Глава XII. Экономические условия межгосударственного федерализма

1

Одним из самых крупных преимуществ межгосударственной федерации по праву считается то, что она устранит препятствия на пути движения людей, товаров и капитала между государствами и сделает возможным создание общих норм права, единой денежной системы и общего контроля за средствами коммуникации. Вряд ли можно переоценить материальные выгоды от создания столь большой экономической зоны. По-видимому, считается также само собой разумеющимся, что экономический и политический союзы естественно было бы совместить. Однако поскольку здесь придется доказывать, что создание экономического союза серьезно ограничит воплощение в жизнь питаемых столь многими надежд, мы должны сначала показать, почему снятие экономических барьеров между членами федерации не только является благоприятным сопутствующим обстоятельством, но и необходимым условием для достижения ее главной цели.

Бесспорно, главная цель межгосударственной федерации -- обеспечить мир: предотвратить войны как внутри нее, устранив трения и создав эффективный механизм урегулирования любых споров, могущих возникнуть среди ее членов, так и между ней и любыми независимыми государствами, сделав ее столь сильной, чтобы исключить любую опасность нападения извне. Если бы эту цель можно было достичь путем только политического союза, не распространяя его на экономическую сферу, многие, вероятно, были бы удовлетворены, остановившись на создании общего правительства в целях обеспечения обороны и проведения единой внешней политики, поскольку более далеко идущее объединение могло бы помешать осуществлению других идеалов.

Есть тем не менее очень серьезные причины, почему все планы межгосударственной федерации включают экономический союз и даже считают его одной из главных целей, а также почему нет ни одного исторического примера успешного объединения стран для проведения общей внешней политики и обеспечения обороны без введения общего экономического режима. [Предстоит еще убедиться, в какой степени Британское Содружество Наций со времен Вестминстерских Статутов является в этом отношении исключением.] Хотя есть примеры заключения между странами таможенных союзов без создания механизма для общей внешней политики и совместной обороны, решение нескольких стран опереться на общую внешнюю политику и объединенные вооруженные силы, как это было с частями двойной монархии Австро-Венгрии, неизбежно соединялось с общим руководством по вопросам тарифов, денег и финансов.

Отношения Союза с внешним миром дают к этому серьезные основания, поскольку общее представительство в иностранных государствах и общая внешняя политика вряд ли мыслимы без общей фискальной и денежной политики. Если международные соглашения должны заключаться только Союзом, из этого следует, что единственно Союз должен иметь власть над всеми иностранными отношениями, включая контроль за экспортом и импортом и т.д. Если правительство Союза должно нести ответственность за поддержание мира, тогда Союз, а не его части, должен отвечать за все решения, которые нанесут ущерб или принесут пользу иным странам.

Не менее важны и требования общей оборонительной политики. Межгосударственные барьеры на пути торговли не только помешали бы наилучшему использованию имеющихся ресурсов и ослабили бы экономическую мощь Союза, но региональные преимущества, порожденные всякого рода региональными протекционистскими мерами, неизбежно создали бы препятствия на пути эффективной оборонительной политики. Подчинить экономические интересы отдельных членов интересам Союза было бы достаточно трудно; но если государства-участники оставались бы общностями с раздельными интересами, так что жители каждого из них делили бы успехи и страдания только друг с другом, будучи изолированы от остальных частей Союза разного рода барьерами, проводить общую оборонительную политику было бы невозможно, потому что ей мешали бы на каждом шагу соображения, продиктованные местными интересами. Это, однако, лишь одна грань обсуждаемой нами более широкой проблемы.

