О призывах собраться и разработать
программу выхода из кризиса
Призыв Бориса Львина к единомышленникам не
нашел позитивного отклика в сети. Возможно,
недавние активисты реформирования, наконец, то
поняли, что их попытки влиять на власть (или идти
во власть) дают чаще всего прямо противоположный
планируемому результат. Однако не поняли, почему
так происходит. Сейчас активистам, наверное,
нужна не новая бумага с целями, задачами и
приоритетами, а приемлемое объяснение неудач
личных стратегий и ранее разработанных программ
коллективных действий.
Сам либертарианец, Борис продемонстрировал, во
что в наших условиях превращаются личные
идеологии: столкнувшись с наскоками
доморощенных теоретиков, он предложил ввести в
сетевых дискуссиях институт сертификации.
Администраторы форумов должны -- согласно этой
идее -- выдавать пароли тем, кого они сочтут
полноправными участниками, в то время как не
сертифицированные должны пребывать в статусе
простых читателей. Ну что же, такова судьба
либеральных идеалов при столкновении их с
отечественными реальностями, даже такими
аморфными, как рунет.
Отсутствие отклика на призыв Бориса к
единомышленникам симптоматично. Попытаюсь
обосновать, почему и мне кажется непродуктивным
участие в каких-либо мероприятиях по разработке
программ выхода из кризиса.
Прежде всего, хочу поговорить о некоторых наших
жизненных реалиях, общеизвестных, но не
описываемых известными мне импортными теориями.
Алик Кох высказал очень важный, с моей точки
зрения, тезис: СССР существовал отдельно от
остального мира, он развивался в некоем
параллельном пространстве, созданном в ходе
попыток экспорта революций и защиты от них.
Поэтому наследникам СССР сейчас нет места в
системе мирохозяйственных связей,
сформированных, -- в том числе -- и для того, чтобы
изолировать агрессора от мира.
Следовательно, -- это моя гипотеза -- социальные и
экономические теории, разработанные в этом
большом мире и только в нем функциональные, могут
иметь весьма ограниченное применение к описанию
и объяснению того, что происходит в
постсоветском пространстве. Я далек от мысли об
уникальности России, однако констатация сходств
между нашей реальностью и реальностями других
стран -- Китая, Польши, Югославии, Аргентины,
Бразилии, и т.д., -- и попытки перенести опыт
реформирования в этих странах на Россию, пока
дают только негативный результат. Мне кажется,
что отечественного опыта имитационного
реформирования уже достаточно для того чтобы
попытаться выделить реальные (не мифологические
-- вроде национального характера) признаки
отличия -- хотя бы для того, чтобы не строить
иллюзий относительно будущего.
Об особенностях российской социальности
Человек в нашем государстве существует в двух
ипостасях. В одной он получатель доли, которая
ему причитается из государственного общака.
Тогда он называется рабочим, служащим,
пенсионером, шахтером или врачом. В другой своей
ипостаси он вор (несун, ловчила, гешефтмахер,
коррупционер, и т.п.), отчуждающий у государства
нечто для "подогрева" своего личного общака. И
это не разные роли одного персонажа, а единая
сущность, принципиально не разделяемая,
существующая единомоментно, в одном
пространстве-времени. Это две стороны одной
медали.
Речь не идет о тривиальном противопоставлении
"официальный статус -- неформальный статус", общем
месте социологической теории. Статус бандита у
нас является государственным, но
государственно-признанный бандит имеет еще и
вторую -- воровскую -- ипостась: он приворовывает у
своего бандитского сообщества. Именно поэтому
идут постоянные разборки среди бандитов с
участием официальных представителей
государства.
Чтобы "нормально" жить в нашем государстве,
надо иметь государственный статус (обозначенный
в прописке, паспорте, трудовой книжке, и пр.),
который обеспечивает возможность приворовывать.
Статус собственно только для приворовывания и
нужен. Если человек теряет государственную
определенность, т.е. перестает быть рабочим,
служащим или бандитом, то становится бомжом, а не
самоопределяющимся гражданином. При утрате
официального статуса пространство
приворовывания ограничивается мусорными баками.
