27 август 2020
Либертариум Либертариум

1

Есть все основания полагать, что мы наконец входим в эру аргументированного обсуждения того, что долгое время некритически считалось реорганизацией общества на рациональной основе. Более полувека шло непрерывное распространение веры в сознательное регулирование всех общественных дел, которое непременно окажется более успешным, чем кажущееся случайным взаимодействие независимых индивидов. В итоге сегодня вряд ли где-либо в мире есть политическая группа, не выступающая, в стремлении к той или иной цели, за централизованное руководство большинством видов человеческой деятельности. Казалось, что так легко улучшить институты свободного общества, которые все больше и больше начинали считать результатом простой случайности, продуктом своеобразного исторического развития, которое вполне могло бы принять иное направление. Внести порядок в этот хаос, приложить разум к организации общества и сформировать его сознательно, во всех деталях, в соответствии с человеческими желаниями и общими идеями справедливости -- это представлялось единственной линией действий, достойной разумного существа.

Однако в наши дни уже ясно " и это, по-видимому, признали бы все стороны, -- что в течение основного периода, когда шло нарастание этой веры, некоторые из наиболее серьезных проблем предполагавшейся реорганизации не были даже осознаны, не говоря уже об успешном их разрешении. Многие годы обсуждение социализма -- а на протяжении большей их части движение в пользу сознательного руководства обществом вырастало исключительно из социализма в собственном смысле слова -- было почти полностью сосредоточено на этических и психологических аспектах. С одной стороны, существовал общий вопрос, требуют ли соображения справедливости реорганизации общества по социалистическим схемам и какие принципы распределения дохода следует рассматривать как справедливые. С другой стороны, оставался вопрос, можно ли быть уверенными, что люди вообще обладают теми моральными и психологическими качествами, которые смутно представлялись необходимыми для работы социалистической системы. Однако, хотя этот последний вопрос вызывает некоторые реальные трудности, он фактически не затрагивает самой сути проблемы. Если о чем и спрашивали, то только о том, будут ли власти нового государства в состоянии заставить людей должным образом осуществлять их планы. Под сомнение ставилась лишь практическая вероятность выполнения планов, но не сама возможность достижения планированием желательных целей даже в том идеальном случае, когда такого рода трудности отсутствовали бы. Представлялось, таким образом, что проблема касается только психологии или обучения, где "только" означает, что после начальных трудностей эти препятствия, конечно же, будут преодолены.

Если бы все обстояло так, тогда экономистам нечего было бы сказать об осуществимости подобных предложений, да и в самом деле трудно себе представить какую бы то ни было научную дискуссию об их достоинствах. Это было бы проблемой этики или скорее индивидуальных ценностных суждений, где разные люди могли бы спорить или соглашаться, но где невозможно было бы применять рациональные аргументы. Некоторые вопросы оставались бы для решения психологу, если у него действительно есть какой-то способ сказать, что будут представлять собой люди в абсолютно других обстоятельствах. Кроме этого ни один ученый, тем паче экономист, не мог бы что-либо сказать о проблемах социализма. Многие люди, веря в то, что знание экономиста применимо только к проблемам капиталистического общества (то есть к проблемам, вырастающим из своеобразных человеческих институтов, которые отсутствовали бы в мире, организованном на иных принципах), до сих пор считают, что это именно так.

2

Не всегда очевидно, основано ли столь широко распространенное мнение на твердом убеждении, что в социалистическом мире не было бы никаких экономических проблем, или же оно просто показывает, что придерживающиеся его люди не знают, что такое экономические проблемы. Вероятно, чаще всего справедливо последнее. И это вовсе не удивительно. Крупные экономические проблемы, которые видит экономист и которые, утверждает он, придется решать и в коллективистском обществе, это не те проблемы, какие в настоящее время сознательно решаются каждым, то есть не экономические проблемы домашнего хозяйства. В чисто конкурентном обществе каждого волнуют только его собственные экономические проблемы. Вследствие этого нет причин, почему экономические проблемы в понимании экономиста должны быть известны другим. Однако общество точно так же, как и индивид, должно распределять имеющиеся ресурсы между различными вариантами их употребления, что и составляет экономическую проблему; и хотя ответ на нее никем сознательно не дается, конкурентный механизм обеспечивает все же какой-то способ ее решения.

Несомненно, если выразить это в столь общем виде, то все с готовностью согласились бы, что такая проблема существует. Но лишь немногие осознают, что она коренным образом отличается не только по трудности, но и по характеру от проблем инженерного типа. Растущая озабоченность современного мира техническими проблемами не позволяет увидеть абсолютно иной характер экономической проблемы и, вероятно, является основной причиной того, что ее природа понимается все меньше. В то же время обыденное словоупотребление, используемое при обсуждении проблем как одного, так и другого типа чрезвычайно усилило путаницу. Знакомая всем фраза о "стремлении достигать наилучших результатов при данных средствах" приложима к обеим проблемам. Металлург, ищущий метод получения максимального выхода металла из данного количества руды; военный инженер, пытающийся в кратчайший срок возвести мост с данным количеством людей; оптик, дерзающий создать телескоп, который позволит астрономам добраться до еще более отдаленных звезд, " все они заняты исключительно техническими проблемами. Общий характер этих проблем предопределен тем, что в каждом случае имеется единственная задача, абсолютная заданность целей, на которые должны быть употреблены доступные средства. Если такие средства представляют собой фиксированное количество денег, которые должны быть истрачены на производственные факторы при данных ценах, это также не меняет фундаментального характера проблемы. С этой точки зрения заводского инженера, выбирающего лучший способ производства данного товара на основе данных цен, интересуют только технические проблемы, хотя он может сказать, что старается найти самый экономичный способ. Однако единственный элемент, который делает его решение экономическим по последствиям, это не какая-то часть его расчетов, а тот факт, что он использует как основу для своих расчетов цены, как они устанавливаются рынком.

Проблемы, с которыми пришлось бы столкнуться руководителю всей экономической деятельности общества, только в том случае были бы похожи на те, что решает инженер, если бы иерархия различных потребностей общества по их важности была установлена таким однозначным и абсолютным образом, что всегда обеспечивала бы средства для самой первой из них, невзирая на затраты. Если бы он мог решить сначала, как лучше всего удовлетворить наиболее важную потребность -- скажем, произвести необходимое количество продовольствия, -- как если бы эта потребность была единственной, и думать о снабжении одеждой только в том случае, если и когда для этого оставались бы средства после полного удовлетворения нужд в продовольствии, тогда никакой экономической проблемы не возникало бы: ведь в этом случае осталось бы только то, что не могло использоваться для первой цели -- то ли потому, что это нельзя было превратить в продовольствие, то ли потому, что оно было уже больше не нужно. Критерий был бы прост: произведено ли максимально возможное количество продовольствия и не могло ли применение иных методов дать его больше. Однако задача потеряет свой чисто технический характер и станет по природе совершенно иной, если условием будет поставлено, чтобы по возможности больше ресурсов было оставлено для других целей. Тогда возникает вопрос, что это такое -- большее количество ресурсов. Если один инженер предлагает метод, оставляющий для иных целей много земли, но совсем мало рабочей силы, тогда как другой инженер " метод, оставляющий много рабочей силы и мало земли, то как можно решить при отсутствии какого-либо эталона для оценки, что считать большим количеством? При наличии только одного фактора производства это можно было бы однозначно определить чисто технически, потому что тогда главная проблема по всем направлениям производства вновь свелась бы к получению максимального объема продукции от данного количества одинаковых ресурсов. Оставшаяся экономическая проблема -- сколько производить по каждому направлению -- была бы в этом случае крайне простой и малозначащей. Такая возможность, однако, исчезает, как только появляются два или более факторов.