Главные причины, вынуждающие распространить Союз и на экономическую сферу, вызываются необходимостью сохранять его внутреннюю сплоченность. Сохранение той или иной степени экономической обособленности и изоляции каким-либо отдельным государством порождает солидарность интересов среди всех его жителей и конфликты между их интересами и интересами жителей других государств, -- конфликты, которые вовсе не являются естественными или неизбежными, хотя мы так привыкли к ним, что считаем их само собой разумеющимися. Нет никакой веской причины, почему любое изменение, влияющее на конкретную отрасль на определенной территории, должно сказываться на всех или почти всех жителях этой территории сильнее, чем на людях из других мест. Было бы в равной мере полезно для всех территорий, составляющих сейчас суверенные государства (да и для любого другого искусственно отграниченного от других региона), если бы не было таможенных барьеров, раздельных денежных систем и всех остальных препятствий на пути свободного движения людей и товаров. Только в силу этих барьеров сфера действия разнообразных выгод и потерь, затрагивающих в первую очередь какую-то конкретную группу людей, будет в основном ограничиваться жителями данного государства, распространяясь почти на всех живущих в его границах. Такие экономические барьеры создают общности интересов на региональной основе, причем самого тесного характера: они приводят к тому, что все столкновения интересов становятся конфликтами между одними и теми же группами людей вместо конфликтов между группами с постоянно меняющимся составом. Отсюда -- вековечные конфликты между жителями отдельных государств, взятых как целое, вместо того чтобы конфликты происходили между различными индивидами, оказывающимися иногда с одной группой людей против другой, а временами, по иному вопросу, -- со второй группой против первой. Нам не надо подчеркивать здесь тот крайний, но тем не менее важный довод, что национальные ограничения повлекут за собой значительные изменения в уровне жизни населения объединенного государства, состоящего из нескольких частей. [Только потому, что вследствие подобных условий уровень жизни всех жителей страны начинает меняться в одном и том же направлении, такие понятия, как уровень жизни или общий уровень цен в стране, перестают быть просто статистическими абстракциями и становятся вполне конкретными реалиями.] Сам факт, что все будут вновь и вновь обнаруживать, что их интересы тесно связаны с интересами одной постоянной группы и антагонистичны по отношению к интересам другой группы, должен вызывать резкие трения между группами как таковыми. Неизбежно то, что всегда будут общности интересов (communities of interest), и на членов каждой такой общности определенное событие или определенная мера будет воздействовать одинаковым образом. Однако явно в интересах единства более крупного целого, чтобы эти группировки не были постоянными и, еще более, чтобы разнообразные общности интересов не расползались территориально и чтобы с ними никогда не идентифицировали себя надолго жители того или иного конкретного региона.

Мы рассмотрим позже, как в существующих федеративных образованиях, даже если составляющие их отдельные государства и не владеют такими тяжелыми орудиями протекционизма, как тарифы и собственная валюта, более скрытые формы протекционизма ведут к возрастающим трениям, цепной реакции мести и даже применению силы между отдельными государствами-членами федерации. И нетрудно представить, какие формы это приняло бы, если бы отдельные государства могли свободно использовать весь арсенал протекционизма. Представляется достаточно очевидным, что политический союз между некогда суверенными государствами не просуществует долго, если ему не будет сопутствовать союз экономический.

2

Отсутствие тарифных барьеров и свободное движение людей и капитала между государствами-членами федерации имеет определенные важные следствия, которые часто не замечаются. Они в значительной мере ограничивают сферу экономической политики отдельных государств. Если товары, люди и деньги могут свободно пересекать межгосударственные границы, отдельное государство лишается всякой возможности влиять своими действиями на цены различных товаров. Союз становится одним единым рынком, и цены в разных его частях начинают отличаться только из-за транспортных расходов. Любое изменение в любой части Союза условий производства любого продукта, поддающегося транспортировке в другие части, будет оказывать влияние на его цены повсюду. Точно так же любое изменение возможностей инвестирования или оплаты труда в любой части Союза более или менее быстро повлияет на предложение капитала и рабочей силы и на их цены во всех остальных частях Союза.

Сейчас почти вся современная экономическая политика, направленная на поддержку определенных отраслей, пытается делать это путем воздействия на цены. Будь то советы по торговле или ограничительные схемы, принудительная "реорганизация" или уничтожение избыточных мощностей в тех или иных отраслях, цель всегда состоит в том, чтобы ограничить предложение и таким образом повысить цены. Все это явно станет невозможно для отдельных государств в рамках Союза. Весь арсенал советов по торговле и других форм монополистической организации различных отраслей перестанет находиться в распоряжении правительств отдельных государств. Если они все же захотят поддержать конкретную группу производителей, им придется делать это, прямо предоставляя субсидии из средств, собранных путем обычного налогообложения. Однако уже нельзя будет пользоваться такими методами, с помощью которых, например, в Англии в последние годы были защищены все производители сахара и молока, бекона и картофеля, хлопчатобумажной пряжи, угля и железа от "разрушительной конкуренции" изнутри и извне.

