- Это и есть Истина? спросил
я.
- Да, сэр, - сказал Франклин.
Это когда смотришь на мир
по-иному.
Стоит только увидеть Истину,
по-настоящему
увидеть, - и все становится
возможным.
Но на Земле это называли гал... галлюцинацией.
Р.Шекли.
"Заяц".
Международному терроризму объявлена война. В борьбе с ним сообщество наций сделало ставку на силу.
На первый взгляд такое решение выглядит совершенно естественным и разумным. В самом деле, что еще можно противопоставить бесчеловечной атакующей силе, кроме превосходящей ее силы отпора? Не на чайную же церемонию звать убийц!
Но вот вопрос: а какова цель этой военной кампании?
Победить терроризм? Если бы кто-то из политиков всерьез рассчитывал на это, его,
вероятно, следовало бы признать очень наивным человеком. А таких людей среди
политиков, как известно, нет. Всякому понятно, что с помощью оружия можно
уничтожить базы террористов, истребить их самих. Но это вовсе не победа. Взамен
уничтоженных баз в других местах появятся новые, на смену одним фанатикам в
скором времени придут другие. Ибо терроризм гнездится не на базах, а в
головах. Он является способом утверждения некоей идеи, царящей в сознании
многих людей, а некоторыми из них владеющей настолько, что ради служения ей они
готовы жертвовать собой. Тем более другими, не разделяющими их убеждений.
Терроризм есть следствие ослепления этой идеей. А следствие, как известно, неустранимо, пока сохраняется его причина.
Идею победить можно только идеей. Сила для этого совершенно непригодна. Более того, применение силы создает, как правило, обратный эффект: оно героизирует фанатиков идеи, воодушевляет и сплачивает противника, делая его в конце концов непобедимым.
Тогда какой же смысл в образе действий, избранном мировым сообществом? Какой смысл бомбить чужие города, заведомо зная, что во взрывах погибнет немало ни в чем не повинных людей? Ради чего посылать на смерть своих собственных граждан? Зачем уподобляться в бесчеловечности своему врагу?
Бессмысленно начинать войну, которую невозможно ни выиграть, ни закончить. А войне с терроризмом не будет конца, пока она будет вестись со следствием, а не с причиной. Чтобы в ней победить, нужно лишить терроризм идеологии, составляющей его оправдание в глазах самих террористов. Иными словами, для победы воевать нужно не с людьми, а с идеями, превращающими людей в боевиков. Никакой акт террора не совершается ради самого его совершения. Идея, воспламеняющая людей, заставляющая пылать костер терроризма вот его уязвимое место, вот сердце, в которое его можно поразить.
Одна из идей такого рода идея сепаратизма.
Остановимся на ней. Тем более, что и исламский религиозный терроризм тесно с ней связан. Он не только опирается на нее в ряде стран, в частности, в России, но, если понимать ее в самом широком смысле, является ее своеобразным порождением: его можно рассматривать как крайний способ выражения протеста против более сильного, богатого, экономически и культурно господствующего на Земле неисламского мира, как демонстрацию стремления к обособлению, отделению от этого мира, к преодолению его гегемонии.
Идея сепаратизма всегда декларируется в терминах борьбы за свободу и самоопределение народа, за справедливость и национальное достоинство, избавление от диктата и притеснений чуждой этому народу власти, в терминах следования заветам отцов, верности памяти павших в борьбе и т.п. Поэтому она легко завоевывает сердца людей. Главным элементом этой идеи является требование признания суверенитета национальной (или религиозной) общности на земле ее исторического (или современного) проживания. Поскольку такое требование создает угрозу целостности страны и безопасности многих ее граждан, оно отвергается центральной властью. Что и создает конфликт, обусловливающий появление экстремистских организаций, для которых террор становится законной с их точки зрения формой борьбы за свои идеалы.
Можно ли победить идею сепаратизма?
Да, можно. Но для этого прежде необходимо "победить" иллюзии и заблуждения нашего собственного политического сознания, отказаться от фальшивых доктрин и принципов. Например, от доктрины, суть которой сводится к известному тезису: "У проблемы сепаратизма нет военного решения. Ее решение может быть только политическим".
Как согласуется этот тезис с реальной политической практикой?
До сих пор никому, ни одной стране мира, столкнувшейся с проблемой сепаратизма, найти ее "политическое решение" не удалось. То, что именуется таковым, на самом деле представляет собой не более, чем паллиатив, т.е. временное соглашение сторон, не устраняющее проблему, но, напротив, консервирующее ее до ее очередной вспышки. А вот использование "военного решения" практикуется повсеместно и всякий раз, как возникает необходимость противопоставить экстремизму что-то реальное. Нынешние события в мире являются, наверное, лучшим опровержением этого тезиса, ибо являются его практическим опровержением.