Казалось бы, что ситуация изменилась после 1995
года, когда появился т.н. средний класс, а на самом
деле относительно независимые от государства
люди. Но независимость оказалась иллюзорной,
пузырь лопнул, бывшие независимые побежали
обратно в государство -- за статусной
определенностью.
Двойственность российского (советского) бытия
и страх перед бомжеванием составляет российскую
специфику, создают особую душевную
напряженность, имманентную авантюрность жизни,
которая изливается наружу в пьяных откровениях
душевных граждан государства.
Слов в литературном русском языке для описания
этого двойственного -- гражданско-воровского --
состояния нет, оно обозначается матом. Мат -- это
язык сопряжения воровской ипостаси с
официальной, отсюда его распространенность,
незаменимость, и -- в то же время -- табуированность.
Янус-логика
Обращаю внимание на то, что высшая
государственная доблесть в нашей стране -- что-то
спиздить в пользу государства. Один знакомый, сын
начальника научно-технической разведки КГБ,
рассказывал, с каким подобострастием академики
относились к его папе. Академиков можно понять:
тот, кому этот начальник расписывал пакет
краденой документации, получал госпремию, а то и
звезду Героя. Что ни академик, Герой труда, то
удачливый исследователь краденого.
Сам Борис Львин пересказывал как-то содержание
какой-то англоязычной монографии, где
доказывалось, что все технические и
технологические и даже организационные новации
в России украдены. Поток публикаций об успехах
разведки СССР демонстрирует, что воровство было
продуманной основателями государства
научно-технической политикой, предметом
национальной гордости.
Далее, по опыту жизни утверждаю, что высшая
личная доблесть в нашей стране -- что-то спиздить у
государства. В каждом поселке теперь есть свой
уважаемый олигарх, который научился красть в
особо крупных для этого поселка размерах. При
Советах была культура воровства, в которой было
очевидно, с кем и в каких размерах надо делиться
краденым. При сегодняшней демократии такой
культуры нет, а она необходима, о чем в свое время
заявил душка Лифшиц.
Виталий Найшуль (соавтор Коха по идее ваучеров),
основываясь на трудах Валентины Чесноковой, даже
построил теорию русского национального
характера, где психиатрические следствия
раздвоенности отечественного бытия
рассматриваются как некая врожденная сущность,
этакая глобальная эпилептоидность. При всей
ограниченности такого подхода, в нем есть
рациональное методологическое зерно. Дело в том,
что фундаментальная амбивалентность нашего
бытия не описывается в терминах традиционной
статусно -- ролевой теории, так как в ней все
статусы и роли задаются в одном линейном
социальном пространстве, или в наборе линейно
сопряженных пространств, где карьеры - личные
траектории описываются достаточно простыми
функциями. А наше социальное пространство не
линейно.
Владимир Лефевр в свое время разработал
Янус-логики и Янус-космологии, в логическом
аппарате которых могут описываться
онтологически сопряженные двойственные
реальности. Мне кажется далеко не случайным, что
именно эмигрировавший В. Лефевр -- как
исследователь, интуитивно понимающий устройство
нашего государства -- стал автором успешно
реализованной администрацией Рейгана идеи
борьбы "с империей зла" путем стимулирования
борьбы за права человека.
О специфике материальной основы
российской жизни
Двойственность советско-российской реальности
имеет солидную материальную базу. Вещная
структура российского бытия -- особенно в
провинции -- (квартира -- дача -- погреб -- гараж)
сложилась как реакция на произвол государства и
институт освоения украденного у него. В квартире
живут те, кто работает на заводе (в конторе). А
работают там потому, что там дают какие -- то
деньги, и с работы можно "прихватить" что-то
нужное на даче или могущее быть использованным в
гараже или в погребе. И еще, прописка в городской
квартире нужна для получения всяких пособий и
льгот.
На даче -- овощи, ягоды, свиньи и козы, в общем,
заготовки для консервов. В гараже машина или
мотоцикл, потому как концы большие. А в погребе
запасы на зиму, а также ящики с тушенкой,
сгущенкой, мука и крупы. Где-нибудь хранится
тщательно смазанное оружие, у кого -- тулка 12
калибра, а у кого -- калаш или что-то посерьезнее.
