Андрей Илларионов: Мир сравнил, что приносят верные идеи, а что -- ложные

Период, когда в той или иной стране популярны социалистические идеи, обычно совпадает с ее переходом от аграрного к индустриальному обществу. Когда люди переходят к городскому образу жизни, и разрываются традиционные связи, это становится для них серьезным экономическим, а следовательно, и бытовым, и психологическим потрясениями. Эпоха урбанизации во всех странах -- это период массовых волнений, нестабильности и расцвета социалистических движений. Но как только процесс индустриализации замедлялся, доля промышленности в ВВП стабилизировалась и даже начинала падать, сфера услуг превышала 50% ВВП, а удельный вес индустриальных рабочих в численности экономически занятого населения сокращался, социалистические заблуждения начинали быстро увядать.

Кстати, книгу известного российского большевика Ларина о военном государственно-монополистическом германском капитализме очень тщательно изучал товарищ Ленин. И именно по этим образцам создавалась советская экономика сразу после революции. Почему впервые такое историческое явление имело место именно в Германии? Для военной победы в определенные сроки (подчеркну: не для экономической, а именно для военной) действительно нужна мобилизация государством значительных ресурсов. Из-за особенностей геополитического положения этой страны во время Первой мировой войны -- боевых действий на двух фронтах, нехватки ресурсов, фактической блокады -- Германия была вынуждена доводить систему мобилизации ресурсов до очень высокого уровня.

В похожих условиях в России во время Гражданской войны эта ситуация была воспроизведена, и притом обеими противоборствующими сторонами. Территория, оказавшаяся под контролем большевиков, тоже была относительно небольшой по сравнению с бывшей Российской империей. Возникли те же трудности, что и в Германии, и создававшийся тогда "военный коммунизм" в большой степени был призван решить проблему чудовищной нехватки ресурсов при гигантском неэкономическом спросе на них.

В подобных условиях практически такой же мобилизацией занимались и белые. По-настоящему свободной экономики на территории, контролировавшейся войсками Колчака, Деникина или Юденича, конечно, не было.

Вплоть до конца 20-го года Причерноморье, Одесса и, в особенности, Крым находились вдалеке от основных театров военных действий. К тому же, они имели морское сообщение с окружающим миром, что позволяло пользоваться преимуществами свободной торговли. Это объективно поддерживало во врангелевских владениях более высокий уровень хозяйственной свободы. Хотя, как известно, и реквизиции скота, кормов, и поголовная мобилизация мужского населения, осуществлялись с примерно равной жесткостью и красными, и белыми.

После Гражданской войны, после отказа большевиков платить по дореволюционным долгам Российского государства, Советская Россия, естественно, оказалась в экономической блокаде, не говоря уже о политической и военной. Ситуация блокады, психология осажденной крепости, страсти, усиленно подогреваемые государственной пропагандой, целевая установка на подготовку и ведение новой мировой войны "за освобождение пролетариата от капиталистического гнета" обусловили экстремальные формы мобилизационной социалистической экономики 20-х -- 30-х годов.

Это не так. В самом начале 20-х появились первые работы немецкого экономиста Мизеса и российского -- Бруцкуса, в которых развенчивалась идеология и практика социализма. Другое дело, что тогда они действительно не стали широко известными. Массовое общественное мнение еще не было готово, чтобы их адекватно воспринять.

Дело в том, что с началом Первой мировой войны рухнула та система свободной торговли, которая существовала в мире в течение десятилетий. В 20-е годы пол"номасштабного восстановления глобальной свободной экономики так и не произошло. Страны, закрывшиеся друг от друга таможенными тарифами и квотами во время войны, в большой степени сохранили их и после ее окончания. По сути дела, с 1914-го и до 50-х годов полноценной свободной мировой торговли не было. Идеология противостояния, торговых войн, изоляционизма -- сохранялась.

В этом если и не причина Великой депрессии, то, во всяком случае, ее масштаб. Великая депрессия -- это не только 29-33-й годы. В большей или меньшей степени все 30-е годы основные центры мировой капиталистической экономики переживали глубокий спад. Сам характер этой депрессии во многом способствовал развертыванию Второй мировой войны.

Она явилась очевидным результатом изоляционистской экономической политики, и при тех масштабах, которые принял кризис, поражает, что в ситуации, когда, казалось, надо было открывать свои экономики и выходить из него с помощью торговли друг с другом, государства, наоборот, пытались отгородиться друг от друга еще больше и тем самым только усиливали промышленный спад. Именно поэтому выход из депрессии был столь мучительным, медленным и долгим.

Поскольку нацисты главным методом решения своих задач выбрали войну, то им не оставалось, по сути дела, никакого другого выхода, кроме как заняться осуществлением социализма по той же мобилизационной схеме. Нацистская экономика 33--45-го годов -- это, вне всякого сомнения, социализм, что, собственно, было отражено даже в названии партии: НСДАП. Возможно, он был чуть менее радикальным, чем у нас, поскольку в Германии не было полной экспроприации частной собственности.