Экономическая проблема, следовательно, возникает, как только различные цели начинают конкурировать за имеющиеся ресурсы. Признаком ее присутствия является то, что издержки приходится принимать в расчет. Издержки в данном случае, как и всегда, означают просто выгоды, которые были бы извлечены при использовании данных ресурсов в иных целях. Не имеет большого значения, будет ли это просто использование части рабочего дня для восстановления сил или использование материальных ресурсов для производства какой-то другой продукции. Ясно, что такие решения должны будут приниматься в экономической системе любого мыслимого рода, где бы ни приходилось человеку выбирать между альтернативными употреблениями ресурсов. Однако выбор между возможными альтернативами их использования нельзя осуществлять таким безусловным образом, как в приведенном выше примере. Даже если руководитель экономической системы был бы совершенно уверен, что пища для одного человека всегда важнее, чем одежда для другого, это никоим образом не означает, что оно также более важно, чем одежда для двух или десяти других людей. Если мы посмотрим на менее элементарные нужды, становится ясно, насколько этот вопрос является критическим. Вполне может быть, что, хотя потребность в лишнем враче сильнее потребности в лишнем учителе, все же при условиях, когда подготовить лишнего врача стоит в три раза дороже, чем лишнего учителя, может оказаться, что три учителя предпочтительнее одного врача.
Как уже говорилось, то, что при нынешнем порядке вещей такие экономические проблемы не решаются с помощью чьей-либо сознательной воли, приводит к тому, что большинство людей не осознает их существования. Решения о том, когда и сколько производить, " это экономические решения в строгом смысле. Однако принятие такого решения (decision) отдельным индивидом есть только часть решения (solution) экономической проблемы. Принимающий такое решение человек принимает его на основе данных цен. Тот факт, что своим решением он в определенной, возможно, очень малой степени влияет на эти цены, не окажет воздействия на его выбор. Другая часть проблемы решается функционированием системы цен. Но она решается способом, выявляемым лишь при систематическом изучении работы такой системы. Уже высказывалась мысль, что для работы этой системы совершенно необязательно, чтобы кто-либо ее понимал. Но люди вряд ли дадут ей работать, если не будут ее понимать.

Реальное положение дел здесь хорошо отражено в расхожих оценках сравнительных достоинств экономиста и инженера. Вероятно, не будет преувеличением сказать, что для большинства людей инженер -- это человек, который действительно делает дело, а экономист -- это гнусный субъект, который, сидя в своем кресле, разглагольствует, почему усилия инженера, предпринимаемые из самых лучших побуждений, идут прахом. И в известном смысле это не так уж далеко от правды. Но абсурдно думать, что силы, которые экономист изучает и которым инженер, скорее всего, не придает значения, действительно не важны и на них не надо обращать внимания. Требуется специальная подготовка экономиста для того, чтобы увидеть, как спонтанные силы, ограничивающие амбиции инженера, сами обеспечивают способ решения проблемы, которую иначе пришлось бы решать сознательно.

3

Помимо заметно возросшей сложности современной техники производства есть, однако, другие причины нашего сегодняшнего неумения замечать существование экономических проблем. Так было не всегда. В течение сравнительно короткого периода в середине прошлого века широкая публика видела и понимала экономические проблемы, несомненно, намного лучше, чем теперь. Но классическая система политической экономии, чье необычайное влияние способствовало такому пониманию, опиралась на ненадежные и частично на явно ложные основания; она достигла своей популярности ценой сверхупрощения в некоторых вопросах, оказавшегося губительным. И лишь много позднее, после того, как ее учение утратило свое влияние, постепенная перестройка экономической теории показала, что недостатки основных понятий классической политической экономии обесценили ее объяснение функционирования экономической системы в гораздо меньшей степени, чем это казалось вначале. Но в этот промежуточный период был нанесен непоправимый ущерб. Падение классической системы привело к дискредитации самой идеи теоретического анализа и была предпринята попытка заменить простым описанием экономических явлений понимание их причин. Вследствие этого было утрачено достижение целых поколений ученых " понимание природы экономической проблемы. Интересовавшиеся еще общим анализом экономисты были слишком озабочены восстановлением чисто абстрактных основ экономической науки, чтобы оказывать заметное влияние на мнения относительно политики.

В основном из-за этого временного затмения аналитической экономической теории реальные проблемы, связанные с проектами плановой экономики, на удивление мало исследовались. Однако это затмение никоим образом не было обусловлено только врожденной слабостью старой экономической науки и проистекавшей отсюда потребностью в перестройке общей теории. Оно и не имело бы такого эффекта, если бы не совпало с подъемом другого движения, определенно враждебного рациональным методам в экономической науке. Была общая причина, одновременно подрывавшая позиции экономической теории и усиливавшая рост школы социализма; она определенно отбивала охоту к любым размышлениям о реальном функционировании общества будущего. Этой причиной стал подъем так называемой исторической школы в экономической науке [некоторые моменты, которых я могу здесь лишь коснуться, я развил более полно в своем обращении "Направление развития экономической мысли" (Economica, May, 1933)], суть ее точки зрения состояла именно в том, что установить экономические законы можно только путем применения к историческому материалу методов естественных наук. Но природа этого материала такова, что любая попытка подобного рода обречена вырождаться в голый протокол, описательство и полный скептицизм относительно существования каких-либо законов вообще.

Нетрудно понять, почему так должно было случиться. Во всех науках, кроме имеющих дело с общественными явлениями, опыт показывает нам только результат процессов, которые мы не можем непосредственно наблюдать и в реконструировании которых состоит наша задача. Все наши заключения относительно природы этих процессов по необходимости гипотетичны, и единственная проверка справедливости таких гипотез сводится к тому, что они оказываются равно применимы к объяснению других явлений. Что позволяет нам прийти таким индуктивным путем к формулированию общих законов или гипотез, касающихся причинной обусловленности, так это то, что возможность экспериментирования, наблюдения за повторением одних и тех же явлений при идентичных условиях, выявляет существование определенных регулярностей в отслеживаемых явлениях.

Однако в общественных науках положение прямо противоположно. С одной стороны, эксперимент невозможен и, следовательно, мы не располагаем сведениями о четких регулярностях в сложных явлениях, как в естественных науках. Но, с другой стороны, положение человека посередине между естественными и социальными явлениями -- по отношению к первым он есть следствие, а по отношению ко вторым -- причина -- приводит к тому, что важнейшие опорные факты, нужные нам для объяснения социальных явлений, частью принадлежат к общему опыту, а частью к "материи" нашего мышления. В общественных науках именно элементы сложных явлений известны абсолютно бесспорно. В естественных науках о них в лучшем случае можно только высказывать догадки. Существование таких элементов настолько достовернее, чем любые регулярности в порождаемых ими сложных явлениях, что именно они и составляют подлинно эмпирический фактор в общественных науках. Вряд ли можно сомневаться, что серьезная путаница, касающаяся логической природы двух групп дисциплин, связана именно с тем, что в их доказательствах эмпирический элемент занимает разное место. Бесспорно, что и общественные и естественные науки должны пользоваться дедуктивными умозаключениями.