Но и с точки зрения логики он не выдерживает никакой критики. Ибо что кроме силы государства может заставить сепаратистов, готовых на все ради исполнения своей мечты о "свободе и независимости" своего народа, отказаться от этой мечты, согласиться на переговоры и подчиниться договоренностям с той властью, которую они не хотят признавать? А если эта власть заранее объявляет, что для нее "не существует силового решения", то можно ли в этих условиях ожидать результативности переговоров и того, что принятые решения будут добросовестно исполняться? Таким заявлением власть заведомо лишает себя всех средств влияния на своих оппонентов, контроля над ситуацией.
С другой стороны, если власть не намерена отказываться при необходимости от применения силы, то для чего нужны переговоры? Сильная сторона в них не нуждается, поскольку и так способна навязать свою волю стороне слабой. А для последней они равносильны "капитуляции без боя", выслушиванию условий сильнейшей стороны без возможности как-то повлиять на них в существенных для себя пунктах.
На самом деле и логика, и практика свидетельствуют об истинности совершенно иного принципа: "Если у проблемы нет военного решения, то у нее заведомо нет и политического". Именно на нем и строится реальная политика всякого государства, когда оно сталкивается с проблемой сепаратизма. Это факт, прятаться от которого бессмысленно и бесполезно. Только тот политик заслуживает уважения и доверия, кто ясно сознает и честно декларирует этот принцип, не обманывая ни себя, ни других инфантильными обещаниями решения проблемы без опоры на силу.
Может показаться, что из сказанного следует, что у проблемы сепаратизма нет иного решения, кроме силового. Но это еще одно, тоже достаточно распространенное, заблуждение. Причем, заблуждение особенно опасное. Если поиски ее "политического решения" есть признак некоторого затмения ума, то упование на ее "военное решение" есть свидетельство уже формального сумасшествия. У социальных проблем "военных решений" никогда не было и нет по определению. Ни у каких, в том числе и у проблемы сепаратизма, и у проблемы терроризма. Ибо всякая социальная проблема обусловлена противоречием интересов общественных групп, а силой ни у кого отнять его интерес невозможно. Разве что вместе с жизнью, истребив всю социальную группу как носителя интереса.
(Заметим попутно: если эти суждения справедливы, то, с учетом приведенного выше принципа "нет политического решения без военного", - следует заключить, что у социальных проблем нет и не может быть также и "политических решений". У них есть лишь "политические паллиативы").
Итак, мы приходим к выводу: ни военными, ни, тем более, политическими средствами ни с какой социальной проблемой справиться невозможно. К выводу, который как будто заводит нас в тупик. И это действительно тупик, а именно, тупик того традиционного образа мышления, который ограничен рамками выбора между войной и переговорами.
Но вместе с тем само осознание этого тупика подсказывает и выход из него: нужно преодолеть традиционную узость взглядов, нужно перестать искать решение проблем за счет тех средств, которые заведомо для этого непригодны.
У всякого социального конфликта есть своя причина. И если мы хотим устранить его, то наша задача состоит не в том, чтобы примирить позиции сторон или добиться от одной из них отказа от своей позиции, а в том, чтобы устранить саму причину, обусловливающую расхождение позиций.
Чтобы говорить конкретнее, обратимся, например, к чеченской проблеме. Суть ее хорошо известна: в свое время Чечня заявила о намерении выйти "из-под власти Москвы". Хотя ничего оригинального в этом намерении не было и 14 республик бывшего СССР уже получили желанную "независимость", Чечне было отказано. Известно и почему: ради сохранения целостности России. Сама по себе Чечня со всей ее нефтью не стоила, конечно, той цены, которую пришлось заплатить стране, чтобы удержать ее. Но Москва учла урок распада СССР и, отвергая претензию мятежной республики, давала ответ не только ей, но и всем остальным субъектам федерации, которые могли бы "потянуться на волю" вслед за ней. А открытие военных действий в Чечне явилось еще более серьезным предупреждением потенциальным беглецам: "И не помышляйте о выходе из состава федерации. Любая попытка такого рода будет пресечена огнем".
Конечно, сохранение России аргумент чрезвычайно важный во многих отношениях. Но способ, к которому пришлось прибегнуть для этого Москве, показал, что единство России держится едва ли не на одной лишь силе. Он явился доказательством того, что и при общности исторического прошлого и языка, вопреки многовековым традициям совместного проживания на одной земле и несомненной привязанности друг к другу, стремление народов России выйти из нее, т.е. "освободиться от власти Москвы" столь велико, что удержать их вместе, в единстве, можно только силой. Даже русские, оставаясь одним народом, угрожают при ослаблении этой силы создать на пространствах страны несколько суверенных государств.