Но в принятии конкретных экономических решений частный собственник был очень сильно ограничен государством. К тому же, далеко не все собственники сохранили свою собственность, и это коснулось не только "неарийцев".

Нацистское государство, например, ограничивало прибыль шестью процентами -- остальное перечислялось в госбюджет. Что же до распределительной системы, которая еще до начала Второй мировой войны была установлена в Германии, то сохранились впечатляющие свидетель"ства немецких бизнесменов, жаловавшихся, что невозможно купить гвоздей, мыла и мануфактуры - это мало отлича"лось от жалоб русских крестьян в эпоху военного коммунизма.

А он не другой. Политически нацизм и американская демократия -- вещи диаметрально противоположные, но в экономическом смысле "новый курс" -- это так же социалистическое регулирование экономики. И надо добавить, что, за вычетом мощного и эффективного рузвельтовского пиара, его курс в сущности своей был продолжением политики его предшественника Гувера.

Традиционно принято считать, что американские республиканцы выступают за более свободную экономику, в то время как демократы -- за большее государственное регулирование. Однако есть и исключения. Гувер, будучи республиканцем, умудрялся быть последовательным экономическим социалистом. Кризис 29-го года был во многом организован, а его размах увеличен именно Гувером.

Рассказ о том, как в октябре 29-го упали акции на бирже, и как из-за этого все покатилось под гору, годится только для поверхностных учебников. На деле, с приходом в Белый дом своей администрации в начале 29-го года, Гувер сразу значительно усилил государственное регулирование американской экономики. В этих существенно ухудшившихся условиях небольшое падение фондового рынка, происходившее до этого неоднократно и само по себе не вызывавшее серьезного кризиса, как бы нажало на спусковой крючок.

Вместо того, чтобы сокращать госрегулирование и уменьшать расходы, гуверовская администрация продолжала действовать в противоположном направлении, лишь усиливая кризис. Рузвельт же, в отличие от того, что написано в наших учебниках, радикально не порвал с политикой Гувера -- он лишь незначительно сократил госрасходы и немного уменьшил масштабы госрегулирования.

Только две экономики, огражденные от непосредственных боевых действий, увеличили производство во время войны -- американская и канадская. Это объясняется тем, что в условиях закрытой экономики проведение кейнсианской политики действительно способно привести к увеличению производства. В этих условиях стимулирование государственного спроса и в самом деле может обеспечить экономический рост. Мы не говорим о качестве такой продукции, но ее рост возможен.

Причем это происходило не только во время войны, когда проявлялось особенно ярко, давая духовную пищу социалистам, но и в 50-е, 60-е и даже в первой половине 70-х. Хотя в эти годы происходила постепенная либерализация мировой торговли, но экономики большинства стран во многом еще оставались закрытыми. Кейнсианская модель наращивания государственного спроса действительно давала некоторый, хотя и все более слабый эффект. Увеличение бюджетных дефиците поддерживало экономический рост.

Но когца экономики многих стран открываются внешнему миру, когда происходит либерализация валютного курса, внешней торговли и инвестиций, как это стало происходить с середины 70-х годов, то экономические субъекты во все большей степени начинают принимать решения, исходя из ситуации не только внутри страны, но и на мировом рынке. И тогда простое увеличение государственного спроса далеко не всегда стимулирует производство у себя, а не в других странах. В некоторой степени это напоминает попытки наливать воду в ведро с дырками в днище.

О реальной либерализации в современном смысле этого слова тут говорить не приходится. Главное, что было у Эрхарда, -- это равные условия игры. Вторая мировая война, прокатившаяся катком по Германии, пусть это покажется кощунственным, сделала важное дело: лишила значительной собственности и накоплений если не всех, то подавляющее большинство субъектов рынка. И когда во время эрхардовской денежной реформы каждый получил по несколько десятков новых марок, они оказались фактически в равных условиях.

С этой точки зрения, Германия, Гонконг, Тайвань, Япония и Италия на рубеже 40-х и 50-х годов оказались в схожих обстоятельствах. Во всех пяти странах -- огромное количество людей, выброшенных из традиционного образа жизни, часто -- из своих исторических мест проживания, имеющих минимальные сбережения и озабоченных в основном выживанием своих близких и себя самих. Во всех пяти случаях длительное время поддерживались минимальные государственные расходы -- на уровне не более 20 % ВВП. И во всех пяти случаях произошло то, что позднее получило название "экономического чуда". А уже потом в этих странах -- где-то раньше, где-то позже -- начали появляться ростки социалистического популизма. В Европе -- быстрее и сильнее, в Азии -- позже и слабее.

Было ужесточено государственное регулирование экономики, увеличены налоги, выросли государственные расходы, в особенности -- расходы на социальное страхование. До конца 60-х, пока у власти находился ХДС, это еще удавалось как-то тормозить. А как только правительство сформировали социал-демократы, то никто уже не пытался сдерживать реванш государства.