Станет также ясно, что государства в рамках Союза не смогут проводить независимую денежную политику. При общей денежной единице широта полномочий, предоставленных национальным центральным банкам, будет ограничена во всяком случае настолько же, насколько при жестком золотом стандарте -- а возможно, и гораздо сильнее, поскольку даже при традиционном золотом стандарте колебания в торговле между странами были больше, чем между различными частями одного государства, и чем было бы желательно допустить в рамках Союза. [По вопросам, возникающим в связи с этим, ср. мою работу: Monetary Nationalism and International Stability (London, 1937).] Действительно, представляется сомнительным, чтобы в Союзе с единой денежной системой продолжали существовать независимые национальные банки; вероятно, они должны реорганизоваться в своего рода Союзную Резервную Систему. Но в любом случае национальная денежная политика, которая исходила бы преимущественно из экономических и финансовых условий отдельного государства, неизбежно вела бы к подрыву единой денежной системы. Ясно, таким образом, что денежная политика должна быть целиком делом федерации, а не отдельных государств.

Но даже в отношении менее грубых форм вмешательства в экономическую жизнь, чем регулирование денежной сферы и цен, возможности отдельных государств будут резко ограничены. Хотя они могли бы, конечно, контролировать качество товаров и применяемые методы производства, нельзя упускать из вида, что при невозможности для государства-члена федерации не допускать на свою территорию товары, производимые в других частях Союза, любое бремя, возложенное на ту или иную отрасль законодательством этого государства, ставило бы ее в крайне невыгодное положение по сравнению с подобными же отраслями в других частях Союза. Как показал опыт существующих федераций, даже такие законодательные меры, как ограничение детского труда или продолжительности рабочего дня, становится трудно осуществлять в отдельных государствах.

Что касается чисто финансовой сферы, то способы пополнения доходов государств-членов также были бы для них несколько ограничены. Возросшая мобильность между государствами заставит их избегать любых форм налогообложения, выталкивающих капитал и рабочую силу в другие места. Однако кроме этого возникли бы значительные трудности со многими разновидностями косвенного налогообложения. В частности, если бы было решено избавиться от лишних расходов, связанных с пограничным контролем, что, несомненно, желательно, то тогда оказалось бы трудно облагать налогами и любые товары, которые можно легко импортировать. Это устранило бы не только такие формы государственного налогообложения, как, например, табачная монополия, но, вероятно, и многие акцизные сборы.

У меня нет намерения более полно рассматривать здесь те ограничения, которые федерация наложила бы на экономическую политику отдельных государств. Общий эффект в этом направлении, надеюсь, уже достаточно проиллюстрирован всем сказанным выше. Вероятно, чтобы предотвратить уклонения от фундаментальных установлений, обеспечивающих свободное движение людей, товаров и капитала, было бы на самом деле желательно, чтобы конституция федерации еще больше стесняла свободу действий отдельных государств, чем мы до сих пор допускали, и чтобы их полномочия на самостоятельную деятельность ограничивались дополнительно помимо конституции. Нам еще придется вернуться к этому вопросу позднее.

Пока стоит лишь добавить, что такие ограничения нужны не только по отношению к государственной экономической политике членов федерации, но и по отношению к экономической политике торгово-промышленных и профессиональных организаций, распространяющих свою власть на территорию какого-то отдельного государства. Как только границы перестают быть закрытыми и обеспечивается свободное движение, все эти национальные организации, будь то профсоюзы, картели или профессиональные ассоциации, утратят свои монополистические позиции, а значит, и способность контролировать в качестве национальных организаций предложение соответствующих услуг или товаров.

3

Читатель, следивший за аргументацией до настоящего момента, вероятно, заключит, что если в рамках федерации экономические полномочия отдельных государств будут так сильно урезаны, то федеральное правительство должно будет взять на себя функции, которые более не смогут выполнять ее члены, и осуществлять все то планирование и регулирование, которое им не под силу. Но в этом пункте появляются новые трудности. В столь кратком обзоре будет целесообразнее рассмотреть эти проблемы главным образом в связи с наиболее устоявшейся формой государственного вмешательства в экономическую жизнь, а именно тарифами. В главном наши замечания по поводу тарифов равно приложимы и к другим формам ограничительных или защитных мер. Несколько отсылок к конкретным примерам государственного регулирования будут добавлены позже.

Прежде всего, защита какой-нибудь отдельной отрасли в рамках всего Союза может принести мало пользы тем, кто сейчас выгадывают от нее, поскольку производители, от чьей конкуренции они захотят защититься, будут тогда внутри Союза. Английский производитель пшеницы мало выгадает от тарифа, распространяющегося и на него, и на канадского, и, возможно, на аргентинского производителя пшеницы в рамках одной зоны свободной торговли. Английский производитель легковых автомобилей получит мало преимуществ от таможенной стены, окружающей также и американских производителей. Вряд ли стоит дальше подробно рассматривать этот вопрос.