Существенное различие между ними состоит в том, что в естественных науках процесс дедукции должен начинаться с какой-то гипотезы, являющейся результатом индуктивных обобщений, тогда как в общественных науках он начинается прямо с известных эмпирических элементов и использует их для отыскания в сложных явлениях регулярностей, которые непосредственными наблюдениями установить невозможно. Они представляют собой, так сказать, эмпирико-дедуктивные науки, продвигающиеся от известных элементов к закономерностям в сложных явлениях, которые не могут быть прямо установлены. Однако здесь не место для обсуждения вопросов методологии ради них самих. Нам требуется только показать, как получилось, что в эпоху великих триумфов эмпиризма в естественных науках была сделана попытка навязать те же эмпирические методы общественным наукам, которая неминуемо должна была привести к катастрофе. Начинать в этой области не с того конца, искать регулярности в таких сложных явлениях, которые никогда нельзя встретить дважды в одинаковых условиях, не могло привести ни к чему иному, кроме как к выводу, что нет никаких общих законов, никаких внутренних необходимых связей, обусловленных неизменным характером составных элементов, и что единственной задачей -- в особенности экономической науки -- является описание исторических изменений. Только из-за этого отказа от подобающих методов анализа, вполне устоявшихся в классический период, стало считаться, что в общественной жизни нет других законов, кроме сотворенных человеком, и что все наблюдаемые явления представляют собой просто продукт социальных или правовых институтов, всего лишь "исторические категории", и никоим образом не проистекают из основополагающих экономических проблем, с которыми приходится сталкиваться человечеству.

4

В сущности, наиболее мощная школа социализма из всех, что до сих пор видел мир, во многих отношениях является детищем подобного рода историцизма. Хотя Карл Маркс в чем-то усвоил инструментарий экономистов-классиков, он почти не использовал их главное достижение на все времена -- анализ конкуренции. Зато он всей душой принял центральное положение исторической школы о том, что большинство феноменов экономической жизни являются не результатом постоянно действующих причин, но всего лишь продуктом специфического исторического развития. Не случайно, что Германия, где историческая школа пользовалась широчайшей популярностью, была также и страной, где с наибольшей готовностью приняли марксизм.

Тот факт, что наиболее влиятельная школа социализма была так тесно связана с общими антитеоретическими тенденциями в общественных науках, со временем оказал глубочайшее воздействие на все дальнейшее обсуждение реальных проблем социализма. Весь этот подход не только породил характерную неспособность увидеть хоть какую-то из постоянно существующих экономических проблем вне конкретных исторических рамок, но Маркс и марксизм вполне последовательно продолжали всячески отбивать охоту к исследованию реальной организации и функционирования социалистического общества будущего. Если изменение должно быть вызвано неумолимой логикой истории, если оно является неизбежным результатом эволюции, тогда мало нужды в подробном знании о том, каким именно будет новое общество. Если почти все факторы, определяющие экономическую активность в нынешнем обществе, будут отсутствовать, если в новом обществе не будет никаких проблем, кроме обусловленных новыми институтами, созданными в процессе исторических преобразований, тогда действительно вряд ли возможно решить какую-либо из проблем социалистического общества заранее. Сам Маркс встречал только презрением и насмешкой любую попытку сознательно построить рабочий план такой утопии. Только иногда, и то в негативной форме, мы встречаем в его работах заявления о том, на что не будет похоже это новое общество. Тщетно искать в его писаниях какую-либо определенную формулировку общих принципов, которыми будет направляться экономическая деятельность в социалистическом сообществе. [Полезное собрание разрозненных замечаний по этой проблеме из работ Маркса, особенно из "Критики Готской программы", можно найти в книге: К.Tisch: Wirtschaftsrechnung und Verteilung im zentralistisch organisierten sozialistischen Gemeinwesen (1932), рр. 110--115.].

Позиция Маркса по этому вопросу долго воздействовала на социалистов его школы. Строить предположения о реальной организации социалистического общества значило для незадачливого автора немедленно заработать клеймо "ненаучности", самого страшного обвинения, которому мог подвергнуться член "научной" школы социализма. Но даже за пределами лагеря марксистов общее происхождение всех современных разновидностей социализма от некоего, по сути исторического, или "институционального", взгляда на экономические явления привело к успешному удушению всех попыток рассмотреть проблемы, которые пришлось бы решать социалистической политике. Как мы увидим, только в ответ на критику извне была в конце концов предпринята такая работа.

5

Мы достигли теперь момента, когда становится необходимо четко разделить несколько различных аспектов программы, которую мы до сих пор всю целиком определяли как социалистическую. Что касается начальной части того периода, когда росла вера в централизованное планирование, исторически оправданно будет поставить без особых оговорок знак равенства между идеей социализма и идеей планирования. В той мере, в какой затрагиваются основные экономические проблемы, это справедливо и по сей день. Необходимо все же признать, что во многих других отношениях социалисты и прочие современные сторонники планирования имеют полное право заявлять, что не несут никакой ответственности за программы друг друга. Здесь нам следует разграничить цели и средства, предлагавшиеся либо фактически необходимые для достижения поставленных целей. Существующая по поводу этого двусмысленность возникает потому, что необходимые для достижения целей социализма в более узком смысле средства могут использоваться и для других целей и что интересующие нас проблемы возникают из-за средств, а не из-за целей.

Общая цель всего социализма в более узком смысле -- "пролетарского" социализма -- есть улучшение положения неимущих классов общества путем перераспределения дохода, получаемого от собственности. Это подразумевает коллективную собственность на материальные средства производства, а также коллективистское управление и контроль за их использованием. Те же коллективистские методы можно, однако, поставить на службу совершенно другим целям. Аристократическая диктатура, например, может использовать те же методы для обеспечения интересов какой-либо расовой или иной элиты, а также для достижения какой-то отличной, откровенно антиэгалитарной цели. Дело усложняется еще и тем, что коллективистская форма собственности и контроля, составляющая суть любой из этих попыток отделить распределение дохода от частной собственности на средства производства, допускает разные степени ее применения. Пока будет удобнее употреблять термин "социализм" для обозначения традиционных социалистических целей, а термин "планирование" -- для обозначения метода их достижения, хотя позднее мы будем пользоваться понятием "социализм" в более широком смысле. Если же понимать его более узко, то тогда позволительно сказать, что можно иметь много планирования и мало социализма или мало планирования и много социализма. Как бы то ни было, метод планирования несомненно можно использовать и в целях, не имеющих ничего общего с нравственными целями социализма. Вопрос о том, действительно ли можно полностью отделить социализм от планирования -- а критика этого метода уже привела к такого рода попыткам, -- мы должны будем рассмотреть несколько позже.