Старшее поколение такой распределенной семьи
живет на даче, занимается землей и скотом.
Среднее поколение живет в квартире, имитируя
работу на заводе или в конторе, а на самом деле
челночит и занимается мелкой торговлей. Младшее
поколение мигрирует по сезонам с дачи в квартиру,
осваивая тонкости этой организации жизни.
Более "продвинутые" граждане России
воспроизводят этот же стереотип жизни на ином
уровне. Совместные предприятия, квартиры в
столицах, какая-то недвижимость в Европе,
экспортно-импортные операции, основанные на
хороших отношениях с офицерами таможни, бабки на
счетах в оффшорах, изощренная схема извлечения
денег из госбюджета и перевода их на личные
счета, дети в английских школах. У богатых -- такой
же, как у "простых" людей, распределенный образ
жизни. Ни ГУБОП, ни Интерпол не докопаются.
Попробуй чиновник или социолог проникнуть в
структуру доходов и расходов такой
распределенной в пространстве-времени семьи --
хрен там, не ухватишь, если не поживешь в ней. Как
только государство начинает давить на один
элемент этой схемы, так ресурсы из него выводятся
в другие. Рынку, навязанному государством, этот
образ жизни сопротивляется точно так же, как он
сопротивлялся Советской и имперской власти.
Сегодняшняя форма такого образа жизни
сложилась не так уж давно, когда для существенной
части семей электричество (вода из водопровода,
бензин, газ) стали практически неощущаемым
ресурсом. Не станет бензина или электричества,
жизнь упростится, но останется такой же
распределенной в пространстве-времени. Было бы
что красть, а уж пристроить краденое люди сумеют.
О выворачивании наизнанку как форме
модернизации
События последних десяти лет можно
рассматривать как стимулируемый извне процесс
выворачивания СССР наизнанку, мехом вовнутрь.
Этого дела шкурка Страны Советов не выдержала, и
она распалась на полтора десятка содержательно
изоморфных -- сраным наверх -- государств. Воры
разных мастей -- они же военные, чиновники,
чекисты, -- спрятав до времени служебные
удостоверения и партбилеты, вывернулись в
банкиров, финансистов, президентов акционерных
обществ и легализовали финансирование частных
общаков за счет государственного. Заводы и
фабрики из государственной самоцели стали
ресурсом для извлечения нала. Несуны стали
фермерами и частными предпринимателями,
превратив свои совхозы и заводы в подсобные
хозяйства для "наваривания бабок".
Можно сказать, что эти десять лет Россия
существует вывернутой наизнанку. До недавнего
времени она питалась жирком иррационального
страха окружающего мира перед направленными
вовнутрь страны ракетами с ядерными
боеголовками. Государственный общак, несмотря на
то, что его пополняли "развитые
капиталистические страны", за это время
уменьшился до таких размеров, при которых
рабочим, крестьянам, служащим и прочим
пенсионерам перестали давать деньги. Личные
общаки в какой-то степени легализовались и
выросли до таких размеров, что уже не могут
управляться чисто воровскими методами.
Но ... без государственного общака невозможно
строительство частных общаков. Новоявленные
банкиры и промышленники это поняли и озаботились
судьбой государства. Ведь если оно исчезнет,
красть будет неоткуда. Поэтому банкиры и пр.
вновь решили стать чиновниками. Рабочие,
крестьяне и служащие также разделили их
озабоченность по вполне понятным причинам. Все
они вместе занялись политикой. Содержание их
политики сводится к укреплению государства, то
есть к возвращению доминирования
государственного статуса над воровским.
Ради сохранения привычных способов воровства
политики хотят снова вывернуть страну наизнанку,
на этот раз мехом наружу. Им надо снова
централизовать общак, что можно сделать двумя
способами. Можно всех новых собственников
пустить под нож, а деньги превратить снова в
приспособление для "справедливого" дележа.
Называется способ национализацией и очень
популярен среди рабочих, крестьян и служащих. А
можно разделить собственников на социально
близких и социально чуждых, чуждых пустить под
нож, а социально-близких назначить хранителями
государственного общака. Сейчас власть пытается
реализовать второй подход, называя его
продолжением экономических реформ при
сохранении политической стабильности.