И даже в тех случаях, когда за пределами федерации окажутся крупные производители, от чьей конкуренции захочет защититься определенная отрасль в целом, возникнут особые трудности, не встречающиеся в той же степени в рамках национальной тарифной системы.

Следует, вероятно, сначала указать, что для получения определенной отраслью выгод от тарифа необходимо, чтобы тариф на ее изделия был выше, чем тарифы на товары, приобретаемые производителями из этой отрасли. Единообразный тариф при одинаковой ставке на весь импорт просто приносит выгоды всем отраслям, конкурирующим с импортом за счет всех остальных; однако такие выгоды распространяются совершенно беспорядочно и вряд ли могут пойти на пользу тем, кому предназначается помощь. Хотя подобный тариф вел бы к уменьшению материального благосостояния всех людей в рамках Союза, он, возможно, мог бы использоваться для усиления политической сплоченности между членами федерации. Представляется, следовательно, что здесь не возникает особых трудностей.

Они появляются, только когда тариф используется для содействия более быстрому росту определенной отрасли, чем это происходило бы без него, или для ее защиты от неблагоприятных воздействий, ведущих к ее возможному упадку. В этих случаях, чтобы субсидировать одну определенную группу людей, всех остальных производителей и потребителей неизбежно принуждают нести жертвы.

В национальном государстве нынешние идеологии помогают сравнительно легко убедить остальную часть общества, что в ее интересах защитить "свою" черную металлургию, или "свое" производство пшеницы, или что угодно еще. Элемент национальной гордости "своей" индустрией и соображения национальной мощи на случай войны обычно побуждают людей соглашаться на жертвы. Решающим соображением оказывается то, что их жертвы помогают соотечественникам, чье положение им известно. Будут ли те же мотивы действовать по отношению к другим членам Союза? Насколько вероятно, что французский крестьянин готов будет платить больше за свои удобрения, чтобы помочь британской химической промышленности? Согласится ли шведский рабочий платить больше за свои апельсины, чтобы поддержать калифорнийского садовода? Или лондонский клерк будет готов больше платить за свою обувь или велосипед, чтобы помочь американскому или бельгийскому рабочему? Или южноафриканский шахтер -- за свои сардины, дабы помочь норвежскому рыболову?

Представляется ясным, что в федерации вопрос согласия на общий тариф вызовет проблемы иного рода, нежели в национальном государстве. В этом случае отсутствовала бы поддержка сильных националистических идеологий, сочувствие к соседу; даже соображения безопасности утратили бы большую часть своей убедительности, если бы Союз фактически обладал такой мощью, что ему практически некого было бы опасаться. Трудно вообразить сейчас, каким образом в федерации можно было бы достичь соглашения по поводу использования тарифов для защиты определенных отраслей; это относится и ко всем другим формам протекционизма. При наличии большого разнообразия условий среди разных стран, что неизбежно будет присуще федерации, устаревающие или приходящие в упадок отрасли, требующие оказать им помощь, почти наверняка столкнутся здесь же, в рамках федерации, с прогрессивными отраслями, требующими свободы развития. Будет значительно сложнее затормозить прогресс в одной части федерации, чтобы поддержать уровень жизни населения в другой части, чем сделать то же самое в национальном государстве.

Но даже там, где речь не идет просто о "регулировании" (то есть сдерживании) прогресса одной группы в интересах защиты другой группы от конкуренции, разнообразие условий и различия в стадиях экономического развития, достигнутых разными частями федерации, создадут серьезные препятствия для федерального законодательства. Многие формы государственного вмешательства, желательные на одной стадии экономического развития, на другой рассматриваются как серьезные препятствия. Даже такие законодательные меры, как ограничение продолжительности рабочего дня, или обязательное страхование от безработицы, или охрана природы, будут восприниматься по-разному в бедных и в богатых регионах и могут в первых на самом деле приносить вред и вызывать резкое сопротивление со стороны той категории людей, которая в более богатых регионах этого требует и выигрывает от этого. Такие законодательные меры в целом должны будут ограничиваться тем, насколько возможно их применение на местном уровне, без введения всевозможных ограничений на свободу передвижения, например, в виде законов о поселениях.