С точки зрения задач научной дискуссии весьма удачно, что можно не только в теории, но и на практике отделить метод от цели. По поводу обоснованности высших целей науке сказать нечего. Их можно принимать или отвергать, но их нельзя доказать или опровергнуть. Все, о чем мы можем рационально спорить, так это могут ли -- и в какой степени -- данные меры привести к желаемым результатам. Однако если бы метод, о котором идет речь, был предложен только как средство для одной конкретной цели, на практике могло бы оказаться трудно отделить обсуждение технического вопроса от ценностных суждений. Однако поскольку одна и та же проблема средств встает в связи с совершенно несхожими нравственными идеалами, можно надеяться, что удастся полностью вывести ценностные суждения за рамки дискуссии.

Общее условие, необходимое для достижения распределения доходов, не зависящего от индивидуальной собственности на ресурсы -- ближайшей общей цели социализма и других антикапиталистических движений, состоит в том, что власти, определяющие принципы такого распределения, должны осуществлять также контроль за ресурсами. Так, каким бы ни было содержание данных принципов распределения, идей справедливого или, по-другому, желательного распределения доходов, они должны быть сходны в одном, чисто формальном, но крайне важном отношении. Они должны быть выражены в виде шкалы важности определенного числа конкурирующих индивидуальных целей. Именно этот формальный аспект, тот факт, что единая центральная власть должна решать экономическую проблему распределения ограниченного количества ресурсов между практически бесконечным числом конкурирующих целей, и составляет проблему социализма как метода. Фундаментальный вопрос заключается в том, способна ли такая центральная власть в сложных условиях большого современного общества перенести в жизнь содержание любой подобной шкалы ценностей с достаточной степенью точности, обеспечив при этом уровень благосостояния, равный или близкий к результатам конкурентного капитализма, а не в том, превосходит ли в том или ином отношении одна такая система ценностей другую. Нас здесь интересуют методы, общие для социализма в узком смысле и для всех других выступающих за плановое общество современных движений, а не конкретные цели социализма.

6

Поскольку дальше нас будут интересовать только методы, которые должны применяться, а не поставленные цели, с этого момента удобнее использовать термин "социализм" в более широком смысле. В этом смысле он охватывает, следовательно, все случаи коллективистского контроля над производственными ресурсами независимо от того, в чьих интересах этот контроль осуществляется. Однако, хотя мы и не нуждаемся ни в каком дополнительном определении конкретных преследуемых целей, зато есть потребность в более точном определении методов, которые мы собираемся рассмотреть. Есть, конечно, много разновидностей социализма, но их традиционные названия вроде "коммунизма", "синдикализма", "гильдейского социализма" никогда не давали нужной нам исчерпывающей классификации методов. Большинство этих названий в последнее время стали так тесно связаны с политическими партиями, а не с определенными программами, что они вряд ли могут быть полезны для нашей задачи. Для нас, в сущности, имеет значение лишь то, в какой мере каждая из этих разновидностей содержит требование централизованного контроля и управления ресурсами. Для того чтобы увидеть, насколько велики возможные расхождения по этому вопросу, вероятно, лучше всего начать с самой известной версии социализма и затем исследовать, в какой степени пропагандируемые им меры поддаются изменениям в том или ином направлении.

Программа, которая одновременно наиболее широко отстаивается и prima facie <на первый взгляд (лат.)> наиболее правдоподобна, предусматривает не только коллективную собственность, но и объединенное центральное руководство использованием всех материальных ресурсов производства. В то же время она допускает сохранение свободы выбора в потреблении и сохранение свободы выбора рода занятий. По крайней мере, именно так в основном интерпретировали марксизм социал-демократические партии на континенте и именно в этой форме представляет себе социализм огромное большинство людей. И в этой же форме социализм обсуждался наиболее широко; бульшая часть недавней критики сфокусирована на ней. В самом деле, она столь единодушно считалась единственно важной социалистической программой, что участники большинства дискуссий об экономических проблемах социализма не заботились о том, чтобы указывать, какую разновидность социализма они имеют в виду. Это имело достаточно неблагоприятные последствия, поскольку так никогда и не стало вполне ясно, относились ли определенные возражения или критические замечания только к данной конкретной форме или ко всем формам социализма.

По этой причине необходимо с самого начала учитывать имеющиеся альтернативные варианты и на каждой стадии обсуждения внимательно следить, проистекает ли какая-либо конкретная проблема из предпосылок, лежащих в основе всякой социалистической программы, или они обусловлены допущениями лишь какой-то из отдельных ее версий. Свобода выбора потребителя или свобода выбора занятий, например, никоим образом не являются необходимыми атрибутами всякой социалистической программы. Хотя прежние социалисты, как правило, отвергали мысль, что социализм отменит эти свободы, в более позднее время на критику социалистической позиции стали отвечать, что предполагаемые сложности возникнут только в том случае, если их сохранить, и что, если их отмена окажется необходимой, это никоим образом не будет слишком высокой ценой за другие преимущества социализма. Таким образом, нам необходимо учитывать подобную крайнюю форму социализма наравне с другими. Во многих отношениях она соответствует тому, что в прошлом обычно именовали "коммунизмом", то есть системе, где коллективная собственность распространялась бы не только на средства производства, но и на все блага и где к тому же центральная власть была бы в состоянии приказать любому человеку выполнять любую работу.

Общество такого типа, где все управляется централизованно, можно считать крайним случаем в длинном ряду систем с меньшей степенью централизации. Уже обсуждавшаяся более известная разновидность социализма идет несколько дальше в направлении децентрализации. Но она все же предусматривает планирование в широчайшем масштабе -- детальное руководство единой центральной властью практически всей производственной деятельностью. Здесь нас не интересуют ранние системы более децентрализованного социализма вроде гильдейского социализма или синдикализма, поскольку сейчас, видимо, стало уже общепризнанным, что они не предлагали вообще никакого механизма рационального управления экономической деятельностью. Однако уже ближе к сегодняшним дням, опять-таки главным образом в ответ на критику, среди мыслителей-социалистов возникла тенденция вновь вводить в свои схемы некоторую степень конкуренции с тем, чтобы преодолеть сложность, которая, по их признанию, возникла бы в случае полностью централизованного планирования. На данной стадии нам не надо подробно рассматривать возможные формы соединения конкуренции между отдельными производителями с социализмом. Это будет сделано позднее [cм. главу IX настоящего издания]. Однако знать о них надо с самого начала -- по двум причинам. Во-первых, для того, чтобы в течение всего дальнейшего обсуждения помнить, что в известных пределах возможны отступления от полностью централизованного руководства всей экономической деятельностью, которое обычно считается типичным для всякого социализма. Во-вторых, что еще более важно, для того, чтобы можно было ясно видеть, в какой степени должен сохраняться централизованный контроль, дабы у нас оставалось право говорить о социализме, или какой минимум предположений позволит нам считать, что система попадает в рассматриваемую нами категорию. Даже если бы обнаружилось, что коллективная собственность на производственные ресурсы совместима с определением посредством конкуренции целей и способов употребления отдельных их единиц, мы все-таки должны предположить, что именно единая центральная власть будет решать вопросы типа "Кто должен распоряжаться данным количеством ресурсов в интересах общества?" или "Каким количеством ресурсов следует наделить различных "предпринимателей?"". По-видимому, таково минимальное допущение, совместимое с идеей коллективной собственности, -- наименьшая степень централизованного контроля, которая все же позволила бы сохранить за обществом право распоряжаться доходом, извлекаемым из материальных средств производства.