При этом ни один политик не хочет терять те
прелести, которые имеет за счет доминирования
воровского статуса над гражданским. Политик
хочет сохранить привычное уже соотношение, но
только для себя -- за счет других. Поэтому
содержание политики -- разоблачение воровства
других для сохранения своего родного способа
воровства. Недавние информационно-политические
войны между олигархами, Лужковым и Чубайсом в
этом смысле весьма показательны.
Опыт показывает, что все политические
процедуры в России, а в особенности
демократические выборы, только воспроизводят
государство, поддерживающее общак для рабочих,
крестьян и служащих. Демократические по идее
политические институты у нас неизбежно
вырождаются в свою содержательную
противоположность. История применения
Конституции и Избирательного закона
показательна. И дело не в этих конкретных
текстах, а в реальности, которая любые
законоуложения трансформирует в нечто, для нее
приемлемое.
Проблема в том, что потеря людьми
государственной определенности переводит их в
бомжей или в отморозков. Промежуточных состояний
нет, как нет и обратного пути из бомжей в рабочие
или служащие. Стремление не опуститься до
скотского бомжевания заставляет людей
сознательно или подсознательно цепляться за
основы советско-российской государственности,
воспроизводить их просто из инстинкта
самосохранения. Однако именно в эти основы -- в
особенности в государственное распределение по
критериям социального учета с последующим
воровским перераспределением по способности
урвать -- упирается попытка любого
реформирования. Как бы красиво не задумывалась
политическая реформа, при реализации она должна
удовлетворять социальным основам сегодняшней
российской жизни.
Если политики захотят изменить основы жизни и
сделать еще одну революцию, то им надо будет
взять на себя ответственность за переход
десятков миллионов человек в бомжи. Радикальное
политическое решение приведет к мгновенной
деградации существенной части населения страны.
Именно поэтому радикальных решений и нет. Любое
ускорение темпов модернизации только
увеличивает количество бомжей. Нет, как мне
кажется, иного выхода, кроме как дать возможность
людям старших поколений дожить жизнь в привычном
социальном статусе, находясь на госбюджете и
приворовывая.
Другое дело, что федеральные власти уже не
справляются с поддержанием основ российской
социальности. И эта функция постепенно переходит
к властям субъектов федерации, что равносильно
конфедерализации. Конфедерализация страны
означает, что при переходе из состояния "мехом во
внутрь" в "нормальное советское" шкурка в
очередной раз порвется, и на пространстве
нынешней России появится несколько десятков
вариантов страны Советов до-перестроечного
образца. В этих ублюдках российский бизнес будет
вновь упрятан во внутренние структуры
государственного устройства, в локальные
административные рынки с их институтами
номенклатуры, статусного распределения и
административной торговли. Собственно такие
локальные рынки и соответствующие им
политические устройства уже есть во всех
регионах федерации, дело только за их
легитимизацией, которой мешает федеральное
законодательство. Поэтому либо изменится
федеральное законодательство, либо федеральный
уровень трансформируется в конфедеральный и
появится новая Конституция. Однако времени жизни
этим новым образованиям будет отпущено даже
меньше, чем Российской федерации -- нет ресурсов
для распределения. И что будет потом, бог его
знает. Во всяком случае, сходств между субъектами
конфедерации будет меньше, чем различий.
Об отечественной культуре, творчестве и их
отношениях с воровством
Наша культура основана на не обсуждаемых
посылках о том, что всегда есть что красть. Миф о
неисчерпаемых природных богатствах есть только
один элемент этой культурной онтологии. Второй,
не менее значимый, о том, что заграница есть один
большой кошелек, в который можно при удаче
залезть.
Творчество в этом государстве сводится к
изобретению способов и технологий воровства. Сам
был свидетелем дискуссии двух банкиров,
оспаривавших друг у друга приоритет в
изобретении схемы "кредит - депозит - касса".
Традиционное творчество в этой стране не
приветствуется, ему нет места в системе
распределения. С краденым же проблем не
возникает. Оно в государстве поступает с верха
или сбоку, и каждый рабочий, крестьянин и
служащий, -- поторговавшись -- оказывается в доле. А
для действительно нового надо создавать новые
институты распределения, та еще морока.
