа должна значить что-то большее, чем простое перераспределение производительных благ, тогда нельзя допустить сохранения капиталистической организации собственности на средства производства. Придется изъять из оборота производительные блага. Придется запретить отдельным гражданам отчуждение выделенных им долей в средствах производства. При синдикализме эта долевая собственность будет намного более тесно связана с личностью владельца, чем в либеральном обществе. Можно по-разному регламентировать, при каких условиях и каким образом допустимо ее отделение от личности.

Наивная логика защитников синдикализма предполагает, что общество будет пребывать в совершенно неизменном состоянии, а потому не уделяет ни малейшего внимания проблеме адаптации системы к изменениям в условиях хозяйствования. Если предположить, что не будет никаких изменений ни в методах производства, ни в структуре спроса и предложения, ни в технике, ни в населении, тогда все окажется в полном порядке. Каждый работник заводит только одного ребенка, и покидает этот мир в тот момент, когда его единственный преемник и наследник становится пригодным к работе; сын заступает непосредственно на место отца. Пожалуй, можно представить себе, что будет позволен добровольный обмен профессиями и рабочими местами при одновременном обмене долями в соответствующем производстве. Но в остальном синдикалистское общество с неизбежностью предполагает жесткую кастовую систему и полное прекращение каких-либо изменений в производстве, а значит, и в жизни. Такое простое событие, как смерть бездетного гражданина, разрушит это общество, вызовет проблемы, которые окажутся совершенно неразрешимыми в логике этой системы.

В синдикалистском обществе доход гражданина состоит из дохода от его доли в собственности и из заработной платы. Если долю в собственности на средства производства можно свободно передавать по наследству, тогда в очень короткое время возникнут различия в обеспеченности собственностью, даже если все остальное будет неизменным. Даже если в начале синдикалистской эпохи будет преодолено отчуждение работников от средств производства, так что каждый гражданин будет одновременно и предпринимателем, и работником собственного предприятия, может случиться, что чуть позже граждане, не имеющие отношения к какому-либо предприятию, станут его совладельцами. И это очень быстро приведет к новому отделению труда от собственности, хотя и без преимуществ, которые предоставляет капиталистическое устройство общества [отсюда следует, что называть синдикализм "рабочим капитализмом" -- ошибка, в которую впал и я в книге Nation, Staat und Wirtschaft, S. 164].

Каждое изменение в экономике чревато проблемами, которые разрушат синдикализм. Изменения в структуре и объеме спроса или в технике производства могут сделать необходимыми изменения в организации производства, влекущие за собой перевод работников с одного предприятия или из одной отрасли в другие.

Немедленно возникает вопрос: что же делать с собственностью работников на средства производства? Нужно ли позволить рабочим и их наследникам сохранить право собственности на долю в тех предприятиях, на которых они трудились в начальный момент синдикализации, а на других производствах быть простыми работниками, получающими свой заработок и не имеющими никакого права на долю в доходе? Либо при таком переходе у них следует отбирать прежнюю долю и наделять их новой собственностью на средства производства на новом предприятии, равной тому, чем владеют новые коллеги? Любое решение ведет к быстрому разрушение принципов синдикализма. Если к тому же работнику позволить распоряжаться своей долей в собственности на средства производства, тогда условия постепенно вернутся к тому, что было до реформы. Если работник при переходе с места на место будет менять одновременно и свой пай в средствах производства, тогда те работники, кому предстоит потерять от такого перехода, будут, вполне естественно, со всей энергией сопротивляться любому изменению производства. Внедрение новинок, ведущих к повышению производительности труда, будет встречено сопротивлением, если оно чревато перемещением работников с места на место. В то же время работники каждого производства или отрасли будут сопротивляться любым изменениям, влекущим за собой появление новых работников и как следствие сокращение дохода от собственности. Короче говоря, синдикализм сделает практически невозможным любое изменение производства. Там, где он воцарится, не может быть и речи об экономическом прогрессе.