7

В отсутствие такого централизованного контроля над средствами производства планирование в том смысле, в каком употребляем этот термин мы, перестает быть проблемой. С этим, вероятно, согласилось бы большинство экономистов всех лагерей, хотя многие другие люди, верящие в планирование, еще думают о нем как о чем-то рационально осуществимом в рамках общества, основанного на частной собственности. На самом деле, однако, если под "планированием" понимать фактическое руководство производственной деятельностью путем директивных указаний о том, сколько производить, какие производственные методы применять или какие цены устанавливать, то легко можно показать не то, что это невозможно, но что любая подобная изолированная мера вызовет реакции, перечеркивающие ее смысл, и что любая попытка действовать последовательно неизбежно повлечет за собой дальнейшее наращивание мер контроля, пока вся экономическая деятельность не окажется под властью единого центра.

В рамках данного обсуждения социализма невозможно далее вникать в эту вполне самостоятельную проблему -- о государственном вмешательстве в капиталистическом обществе. Она упомянута здесь только для того, чтобы ясно сказать, что мы исключаем ее из своих рассуждений. С нашей точки зрения, общепринятый анализ показывает, что такое вмешательство не дает альтернативы, в пользу которой мог бы склониться рациональный выбор или от которой можно было бы ожидать стабильного и удовлетворительного решения какой-либо из проблем, из-за которых это вмешательство и предпринимается [ср.: L. von Mises, Interventionismus (Jena, 1929)].

Здесь снова, однако, нужно предостеречь от неверного толкования. Сказать, что упомянутое нами частичное планирование иррационально, все же не равнозначно утверждению, что единственная форма капитализма, допускающая рациональную защиту, есть полное laissez-faire в традиционном понимании. Нет никаких оснований предполагать, что исторически данные правовые институты непременно являются наиболее "естественными" в каком бы то ни было смысле. Признание принципа частной собственности никоим образом не подразумевает, что конкретное определение границ содержания этого права в том виде, как это установлено существующими законами, является единственно правильным. Вопрос, какова самая подходящая стабильная правовая рамка, способная обеспечить наиболее ровное и наиболее эффективное действие конкуренции, чрезвычайно важен. Надо признать, к сожалению, что экономисты им пренебрегали.

Но с другой стороны, признать возможность изменений в правовой рамке -- не значит допустить возможность иного типа планирования в том смысле, в каком мы до сих пор употребляли это слово. Здесь есть существенное различие, и его нельзя упускать из виду. Это различие между стабильной правовой рамкой, обеспечивающей все необходимые побудительные мотивы для адаптации частной инициативы к любым изменениям, и системой, где подобная адаптация осуществлялась бы центральным руководством. Именно это представляет реальную проблему, а не выбор: поддержание существующего порядка либо введение новых институтов. В каком-то смысле обе системы можно изобразить как продукт рационального планирования. Но в одном случае это планирование касается только стабильной институциональной рамки и без него можно обойтись, если есть готовность принять институты, сформировавшиеся в ходе медленного исторического процесса. В другом же случае ему придется иметь дело со всевозможными каждодневными изменениями.

Не может быть сомнений, что планирование последнего рода связано с переменами такого свойства и размаха, которые до сих пор не встречались в истории человечества. Иногда высказывается мнение, что происходящие сейчас изменения -- это всего лишь возврат к социальным формам доиндустриальной эпохи. Но такое представление ошибочно. Даже во времена расцвета средневековой цеховой системы, когда существовали самые широкие ограничения коммерции, они не применялись как средство фактического управления индивидуальной деятельностью. Они, конечно же, создавали далеко не самую рациональную стабильную рамку для индивидуальной деятельности, какую можно было бы придумать. Но по сути они были такой стабильной рамкой -- и только; внутри же нее текущая деятельность по индивидуальной инициативе имела полный простор. В своих попытках использовать старинный аппарат рестрикций в качестве орудия для практически каждодневных приспособлений к происходящим изменениям мы уже зашли намного дальше по пути к централизованному планированию текущей деятельности, чем когда бы то ни было раньше. Если мы последуем по пути, на который встали, если мы попытаемся действовать последовательно и бороться с саморазрушительными тенденциями, заключенными в любом изолированном акте планирования, мы точно пустимся в эксперимент, не имевший по сию пору исторических параллелей. Но даже на нынешней стадии мы уже зашли слишком далеко. Чтобы правильно оценить перспективы, необходимо осознать, что наша нынешняя система, загроможденная попытками частичного планирования и рестрикциями, почти настолько же далека от любой системы капитализма, которую можно было бы рационально защищать, как и от любой последовательной плановой системы. При любом исследовании возможностей планирования важно осознать, что считать альтернативой этому капитализм в его сегодняшнем виде -- заблуждение. Мы, безусловно, настолько же далеки от капитализма в его чистой форме, насколько и от любой системы централизованного планирования. Мир сегодня -- это просто интервенционистский хаос.

8

Классическая политическая экономия потерпела крах главным образом потому, что не смогла положить в основу своих объяснений фундаментального феномена ценности тот же анализ побудительных причин экономической деятельности, который она столь успешно применила к более сложным явлениям конкуренции. Трудовая теория ценности была скорее результатом поиска некоей иллюзорной субстанции ценности, нежели анализом поведения экономического субъекта. Решающий шаг в развитии экономической теории был сделан, когда экономисты задались вопросом, каковы в точности условия, заставляющие индивидов вести себя по отношению к благам определенным образом. Постановка вопроса в такой форме сразу же привела к признанию, что придание определенного значения, или ценности, единицам различных благ есть необходимый шаг в решении общей проблемы, возникающей везде, где множество целей конкурирует за ограниченное количество средств.

Вездесущность проблемы ценности, где бы ни протекала рациональная деятельность, была основным фактом, от которого могло отправляться систематическое изучение тех форм, в каких подобная деятельность могла проявляться при различных вариантах организации экономической жизни. В определенном отношении проблемы централизованно управляемой экономики с самого начала заняли видное место в изложениях современной экономической теории. Было, очевидно, настолько проще рассматривать фундаментальные проблемы, предполагая существование только одной последовательно применяемой шкалы ценностей, чем предполагая множественность индивидов со своими собственными шкалами, что в ранних разработках новых теоретических систем допущение коммунистического государства употреблялось часто -- и с немалой пользой -- как упрощающий прием[ср., в частности: F. von Wieser, Natural Value (London, 1893), passim]. Однако оно использовалось для того лишь, чтобы продемонстрировать, что любое решение с необходимостью породило бы в таком государстве, по сути, те же ценностные феномены -- ренту, заработную плату, прибыль и т.д., которые мы реально наблюдаем в конкурентном обществе. И тогда авторы обычно переходили к показу, как взаимодействие между самостоятельно осуществляющими деятельность индивидами спонтанно порождает эти феномены, не пытаясь выяснить, могут ли они порождаться в сложном современном обществе как-либо иначе. Простое отсутствие общей согласованной шкалы ценностей видимым образом лишало эту проблему всякой практической значимости. Это правда, что некоторые из ранних авторов новой школы не только думали, что они фактически решили проблему социализма, но и верили, что их исчисление полезностей дало средства, позволяющие вписать индивидуальную шкалу полезности в шкалу целей, объективно действующую для общества в целом. Однако теперь широко признано, что это последнее убеждение было просто иллюзией и что нет научных критериев, позволяющих нам сравнивать или оценивать относительную важность потребностей разных людей, хотя выводы, подразумевающие подобные незаконные межличностные сравнения полезностей, все еще можно встретить при обсуждении специальных проблем.