Но если так, то можно ли винить чеченцев в нежелании прибывать в принудительном союзе? Вправе ли власть насильственно удерживать их? Нужна ли такая власть вообще? Если да, то кому, какому народу? Чеченцам она, как мы уже знаем, не нужна. Но разве она нужна русским?
Вот тут мы и подходим к ответу на интересующий нас вопрос: а почему, собственно говоря, не дать чеченцам то, что они больше всего хотят свободу от "власти Москвы"? Но не за счет их выхода из России, а за счет *освобождения от этой власти всех вообще российских земель*? То есть за счет преобразования государства из института, властвующего над обществом, в служебный общественный институт, за счет упразднения государственной власти.
На первый взгляд эта идея может показаться вздорной. Что это за диковина безвластное государство? Где и когда такое было? Как понимать эту идею как призыв к анархии?
Нет, к демократии. Не более того. Но опять же, к демократии не иллюзорной, а подлинной.
В самом деле, что мы понимаем под демократией? Политический строй, обеспечивающий соблюдение и защиту прав и свобод человека, признающий их высшей ценностью, т.е. воплощающий в себе принцип: "Не человек для государства, а государство для человека"? Да, обычно именно так это слово и толкуется. Мы знаем также, что в буквальном переводе "демократия" означает "власть народа" и часто, говоря о ней, исходим именно из этого ее смысла. Весьма важно уточнить: власть над кем? Ответ напрашивается сам собой: над государством, разумеется. Больше и не над кем. Но отсюда и следует, что демократической можно назвать только такую страну, в которой общество властвует над государством, а отнюдь не государство над обществом. Другими словами, страну, где народ выступает не "источником власти" для государства, власти над собой, а ее суверенным и свободным носителем. Государство же, создаваемое и финансируемое обществом, в этой стране должно оставаться учреждением безвластным.
Вообще говоря, государственная власть уже в наши дни выглядит явлением рудиментарным. Собственной власти у государства, как известно, нет. Оно пользуется заемной властью, получая ее от народа. Но почему народ отдает ему свою природную власть, почему он делает его властителем над собой? Ведь превращая его в своего властителя, он неизбежно теряет его как своего слугу. Он лишает государство самой возможности исполнять свое назначение служить обществу. Почему же он это делает? Бездумно следуя вековой традиции? Или из-за непонимания того, как сделать государство тем, чем оно должно быть учреждением для людей, - и как себя избавить от унизительной роли "людей для государства"?
А ведь так просто понять: чем больше власти у государства, тем меньше ее у народа. Чем меньше власти у народа, тем меньше демократии. Разве это не очевидно? Разве возьмется кто-нибудь оспорить эту истину? Конечно, нельзя не видеть, что эта внятная и простая мысль несет в себе опровержение многих привычных представлений о демократии, более того, самой веры в то, что на земном шаре существуют демократические страны. Становится ясно, что таких стран нет. Что политический режим, господствующий в любой стране, где власть над обществом принадлежит государству, есть режим бюрократии. Бюрократии в одних странах либеральной, в других тоталитарной. Но именно бюрократии, а не демократии. Так его и следовало бы называть. А если мы путаемся в названиях, принимаем одно за другое, черное за белое, то это только лишний раз свидетельствует об иллюзорности наших представлений о том, в познании чего мы, казалось бы, уже достигли истины.
Конечно, трудно согласиться с мыслью, противоречащей привычным взглядам. Но если можно отвергнуть мысль, то едва ли с той же легкостью можно отвергнуть саму реальность реальную тенденцию эволюции общества. Время государственного властвования подходит к концу не только оттого, что приближается время массового осознания недемократичности и безрассудности смирения перед ним.
Имеется иная, более весомая причина, предопределяющая крах института государственной власти. Она состоит в том, что существование этого института является фактором, существенно препятствующим экономическому развитию страны. Нетрудно заметить: чем больше у государства власти, тем беднее общество. И наоборот. Так, поражение социалистической системы, как известно, было обусловлено именно тоталитарным характером ее экономики. В то же время в ХХ веке наиболее динамично развивались страны, государства которых обладали наименьшим объемом власти над своими гражданами. Поэтому процесс отторжения обществом этого института не требует предварительного осознания целей и содержания этого процесса. Он может развиваться и стихийно, вслепую: одного лишь стремления каждого человека к своей материальной выгоде достаточно, чтобы со временем похоронить этот институт. Осознание неизбежности его кончины может лишь сократить фазу его агонии, а следовательно, сберечь немало общественных средств и сил. Но главное снизить число тех человеческих жертв, которые общество вынуждено приносить во имя его, пока он жив.