Эти проблемы, конечно, хорошо знакомы в известных нам национальных государствах. Но они отличаются меньшей сложностью в силу сравнительной однородности, общности убеждений и идеалов и наличия единых традиций народа в национальном государстве. Фактически существующие суверенные национальные государства большей частью отличаются такими размерами и составом, которые делают возможным согласие на столь значительный масштаб государственного вмешательства, который оказался бы нетерпим ни при более мелких, ни более крупных размерах. В первом случае (а значение имеет не просто размер в смысле количества жителей или территории, но размер относительно сложившихся групп, одновременно и более или менее однородных, и сравнительно самодостаточных) о попытках сделать национальное государство самодостаточным не могло бы идти и речи. Если бы округа или более мелкие районы были суверенными единицами, то в каждой из них было бы совсем немного защищенных отраслей. Все регионы, которые не имеют или не могут создать определенную отрасль, являли бы собой свободный рынок для ее продукции. Если, с другой стороны, суверенные единицы были бы намного больше теперешних, стало бы намного труднее возлагать бремя на жителей одного региона, чтобы помочь жителям какого-то другого, отдаленного региона, возможно, отличающегося от первого не только по языку, но и почти во всех других отношениях.

Планирование, или централизованное управление экономической деятельностью, предполагает наличие общих идеалов и общих ценностей; и его масштабы ограничены тем, в какой степени такого рода согласие относительно общей шкалы ценностей удается достичь либо навязать. [Ср. по данному и следующим вопросам мою работу: Freedom and the Economic System ("Public Policy Pamphlets", No. 29, [Chicago, 1939] и более позднюю по времени: The Road to Serfdom (Chicago: University of Chicago press, 1944). (Рус. пер.: Хайек Ф.А. Дорога к рабству. М., "Экономика", 1993.)] Ясно, что согласие это будет обратно пропорционально однородности и близости взглядов и традиций жителей той или иной территории. В национальном государстве подчинение воле большинства облегчается благодаря мифу о национальной независимости; поэтому нужно ясно отдавать себе отчет, что люди намного неохотнее станут подчиняться любым вмешательствам правительства в их повседневные дела, если контролирующее его большинство составляют представители разных национальностей и разных традиций. В конце концов, простой здравый смысл требует, чтобы власть центрального правительства в федерации, состоящей из многих разных народов, была ограниченной во избежание столкновений с растущим сопротивлением со стороны различных групп, входящих в ее состав. Что может более грубо вмешиваться в частные дела людей, чем централизованное управление экономической жизнью с его неизбежным дискриминационным подходом к разным группам? Вряд ли вызывает сомнения, что в федерации поле для регулирования экономической жизни будет у центрального правительства меньше, чем в национальном государстве. И поскольку, как мы видели, полномочия составляющих федерацию государств будут урезаны даже еще сильнее, большая часть ставшего привычным для нас вмешательства в экономическую жизнь окажется совершенно неосуществима при федеративном устройстве.

Этот момент можно лучше всего проиллюстрировать, если мы на минуту обратим внимание на проблемы, поднятые наиболее развитой формой планирования -- социализмом. Давайте сначала поставим вопрос, могло ли бы когда-нибудь социалистическое государство, например СССР, войти в федерацию с атлантическими демократическими государствами. Ответ будет решительно отрицательным -- не потому, что другие государства не захотели бы принять Россию, но потому, что СССР никогда не мог бы подчиниться условиям, которые наложила бы федерация, и допустить свободное движение товаров, людей и денег через свои границы, сохраняя в то же время свою социалистическую экономику.

С другой стороны, если мы рассмотрим возможность введения социалистического режима для всей федерации в целом, включая Россию, неосуществимость такой схемы сразу же становится очевидной. При различиях в уровне жизни, традициях и образовании, которые существовали бы в такой федерации, было бы, конечно, невозможно найти демократическое решение главных проблем, стоящих перед социалистическим планированием. Но даже если мы рассмотрим федерацию, составленную только из нынешних демократических государств, как, например, предложил Кларенс Стрейт, трудности введения общего социалистического режима вряд ли были бы меньше. Вполне представимо, что французы или англичане доверили бы охрану своей жизни, свободы и собственности -- короче, функции либерального государства -- надгосударственной организации. Но чтобы они были готовы предоставить правительству федерации власть управлять их экономической жизнью, решать, чту они должны производить и потреблять, представляется и невозможным, и нежелательным. Вместе с тем в федерации эти полномочия не могли бы быть оставлены и национальным государствам; следовательно, федерация, по-видимому, означала бы, что ни одно правительство не имело бы достаточных полномочий для осуществления социалистического планирования экономической жизни.