Тем не менее очевидно, что по мере того, как с успехами в изучении конкурентной системы выявлялась сложность спонтанно решаемых ею проблем, экономисты начинали все более и более скептически относиться к возможности решения тех же проблем сознательным путем. Пожалуй, стоит отметить, что еще в 1854 году наиболее известный из предшественников современной школы "предельной полезности", немец Герман Г. Госсен пришел к выводу, что замышляемая коммунистами центральная экономическая власть вскоре обнаружила бы, что поставила перед собой задачу, совершенно непосильную для отдельных людей.[H.H.Gossen, Entwicklung der Gesetze des menschlichen Verkehrs und der daraus fliessenden Regeln fьr menschliches Handeln (Braunschweig, 1854), р. 231: "Кроме того, из установленных выше положений относительно потребления, предполагающих повышение ценности любого предмета при уменьшении его массы и разнообразия и снижение его ценности в обратном случае, следует, что только благодаря утверждению частной собственности отыскивается мера для определения того, какое количество каждого товара целесообразнее всего производить при данных условиях. Поэтому проектируемый коммунистами центральный орган по распределению всевозможных работ очень скоро убедился бы на опыте, что взялся за задачу, разрешение которой далеко превосходит возможности отдельных людей" (курсив оригинала -- Прим. ред.).] Позднее экономисты современной школы часто указывали на тот пункт, который Госсен положил в основу своего возражения, -- трудность рационального расчета при отсутствии частной собственности. Особенно четко это выразил профессор Кэннан, подчеркнув, что цели социалистов и коммунистов могут быть достигнуты только путем "отмены как института частной собственности, так и практики обмена, без которых ценность, в любом разумном смысле слова, не может существовать". [E.Cannan, A History of the Theories of Production and Distribution (1893); 3d ed., 1917, p. 395. Позже профессор Кэннан внес также важный вклад в анализ проблемы международных отношений социалистических государств. См. его очерк: "Incompatibility of Socialism and Nationalism", in The Economic Outlook (London, 1912).] Однако, помимо общих формулировок подобного рода, критическое изучение возможностей социалистической экономической политики не слишком преуспело по той простой причине, что по поводу путей преодоления этих проблем не существовало никаких конкретных социалистических предложений, которые можно было бы исследовать. [Совершенно ускользнувшая от внимания попытка решить проблему с социалистической стороны, где сквозит некоторое понимание реальных трудностей, была сделана Г.Шульзером (G. Sulzer): Die Zukunft des Sozialismus (Dresden, 1899).]

Только в начале нынешнего века сделанное видным голландским экономистом Т.Г.Пирсоном общее утверждение, аналогичное только что рассмотренному, о невозможности практического осуществления социализма, вынудило наконец ведущего тогда теоретика марксистского социализма К.Каутского прервать традиционное молчание по поводу реального функционирования будущего социалистического государства. К.Каутский прочел лекцию, где не слишком охотно и со многими оправданиями дал описание того, что произойдет на следующий день после Революции. [Английский перевод этой лекции, первоначально прочитанной в Дельфте 24 апреля 1902 г. и вскоре опубликованной на немецком языке вместе с другой лекцией, прочитанной там же двумя днями ранее, был опубликован под заголовком "Социальная революция и назавтра после социальной революции" (London, 1907).] Но Каутский только показал, что реально даже не представляет себе той проблемы, которую видели экономисты. Таким образом, он дал Пирсону возможность подробно продемонстрировать в статье, первоначально появившейся в голландском журнале "Economist", что у социалистического государства будут свои проблемы с ценностью, как и у любой другой экономической системы, и что задача, которую надо решить социалистам, состоит в том, чтобы показать, как при отсутствии системы ценообразования должна определяться ценность различных благ. Эта статья стала первым важным вкладом в дискуссию об экономических аспектах социализма. Несмотря на то, что она осталась практически неизвестной за пределами Голландии и стала доступной только в немецком варианте после того, как дискуссия была начата независимо от нее другими авторами, статья эта до сих пор представляет особый интерес как единственный серьезный анализ данных проблем, опубликованный перед Первой мировой войной. Она особенно ценна анализом проблем, возникающих в сфере международного обмена между несколькими социалистическими государствами. [Английский перевод статьи Пирсона есть в сборнике: Collectivist Economic Рlanning, к которой настоящая работа послужила введением.]

Все последующие обсуждения экономических проблем социализма перед Первой мировой войной более или менее ограничивались доказательством того, что по меньшей мере такие основные ценовые категории как заработная плата, рента и процент должны будут фигурировать в расчетах планирующей власти в той же форме, в какой они присутствуют сегодня, и будут определяться, по сути, теми же факторами. Современное развитие теории процента сыграло особо важную роль в этой связи и после Бём-Баверка [в дополнение к его общей работе о проценте следует упомянуть очерк "Macht und цkonomisches Gesetz" (Zeitschrift fьr Volkswirtschaft, Sozialpolitik und Verwaltung [1914]), поскольку во многом он должен считаться прямым предварением более поздней критической работы] профессор Кассель был тем, кто убедительно показал, что процент должен будет составлять важный элемент для рационального расчета экономической деятельности. Однако никто из этих авторов даже не пытался показать, как прийти к этим важнейшим величинам на практике. Единственным, кто по меньшей мере приблизился к проблеме, стал итальянский экономист Энрике Бароне, развивший в статье "Министерство производства в коллективистском государстве" (1908) некоторые мысли Парето [V. Pareto, Cours d'economie politique, II (Lausanne, 1897), 364 ff.]. Эта статья представляет значительный интерес как пример размышлений о том, каким образом инструменты математического анализа экономических проблем можно было бы использовать для решения задач центральной власти, осуществляющей планирование. [Английский перевод работы Бароне опубликован как приложение к книге Collectivist Economic Рlanning.]

9

Когда с окончанием войны 1914--1918 гг. социалистические партии пришли к власти в большинстве государств Центральной и Восточной Европы, обсуждение всех этих проблем с необходимостью вошло в новую и решающую фазу. Победившим социалистическим партиям теперь надо было думать об определенной программе действий, и социалистическая литература следующих сразу за Первой мировой войной лет вначале была большей частью занята практическими вопросами организации производства на социалистических принципах. Эти дискуссии находились под большим влиянием опыта военных лет, когда государства создали управления по обеспечению продовольствием и сырьем, чтобы справляться с серьезной нехваткой большинства основных предметов потребления. Было общепризнано, что это доказало не только осуществимость централизованного управления экономической деятельностью и даже ее превосходство над системой конкуренции, но и то, что специальная техника планирования, разработанная для решения этих проблем, может с равным успехом применяться для постоянного регулирования социалистической экономики.