Но вернемся к вопросу о Чечне. Нет сомнения, что решение у чеченской проблемы, как и у всякой социальной проблемы (включая проблему международного терроризма) есть. Решение окончательное, исчерпывающее и бескровное. (Другим оно и не может быть, ибо "другое решение" заведомо не решение, а полумера или преступление). Нужно лишь уметь понять, в чем оно заключается и иметь мужество воспользоваться им. Совершенно очевидно также, что в случае Чечни оно лежит совсем не там, где его по традиции принято искать не в узких рамках выбора между одинаково беспомощными "военным" и "политическим" способами действий, вообще не в сфере отношений между федеральным центром и мятежной территорией. Область существования этого решения это область отношений государства и общества по поводу власти.
Проблема Чечни это проблема не региональная. Она является выражением протеста общества против господства над ним государства. Протеста, когда общество, еще не зная, как вернуть себе власть, уже знает, что оставаться в рабской роли оно более не хочет. На территории Чечни это настроение в силу ряда причин привело к вспышке вооруженного конфликта и инициировало волну "чеченского" терроризма. На всей остальной территории страны оно проявляется в иных формах, например, в уклонении от платежа налогов, создании "теневой экономики", в устойчивом недоверии к государству, неверии его декларациям и страхе перед ним. Но какие бы формы оно ни принимало, суть его остается одной и той же: неприятие человеком, желающим быть свободным, власти над собой наемного чиновника.
Что осталось бы от идеи "избавиться от власти Москвы", если бы этой власти не было? Разве смогла бы в этом случае идея сепаратизма, даже при наличии у нее криминальной подоплеки, побуждавшей чеченских лидеров добиваться выхода из состава России, увлечь народ настолько, чтобы он не то что взялся за оружие, но хотя бы поддержал подобное намерение? Оно утратило бы всякую популярность, и не потому, что чеченцы вдруг полюбили бы российское государство, а потому, что из России им просто некуда и незачем было бы бежать. Нигде вне России они не нашли бы столько свободы и такой защиты своих интересов, какие им дала бы Россия. А вместе с идеей сепаратизма отмерла бы и освящаемая ею практика терроризма уже хотя бы потому, что лишилась бы самого объекта своих атак всего и всех, что символизирует или кто олицетворяет ненавистную власть государства.
Сказанное, разумеется, может быть полезно при поиске решения аналогичной проблемы в любой стране мира.
Международный терроризм это порождение недемократичности царящего во всем мире порядка власти. Везде, в любой стране государство властвует над обществом. Нигде общество не имеет реальной власти над государством. Причем, если речь идет о стране, обладающей развитой экономикой, высоким военным, информационным, научным, культурным потенциалом, власть государства этой страны простирается не только на ее народ, но косвенным образом и на народы других стран, так или иначе зависящих от нее. Эта власть, в сущности, не регулируется никакими законами и поэтому может быть особенно безжалостной. И вполне естественно, что в обществе зависимой страны она вызывает большее раздражение, нежели власть собственного государства. Это раздражение может принять вид национальной враждебности, религиозной нетерпимости, вылиться в организованное выступление против "экономического засилия" или "политического диктата" - облечь его в идеологический камуфляж совсем не сложно. После чего тем более не сложно сколотить группу борцов "за идею", превратить ее в группу вооруженных бойцов за нее и начать войну со всеми "чужаками", "иноверцами" и "эксплуататорами".
Путь к победе над международным терроризмом лежит через демократизацию мировой политической системы. Прежде всего через демократизацию политических систем ведущих мировых держав, через перестройку в них властных отношений между государствами и народами. Решение должно быть адекватно масштабу и характеру проблемы. А силовые средства хороши лишь для задач, не сложнее колки дров. Выбор этого пути сопряжен с демонтажем бюрократических форм гражданского устройства. Но они, повторю, в любом случае обречены. Поэтому выбора на самом деле нет. А значит, человечеству придется ступить на этот путь, ступить и одержать победу.
*
* *
Как осуществить превращение бюрократии в демократию? Каким образом должны строиться отношения граждан со своим государством? Каковы принципы этих отношений? Понятно, что в небольшой статье невозможно ответить на эти вопросы. Но я позволю себе сослаться на другую свою работу. В Интернете, на сайте "Московского либертариума" помещена более обширная моя статья "Мифическая реальность". Надеюсь, что всякий, кого эти вопросы искренне беспокоят, найдет в ней материал для ответа на них.