4

Вывод о том, что в федерации часть экономических полномочий, сейчас обычно принадлежащих национальным государствам, не могла бы осуществляться ни ею самой, ни входящими в ее состав отдельными государствами, подразумевает, что в целях жизнеспособности федерации роль правительства везде и во всем должна быть меньше. Определенные направления экономической политики должна осуществлять либо федерация, либо никто. Будут ли предоставлены федерации полномочия на это, зависит от возможности достичь подлинного согласия не только о том, должна ли она пользоваться такими полномочиями, но и о том, как они должны ею использоваться. Главное в том, что во многих случаях, когда окажется невозможно достичь подобного согласия, нам придется скорее пойти на то, чтобы не иметь законодательства в определенной сфере вообще, чем иметь законодательство государств-членов, разрушающее экономическое единство федерации. В сущности, выражение готовности вообще не иметь законодательства по некоторым вопросам, чем иметь его на уровне отдельных государств, будет серьезнейшей проверкой, являемся ли мы интеллектуально зрелыми для создания такой надгосударственной организации.

Это вопрос, по поводу которого в существующих федерациях постоянно возникали трудности и по поводу которого, надо признать, "прогрессивные" движения обычно смыкались с темными силами. В частности, в США все прогрессивные деятели были явно склонны оказывать поддержку законодательству штатов во всех случаях, когда по тому или иному вопросу не удавалось выработать федеральное законодательство, независимо от того, было ли такое законодательство штатов совместимо с сохранением экономического единства союза. <Понятия "штат" и "государство" в английском языке обозначаются одним словом -- "state". Поэтому нужно иметь в виду, что, когда Хайек ведет речь об американских штатах или швейцарских кантонах, для него это примеры того, каким может оказаться положение национальных государств в рамках предполагаемой федерации. (Прим. науч. ред.)> В результате в США и точно так же в Швейцарии сепаратная экономическая политика отдельных штатов и кантонов зашла уже настолько далеко, что вызывает постепенную дезинтеграцию общей экономической зоны [по США ср.: R.L.Buell, Death by Tariff: Protectionism in State and Federal Legislation ("Public Policy Pamphlets", No. 27, (Chicago, 1939), и F.E.Melder, Barriers to Inter-state Commerce in the United States (Orono, Me., 1937)].

Опыт этих федераций показывает, что для предотвращения подобных тенденций вряд ли достаточно запретить тарифы и аналогичные явные препятствия на пути торговли между частями федерации. Уклонение от этих запретов отдельным штатом, взявшим курс на местное планирование с помощью административных правил, оказалось столь легким делом, потому что эффективной защиты можно достигать с помощью таких шагов, как установление санитарных норм, обязательное прохождение разного рода проверок, взыскание сборов за эти и другие меры административного контроля. Ввиду изобретательности, демонстрируемой в этом отношении законодателями штатов, становится ясно, что никакие специальные запреты в конституции федерации не помогут предотвратить подобное развитие событий. Вероятно, федеральному правительству следовало бы дать некие общие полномочия по ограничению таких мер. Это означает, что федерация должна будет обладать негативными полномочиями с тем, чтобы не допускать определенные формы вмешательства в экономическую деятельность государств-членов, хотя при этом она может не иметь позитивных полномочий на то, чтобы действовать вместо них. В США различные статьи Конституции, защищающие собственность и свободу договоров, особенно положения пятой и четырнадцатой поправок, касающиеся "надлежащей правовой процедуры", выполняют в какой-то степени эту функцию и, вероятно, больше, чем это в целом осознается, способствовали предотвращению ускоренной дезинтеграции на множество отдельных экономических зон. Но в результате они стали объектом настойчивых атак со стороны всех требующих более быстрого распространения государственного контроля на экономическую жизнь.

Конечно, всегда останутся определенные виды государственной деятельности, которые с наибольшей эффективностью будут вестись на территориях, соответствующих нынешним национальным государствам, и которые в то же время могут осуществляться, не ставя под угрозу экономическое единство федерации. Но в целом, по-видимому, в федерации ослабление экономической власти отдельных государств постепенно пошло бы -- и должно было бы пойти -- гораздо дальше, чем это будет видно с первого взгляда. Их полномочия не только уменьшатся в силу того, что часть функций возьмет на себя федерация, а часть функций, которые не могут выполняться ни федерацией, ни составившими ее государствами, придется оставить свободными от законодательного контроля, но и в силу того, что, вероятно, будет осуществлен переход значительной части полномочий от государств-членов к более мелким единицам. Есть много видов деятельности, доверенных сегодня суверенным государствам только для усиления их как таковых, но в действительности они могли бы гораздо эффективнее осуществляться на местном уровне или, по крайней мере, более мелкими единицами. В федерации все аргументы в пользу централизации, основанные на желании сделать суверенное национальное государство настолько сильным, насколько возможно, исчезают -- фактически появляется нечто обратное. Большинство желательных форм планирования могло бы проводиться сравнительно небольшими территориальными единицами. Кроме того, конкуренция между такими единицами при невозможности возведения барьеров служила бы благотворным ограничителем их деятельности и, оставляя открытыми возможности для желательного экспериментирования, держала бы их строго в соответствующих границах.