Кроме России, где скорость перемен в первые послереволюционные годы почти не оставила времени для спокойных размышлений, в основном в Германии и еще больше в Австрии эти вопросы дебатировались наиболее серьезно. Особенно в Австрии, социалисты которой долго играли ведущую роль в теоретической разработке социализма и в которой сильная и сохранившая единство социалистическая партия оказывала, вероятно, больше влияния на экономическую политику, чем в любой другой стране помимо России, проблемы социализма приобрели огромное практическое значение. Следует, пожалуй, упомянуть (это довольно любопытно), как мало серьезных исследований было посвящено экономическому опыту этой страны в первое десятилетие после Первой мировой войны, хотя он, наверное, имеет куда большее отношение к проблемам социалистической политики в Западном мире, чем все происшедшее в России. Однако что бы ни думать о значимости проведенных в Австрии реальных экспериментов, несомненно, что внесенный там теоретический вклад в понимание этих проблем останется значительной вехой в интеллектуальной истории нашего времени.

Среди всех этих ранних разработок социалистических авторов наиболее интересной во многих отношениях и, в любом случае, наиболее характерной для все еще очень ограниченного осознания затрагиваемых здесь экономических проблем является книга Отто Нейрата, которая появилась в 1919 г. В ней автор попытался показать, что опыт военных лет выявил возможность обходиться без всякого учета ценности при регулировании предложения предметов потребления и что все расчеты центральных планирующих органов должны и могут проводиться in natura, то есть что эти расчеты не должны вестись на основе какого-либо общепринятого мерила ценности, а можно производить их в натуральном выражении [Otto Neurath, Durch die Kriegswirtschaft zur Naturalwirtschaft (Munchen, 1919)]. Нейрат совершенно не заметил непреодолимых трудностей, которые отсутствие стоимостных расчетов создаст на пути любого рационального экономического использования ресурсов, и даже, видимо, считал это преимуществом. Столь же суровая критика применима и к работам, опубликованным в то же время одним из ведущих мыслителей австрийской социал-демократической партии Бауэром [15]. Здесь нет возможности входить в подробности аргументации этих и ряда других родственных публикаций того времени. Тем не менее их следует упомянуть, поскольку они важны в качестве наглядных образцов социалистической мысли непосредственно перед столкновением с новой волной критики и поскольку большая часть этой критики была направлена против этих работ или неявно их затрагивала.

В Германии в центре дискуссии оказались предложения "комиссии по социализации", созданной для обсуждения возможностей перехода от частной промышленности к государственной собственности и контролю. Именно в связи с деятельностью этой комиссии или ее замыслами такие авторы как Э.Ледерер, Э.Хайманн и злополучный В.Ратенау разработали планы социализации, ставшие главной темой обсуждения среди экономистов. Для нас, однако, эти предложения менее интересны, чем их австрийские аналоги, поскольку они не предусматривали полностью социализированной системы, но в основном касались проблем организации отдельных социализированных отраслей при системе, остававшейся в остальном конкурентной. В силу этого их авторам не приходилось сталкиваться с главными проблемами подлинно социалистической системы. Тем не менее они важны как симптомы состояния общественного мнения того времени и в той стране, где началось более научное изучение данных проблем. Один из проектов того периода заслуживает, возможно, особого упоминания не только потому, что его авторы изобрели модный ныне термин "плановая экономика", но и потому, что он очень напоминает предложения по планированию, столь распространенные сейчас [1935] в Великобритании. Это план, разработанный в 1919 г. рейхс-министром экономики Р.Висселем и его заместителем В. фон Моллендорфом [16. Их предложения об организации отдельных отраслей интересны и сами по себе, перекликаясь со многими проблемами, обсуждаемыми сейчас в Англии, и той дискуссией, которую они вызвали. Однако они не могут считаться социалистическими в узком смысле, но занимают ту среднюю позицию между капитализмом и социализмом, которая сознательно не рассматривается в нашем очерке по упомянутым выше соображениям.

10

Австрийский экономист Людвиг фон Мизес первым сформулировал главную проблему социалистической экономики в такой форме, чтобы она никогда больше не исчезала из дискуссий. В этом его немалая заслуга. В статье "Экономический расчет в социалистическом обществе", появившейся весной 1920 г., он показал, что возможность рационального расчета в нашей нынешней экономической системе основана на том, что цены в денежном выражении обеспечивают необходимое условие, позволяющее такой расчет осуществлять. ["Die Wirtschaftsreсhnung im sozialistischen Gemeinwesen", Archiv fьr Sozialwissenschaften und Sozialpolitik, Vol. XLVII, No. 1 (April, 1920), перепечатано в английском переводе в Collectivist Economic Planning. Большая часть статьи была включена в более подробный анализ экономических проблем социалистического общества во второй части работы профессора Мизеса Gemeinwirtschaft (Jena, 1922; 2d ed., 1932); английский перевод Дж.Кахане под названием Socialism (London, 1936). (Рус. пер.: Мизес Л. Социализм. М., "Catallaxy", 1994.)] Важнейшим моментом, в котором профессор Мизес пошел значительно дальше своих предшественников, было подробное доказательство того, что экономичное использование имеющихся ресурсов возможно, только если цены устанавливаются не на одни лишь конечные продукты, но и на все промежуточные продукты и факторы производства, и что немыслим никакой другой процесс, который таким же образом учтет все соответствующие факты, как это делает процесс ценообразования на конкурентном рынке. Вместе с более крупной работой, в которую позднее была включена эта статья, исследование профессора Мизеса представляет отправной пункт, от которого непременно должны отталкиваться все обсуждения экономических проблем социализма, конструктивные или критические, чтобы их воспринимали всерьез.

Хотя работы профессора Мизеса несомненно содержат наиболее полное и успешное изложение того, что с тех пор стало главной проблемой, и хотя вплоть до настоящего времени они оказали самое сильное влияние на все последующие дискуссии, интересным совпадением является то, что примерно в то же время два других выдающихся автора независимо пришли к очень схожим выводам. Первым был великий немецкий социолог Макс Вебер. В своем великолепном сочинении "Wirtschaft und Gesellschaft" ( "Хозяйство и общество"), изданном посмертно в 1921 г., Вебер специально рассматривал условия, позволяющие принимать рациональные решения в сложной экономической системе. Как и Мизес (чья статья, по его признанию, стала ему известна, только когда его собственный труд был уже подготовлен к печати), Вебер настаивает, что расчеты in natura, предлагавшиеся ведущими защитниками плановой экономики, не смогут обеспечить рационального урегулирования проблем, которые придется решать властям в подобной системе. Он особо подчеркивал, что рациональное использование и поддержание капитала можно обеспечить только в системе, основанной на обмене и использовании денег, и что потери, обусловленные невозможностью рационального расчета в полностью социализированной системе, могут быть настолько велики, что не позволят сохранить нынешнее число жителей густонаселенных стран.