Недавно прочитал воспоминания Доморацкого,
главного конструктора отечественного
биологического оружия. Его сильно обидели, не
дали разрешения на выезд -- как секретоносителю,
хотя два первых лица проекта со всеми его
материалами давно сбежали в США. Обиженный при
дележе Доморацкий довольно откровенно описал, в
каком административно -- распределительном говне
утонули действительно блестящие идеи наших
генетиков и физиологов. Там же оказались
отечественные идеи практически во всех областях
знания -- от социологии до физики.
В силу отечественной специфики идеи
реформирования также должны быть
позаимствованы, они по определению не могут
возникнуть в России.
О реформаторстве как альтернативе
исследованию
Наше государство не может быть явно описано в
терминах импортных социальных или экономических
теории, такова его суть. Как только
государственные институты симбиоза
гражданственности и воровства описываются даже
на журналистском уровне, они перестают быть. В
обычные времена реальности, описанные
исследователями, самоликвидируются или
уничтожаются государством по факту выявления
"социальной неоднородности". Во времена
перестроек и перемен описание форм симбиоза
популяризирует способ изъятия денег у
государства и тем самым делает этот способ не
эффективным. Посему он заменяется чем-то новым.
Исследовать эту реальность не только сложно, но
и опасно. Поэтому возникает искус
реформаторства, т.е. написания программ
преобразования реальности и попыток их
реализации. Реформаторство основано на
предпосылке, что любые "плохие" реальности могут
быть трансформированы в "хорошие", если
воспользоваться адекватной экономической или
политической теорией.
Реформаторы, как правило, хорошо знают эти
теории. Так хорошо, что считают эмпирические
данности производными от теоретических
конструкций. Они не различают описывающие и
объясняющие теории, и все усвоенные
теоретические конструкции относят к
объясняющим, даже вопреки здравому смыслу. Они,
как всякие неофиты, разделяют модные
методологические установки (вроде той, что
никакие факты не существуют вне теории).
Нежелание реформаторов знать свою страну как
некую уникальность носит, с моей точки зрения,
принципиальный характер. Реформаторы, прежде
всего, ищут признаки сходства с реалиями,
описанными зарубежными исследователями и тут же
интерпретируют сходство в теоретических схемах
экономического или политического майнстрима.
Различия ими если и выделяются, то для того, чтобы
пренебречь ими как чем-то несущественным для
"программы реформ".
Борис Львин, руководствуясь разделяемой им
сейчас теорией, утверждает, что у нас в стране
что-то можно сделать так же, как где-нибудь в
Аргентине. Хочу ему напомнить о том, как в 1989
будущие реформаторы убеждали власть, что у нас
можно сделать так же как в Югославии -- согласно
теории, которую они тогда исповедывали.
Реформаторы вообще-то люди честные и
интеллигентные, за некоторыми -- как показал опыт
последних лет -- исключениями. Они свистнули
только либеральные идеи, для реализации идей -
под свой авторитет -- заняли денег за границей и
распределили их -- несправедливо с точки зрения
большинства граждан России -- в целях развития
капитализма в России. Меньшинство, получившее
эти деньги, перекинуло их на личные счета за
границу. В итоге реформаторы остались с
подмоченной репутацией, без денег, и в говне - под
следствием, в эмиграции, в зачуханных НИИ.
Утверждение Альфреда Коха о том, что ничего
этому государству не светит, возмутило многих
либералов (сужу по внешней реакции, среди своих
они, возможно, говорят по другому). А за Кохом,
между прочим, уникальный опыт попыток сделать
хоть что-то. И пишет он о том, что любая самая
хорошая идея в этом государстве при попытке
практической реализации обращается в свою
противоположность. И дело не в качестве идей, а в
самом государстве.
Я считаю, что нужно научиться, наконец-то, ждать.
Не торопить события, не реформировать и не
пытаться выстроить историю под схему, а быть
активным -- по возможности -- свидетелем того, как
настоящее переходит в будущее независимо от
нашей воли. Еще Юрий Трифонов заметил, что
нетерпение и нетерпимость слова однокоренные.