Следует, возможно, подчеркнуть, что все это не подразумевает отсутствия в будущем достаточного поля для экономической политики внутри федерации или отсутствия потребности в предельном невмешательстве в экономические дела. Это означает только, что планирование в федерации не может принимать формы, которые сегодня преимущественно известны под этим названием; что не должно быть повседневного вмешательства и регулирования вместо действия безличных сил рынка; и, в частности, что не должно быть и следа того "развития нации на базе контролируемых монополий", с мыслью о котором, как недавно указал влиятельный еженедельный журнал, "британские лидеры все больше свыкаются" [Spectator, March 3, 1939]. В федерации экономическая политика должна будет принять форму обеспечения рациональной и стабильной правовой рамки, в пределах которой индивидуальная инициатива будет иметь по возможности самое широкое поле для проявления и побуждаться действовать максимально благотворно; эта политика должна будет также дополнять работу конкурентного механизма там, где оказание определенных услуг в силу их природы не может осуществляться или регулироваться ценовой системой. Но в той мере, в какой это касается политики федерации как таковой, она, в сущности, должна быть политикой долгосрочной, проведение которой только облегчается тем фактом, что "в долгосрочном периоде все мы будем покойники", и она не должна использоваться, как часто бывает сегодня, в качестве предлога для действий по принципу aprи nous le deluge <после нас хоть потоп (фр.)>; долгосрочный характер решений, которые придется принимать, делает практически невозможным предвидение всех их последствий для отдельных индивидов и групп, что предотвращает принятие решений путем борьбы между наиболее могущественными "интересами".

В пределах короткой статьи трудно рассмотреть сколько-нибудь подробно положительные задачи либеральной экономической политики, которую должна была бы проводить федерация. Невозможно также привести дополнительные соображения по таким важным проблемам, как денежная или колониальная политика, которые, конечно, будут существовать и при федерации. Можно, однако, добавить по этому пункту, что вопрос, который, вероятно, встал бы первым -- должны ли колонии управляться отдельными государствами-членами или федерацией, -- имел бы сравнительно второстепенное значение. При реальной политике открытых дверей по отношению ко всем членам экономические выгоды от владения колониями, управляйся они федерацией или входящими в ее состав национальными государствами, будут примерно одинаковыми для всех членов федерации. Но в целом было бы безусловно предпочтительнее, чтобы их управление осуществлялось на федеральном, а не национальном уровне.

5

Поскольку до сих пор доказывалось, что либеральный по сути экономический режим есть необходимое условие для успеха любой межгосударственной федерации, можно добавить, что обратное утверждение не менее справедливо: отмена национальных суверенитетов и создание эффективного международного правопорядка есть необходимое дополнение и логическое завершение либеральной программы. В недавнем обсуждении международного либерализма правильно утверждалось: одним из главных недостатков либерализма XIX века было то, что его сторонники не смогли вполне понять, что достижение признаваемой всеми гармонии интересов жителей различных государств возможно только в рамках системы международной безопасности [L.C.Robbins, Economic Planning and International Order (1937), p. 240]. Выводы, которые профессор Роббинс делает из своих рассуждений по этим проблемам и которые суммированы в утверждении, что "не должно быть ни альянса, ни полной унификации; ни Staatenbund, ни Einheitsstaat, а Bundesstaat<ни союза государств, ни унитарного государства, а федеративное государство (нем.)> [Ibid., p. 245], по сути совпадают с политическими аспектами выводов Кларенса Стрейта, которые он недавно подробно разработал.