Синдикализм как цель настолько абсурден, что, вообще говоря, он не нашел даже последователей, которые бы взялись открыто выступить в его защиту. Те, кто отстаивал его под именем "социализма содружества", никогда не продумывали проблемы до конца. Синдикализм не что иное, как идеал грабящей толпы.

5. Частичный социализм

Естественное право собственности на средства производства делимо. В капиталистическом обществе, как правило, так оно и происходит [см. о производственных благах в главе 1 (параграф 1) в настоящем издании]. Но власть распоряжаться, которая принадлежит тому, кто управляет производством, и которую мы только и обозначаем как собственность, неделима и не может быть ограничена. Она может принадлежать одновременно нескольким людям как совместная собственность, но не может быть разделена в том смысле, что право распоряжаться нельзя разделить на отдельные права отдавать команды. Власть распоряжаться использованием средств производства может быть только единой; невозможно представить, чтобы ее можно было разделить на отдельные элементы. Собственность в естественном смысле не может быть ограничена; когда говорят об ограничениях, имеют в виду либо уточнение слишком вольных юридических формулировок, либо тот факт, что владельцем в естественном смысле является в данном конкретном случае кто-то другой, а не личность, которую закон признает владельцем.

В силу этого рассуждения нужно оценить все попытки компромиссного снятия противоположности между общественной и частной собственностью на средства производства как ошибочные. Собственность всегда там, где есть право распоряжения [об интервенционизме см. мою книгу Kritik des Interventionismus (Jena, 1929б S. 1 ff.)]. Следует признать, что системы государственного социализма и плановой экономики, которые хотели бы сохранить формы частной собственности, подчиняя при этом собственника государственным распоряжениям, ведут к обобществлению собственности и являются в полном смысле слова социалистическими системами. Частная собственность существует только там, где индивидуум может распоряжаться своей собственностью на средства производства наиболее выгодным для себя образом. То, что при этом он служит и другим членам общества, поскольку в обществе с разделением труда каждый является слугой всех, а все являются господами каждого, никоим образом не отменяет того факта, что индивидуум сам выбирает путь лучшего служения.

Компромисса не достичь и в том случае, если предоставить часть средств производства в распоряжение общества и оставить остальное индивидуумам. Такие две системы просто существуют рядом, без взаимосвязи, и каждая из них действует только в своей сфере. Подобная мешанина в принципах социальной организации должна каждому казаться бессмысленной. Для каждого естественно стремление воплотить до конца тот принцип, который он считает верным. Ни с какой стороны нельзя обосновать утверждение, что та или иная система является наилучшей для определенной группы средств производства. Там, где мы встречаемся с такими утверждениями, на самом деле провозглашается требование, чтобы эта система была распространена по крайней мере на одну группу средств производства или чтобы она охватывала не более чем одну группу. Компромисс является всегда только временной передышкой в борьбе двух принципов, а не результатом логического продумывания проблемы. С точки зрения каждой из сторон, полумеры есть только временная передышка на пути к полному успеху.

Самые известные и уважаемые компромиссные построения исходят из того, что полумеры могут оказаться постоянными установлениями. Реформаторы сельского хозяйства хотят социализации природных факторов производства, но в остальном намерены сохранить частную собственность на средства производства. Значит, они исходят из предположения, рассматриваемого как самоочевидное, что общественная собственность на средства производства приносит больший доход, чем частная собственность. Поскольку для них земля представляется самым важным средством производства, они хотят передать ее в руки общества. Когда опровергнуто утверждение, что общественная собственность дает лучшие результаты, чем частная, идея земельной реформы также терпит поражение. Тот, кто рассматривает землю как важнейшее из средств производства, должен, конечно же, защищать частную собственность на землю, если, конечно, он считает частную собственность более прогрессивной формой организации хозяйства.

[email protected] Московский Либертариум, 1994-2020