"Здесь не помогает предположение, что со временем какая-либо система расчета будет найдена или изобретена, стоит только попытаться и взяться за проблему безденежной экономики всерьез: это фундаментальная проблема любой полной социализации, и, безусловно, невозможно говорить о рационально "планируемой экономике", коль скоро никакие средства построения "плана" неизвестны, а это и есть вопрос, от решения которого зависит всё" [M.Weber, Wirtschaft und Gesellschaft ("Grundriss der Sozialokonomik", Vol. III (Tubingen, 1921), pp. 55--56].

Практически одновременно эти же идеи развивались в России. Здесь летом 1920 г. в течение короткого периода после первых военных успехов новой системы, когда в виде исключения стала возможной публичная критика, Борис Бруцкус, видный экономист, известный в основном своими работами по аграрным проблемам России, в серии лекций подверг подробной критике доктрины, определявшие действия коммунистических правителей. Главные выводы этих лекций, опубликованных в русском журнале под заголовком "Проблемы народного хозяйства при социализме" и ставших доступными для широкой публики лишь много лет спустя в немецком переводе [первоначальный заголовок, под которым появились эти лекции зимой 1921--1922 гг. в русском журнале "Экономист", был: "Проблемы народного хозяйства при социализме"; позднее они были перепечатаны по-русски в виде брошюры в Берлине в 1923 г., а затем опубликованы в немецком переводе под заголовком: "Die Lehren des Marxismus im Lichte der russischen Revolution" в Берлине в 1928 г; этот очерк вместе с изложением истории развития экономического планирования в России появился в английском переводе в работе Б.Бруцкуса Economic Planning in Soviet Russia (London, 1935)], поразительно напоминали идеи Мизеса и Макса Вебера. И это несмотря на то, что они были сделаны на основе изучения конкретных проблем, с которыми в то время сталкивалась Россия, и несмотря на то, что они были написаны тогда, когда их автор, оторванный от всех связей с внешним миром, не мог узнать о подобных же усилиях австрийских и немецких ученых. Как и у профессора Мизеса и Макса Вебера, его критика сосредоточена на невозможности рационального расчета в централизованно управляемой экономике, где цены неизбежно отсутствуют.

11

В известной мере надо отдать должное и Максу Веберу, и профессору Бруцкусу за то, что они независимо друг от друга выделили центральную проблему экономики социализма. Однако более полное и систематическое изложение принадлежит профессору Мизесу, особенно в его большой работе "Die Gemeinwirtschaft" (в английском переводе -- "Социализм". -- Прим. науч. ред.), -- именно оно оказало определяющее влияние на общее направление дальнейшей дискуссии на континенте. В годы непосредственно после публикации статьи Мизеса было предпринято несколько попыток прямо ответить на его вызов и показать, что его основной тезис ошибочен и что даже в строго централизованно управляемой экономической системе ценности могли бы точно определяться без каких-либо серьезных затруднений. Однако, хотя дискуссия по этому вопросу тянулась несколько лет, в ходе которых Мизес дважды отвечал своим критикам [L.v.Mises, "Neue Beitrage zum Problem der sozialistischen Wirtschaftsrechnung", Archiv fur Sozialwissenschaften, Vol. LI (1924), и "Neue Schriften zum Problem der sozialistischen Wirtschaftsrechnung", Archiv fьr Sozialwissenschaften, Vol. LX (1928)], становилось все более ясно, что его главный тезис нельзя опровергнуть, коль скоро речь идет о строго централизованно управляемой и планируемой экономике того типа, что изначально предлагало большинство социалистов. Основная часть высказанных поначалу возражений фактически представляла собой мелочные придирки к словам из-за того, что Мизес иногда пользовался не совсем удачным выражением, что социализм "невозможен", тогда как имел-то он в виду, что социализм сделал невозможным рациональный расчет. Конечно, любой предложенный курс действий, если предложение вообще имеет смысл, возможен в строгом смысле слова, то есть его можно испробовать. Вопрос может состоять только в том, приведет ли оно к ожидаемым результатам, то есть согласуется ли намеченный курс действий с целями, для которых он предназначен. Коль скоро надежда была именно на то, чтобы средствами централизованного управления всей экономической деятельностью достичь в одно и то же время и распределения дохода, не зависящего от частной собственности на средства производства, и объема производства, который хотя бы приближался или даже превосходил его величину при свободной конкуренции, все шире стало признаваться, что данный путь не обеспечивает достижения этих целей на практике.

Однако это не означало, естественно, отречения от поиска пути реализации социалистических идеалов даже в том случае, если согласиться с главным тезисом профессора Мизеса. Его основной целью было перенести внимание с того, что до тех пор общепризнанно считалось наиболее осуществимой формой социалистической организации, на исследование альтернативных программ. Можно выделить два основных вида реакции среди тех, кто соглашались с его центральным тезисом. Во-первых, были люди, думавшие, что потери в эффективности, сокращение общего богатства, которые произойдут при отсутствии средств рационального расчета, будут не слишком высокой ценой за осуществление более справедливого распределения этого богатства. Конечно, если такая позиция основана на ясном понимании того, что подразумевает данный выбор, по этому поводу больше нечего сказать, кроме того, что представляется сомнительным, чтобы ее сторонники нашли много согласных со своей идеей. Действительная трудность состоит здесь, конечно, в том, что решение большинства людей по этому вопросу будет зависеть от того, насколько из-за невозможности рационального расчета объем производства в централизованно управляемой экономике сократится по сравнению с конкурентной системой. Хотя, по моему мнению, скрупулезное исследование едва ли оставит какие-либо сомнения в гигантской величине такого разрыва, надо признать, что далеко не просто показать, насколько он оказался бы велик. Ответ здесь нельзя извлечь из общих соображений. Он должен быть основан на тщательном сравнительном анализе функционирования двух альтернативных систем. Потребуется также глубокое проникновение в существо затрагиваемых проблем, которого нельзя достичь иначе, кроме как с помощью систематического применения экономической теории. [Вероятно, в связи c этим необходимо прямо заявить, что было бы совершенно неправомерно проводить такое сравнение между капитализмом в его существующем (или предположительно существующем) виде и социализмом, каким он мог бы быть в идеале, -- или между капитализмом в его идеальной форме и социализмом в форме несовершенной. Для того чтобы сравнение имело какую-то ценность с принципиальной точки зрения, оно должно основываться на предположении, что каждая система осуществлена в форме наиболее рациональной при данном состоянии человеческой натуры и при внешних условиях, принимаемых такими, какие они есть.]

Реакция второго рода на критику профессора Мизеса состояла в том, чтобы считать ее обоснованной только в отношении определенной формы социализма, против которой она и была в основном направлена, и постараться создать другие схемы, неуязвимые для такой критики. Очень большая и, вероятно, наиболее интересная часть более поздних дискуссий на континенте шла именно в этом направлении. Наметились две основные тенденции в такого рода поисках. С одной стороны, были предприняты попытки преодолеть возникающие здесь трудности посредством еще большего усиления элемента планирования, чем предусматривалось раньше, полностью устранив свободный выбор потребителя и свободный выбор рода занятий. С другой стороны, стали пытаться вводить те или иные элементы конкуренции. В различных разделах "Коллективистского экономического планирования" рассматривается, насколько эти предложения действительно преодолевают все имеющиеся трудности и насколько они практичны.

[email protected] Московский Либертариум, 1994-2020