Отсутствие больших успехов у либерализма XIX века обусловлено в основном тем, что ему не удалось продвинуться в этом направлении. Из-за несчастливого стечения исторических обстоятельств главной причиной тому стало его последовательное объединение сначала с силами национализма, а затем социализма, при том, что и то и другое равно несовместимо с его центральным принципом. [Эта тенденция хорошо просматривается на примере Джона Стюарта Милля. Его постепенный сдвиг к социализму, конечно, хорошо известен, однако из националистических доктрин он также воспринял больше, чем совместимо с его в целом либеральной программой. В "Размышлениях о представительном правлении" (р. 298) он заявляет: "В целом, необходимым условием свободных институтов является, чтобы границы государств совпадали в основном с границами наций". На это лорд Актон возражал, что "соединение различных наций в одном Государстве есть условие цивилизованной жизни столь же необходимое, как соединение людей в обществе" и что "эта многоликость одного и того же государства является надежным щитом, ограждающим человека от вторжения правительства в сферы, стоящие к нему ближе, чем общая для всех политика, иначе говоря, от посягательств власти на ту область общественной жизни, которая избегает законодательства и управляется своими спонтанными законами". (History of Freedom and Other Essays [1909], p. 290.) (Рус. пер.: Лорд Актон. Очерки становления свободы. L., Overseas Publications Interchange Ltd., 1992, с. 126.)] Первоначальный союз либерализма с национализмом был вызван к жизни тем историческим совпадением, что в XIX веке национализм в Ирландии, Греции, Бельгии и Польше, а позднее в Италии и Австро-Венгрии боролся с тем же видом угнетения, которому противостоял либерализм. Впоследствии он оказался близок к социализму, поскольку согласие с некоторыми конечными целями на время затмило полную несовместимость способов, какими два движения пытались этих целей достичь. Но теперь, когда национализм и социализм соединились -- не только в названии -- в мощную организацию, угрожающую либеральным демократиям, и когда даже внутри этих демократий социалисты определенно все больше сдвигаются к национализму, а националисты -- к социализму, не будет ли чрезмерным надеяться на возрождение истинного либерализма, верного своим идеалам свободы и интернационализма и оставившего свои временные уклонения в сторону националистического и социалистического лагерей? Идея межгосударственной федерации в качестве последовательного развития либеральной точки зрения должна суметь обеспечить новую point d'appui <точку опоры (фр.)> для всех либералов, отчаявшихся и оставивших свой символ веры в период бесцельных блужданий.

Либерализм, о котором мы говорим, это, конечно, не принадлежность какой-то партии; это подход, служивший перед Первой мировой войной общей почвой практически для всех граждан западных демократий и составляющий основу демократического правления. Если одна партия, возможно, сохранила немножко больше от этого либерального духа, чем другие, они все тем не менее сбились с дороги в ту или иную сторону. Но осуществление идеала международного демократического порядка требует его воскрешения в истинной форме. Правление путем соглашений возможно только в том случае, если мы не требуем от правительства действовать в тех сферах, где мы не способны достичь подлинного согласия. Если в международной области окажется, что демократическое правление возможно только в том случае, когда задачи международного правительства ограничены по сути либеральной программой, это лишь подтвердит опыт национальных государств, где с каждым днем становится все очевиднее, что демократия способна функционировать, только если мы не перегружаем ее и если большинство не злоупотребляет своей властью для посягательств на индивидуальную свободу. И все же, если цена, которую нам придется заплатить за международное демократическое правление, есть ограничение власти и сферы деятельности правительства, она, безусловно, не слишком высока, и все те, кто искренне верят в демократию, должны быть готовы ее заплатить. Демократический принцип "считать головы, чтобы не свернуть их" -- это, в конце концов, единственный известный до сих пор метод мирных перемен, испытанный и признанный достаточным. Что бы ни думали о других целях правительства, конечно, первенство должно быть отдано предотвращению войн и гражданских конфликтов, и, если добиться этого можно лишь путем сведения деятельности правительств к выполнению только этой и еще немногих основных задач, другим идеалам придется уступить.

Я не приношу извинений за указание препятствий на пути к цели, в которую глубоко верю. Я убежден в реальности существующих на нем трудностей и в том, что если мы их не признаем с самого начала, то позднее они могут сложиться в скалу, о которую разобьются все надежды на международную организацию. Чем скорее мы осознаем эти трудности, тем быстрее мы можем надеяться их преодолеть. Как мне кажется, если идеалы, разделяемые многими, могут осуществиться только теми путями, которые сейчас поддерживает незначительное меньшинство, то ни академическая беспристрастность, ни соображения целесообразности не должны помешать кому-либо сказать, чту он признает правильными средствами для достижения данной цели -- даже если окажется, что это средства, которым отдает предпочтение какая-то политическая партия.