Гэлбрейта, служившего в администрации президента Кеннеди, вполне можно назвать социалистом. Почему такие взгляды были популярными? Период с 1950-го по 1973-й стал временем беспрецедентного экономического роста. Появились невиданные ресурсы, открылись возможности, которые вскружили людям голову.

Это один из важнейших вопросов, на которые традиционная экономическая наука не дает ответа. Могу высказать свою гипотезу на этот счет. Подъем 1950-73-го стал компенсацией за искусственное торможение экономического роста, произошедшее по вине радикального изоляционизма, господствовавшего в 1914 -- 1945-м годах.

Возрождение либерализма началось в Чили. И даже не в 73-м году, когда был свергнут социалист Альенде, а в 75-м. И объяснялось это жесткостью противостояния в данной конкретной стране. История Чили XX века, начиная с 20-х годов -- это бесконечная история разнообразных социалистических экспериментов. Издевательство над чилийской экономикой шло по нарастающей, и Альенде лишь довел эти идеи до логического конца -- с дефицитами, с нормированием продуктов, включая молоко, с талонами, которые невозможно было отварить, с "маршами пустых кастрюль" в Сантьяго, с забастовками водителей грузовиков.

Когда в обстановке фактического хаоса армия взяла власть, то никакого автоматического процветания не наступило. Военные, как и в некоторых других странах, поначалу считали, что они сами знают, как надо управлять экономикой. Однако кризис продолжался, достигнув своей нижней точки в 1975 году, и это заставило Пиночета обратиться к местной экономической элите с вопросом: что делать?

А вот тут в историческую закономерность вмешалась историческая случайность. Оказалось, что чилийская экономическая элита середины 70-х, а это, может быть, человек сто, в большинстве получила профессиональное образование в Чикагском университете. История о том, как так получилось -- пожалуй, одна из самых невероятных легенд современного мира.

Следует сказать, что большую часть XX века университеты на Западе практически везде были интеллектуальными рассадниками социализма. В том числе и в США -- и Гарвард, и Йель, и Принстон, и Стэнфорд. Кроме одного -- Чикагского.

Этот университет был создан в конце XIX-го века на грант Рокфеллера. Заработав кучу денег на нефти и занявшись на склоне лет благотворительностью, Рокфеллер задался целью создать университет, где будут заниматься настоящей наукой. Но на восточном побережье США, так же, как и на западном, это выглядело маловероятным -- высокий уровень политизации общества в этих краях подталкивал ученых обслуживать сиюминутные политические интересы.

Далее всего от большой политики, в том числе и в чисто географическом смысле (исходя из степени развития транспорта в XIX веке), оказался Чикаго, на южной окраине которого и был заложен новый университет. Десятилетиями туда привлекали лучших специалистов, и в конце концов там сложились лучшие в США, да и во всем мире, школы экономики, политологии, права. С тех пор, как началось присуждение Нобелевских премий в области экономики, примерно 80% лауреатов оказывались либо сотрудниками, либо выпускниками Чикагского университета.

Как именно там оказались чилийцы? Еще одна историческая случайность. В начале 50-х деканом экономического факультета Чикагского университета стал молодой талантливый ученый по имени Арнольд Харбергер. Незадолго до этого он познакомился с симпатичной чилийской студенткой, которая вскоре стала его женой. Супруга профессора Харбергера была из уважаемой в Чили семьи, а поскольку Чили - страна небольшая, в которой вся элита друг друга знает, то с того времени у декана экономического факультета появилось здесь множество друзей и знакомых.

И, наконец, произошло еще одно важное историческое событие. На выборах 52-го года в США победил республиканец Эйзенхауэр. И Американское агентство по развитию, которое до этого тратило свой бюджет на популяризацию социалистических благоглупостей, впервые стало субсидировать обучение иностранных студентов не в Гарварде, а в Чикагском университете. Когда же встал вопрос о том, из каких стран приглашать студентов, то, естественно, сказалось особое отношение декана экономического факультета к Чили.

В результате к середине 70-х годов экономическая элита Чили не только получила лучшее в то время в мире образование, но и успела поработать и в бизнесе, и на государственной службе. Когда в 75-м году состоялась встреча Пиночета с чилийскими экономистами, у них уже была готовая программа реформ.

Выслушав их предложения, Пиночет сказал, что программа его вполне устраивает. Она дополняет его антикоммунизм в политике либеральными мерами в экономике, и он обеспечит ей политическое прикрытие. Однако, как гласит легенда, у него был один вопрос. Реформы реформами, но хорошо известно, что, кроме меди, у Чили фактически нет товаров для продажи на внешнем рынке. Что же она сможет производить и продавать через двадцать лет? Какие отрасли нужно поддерживать?

Коллективный ответ этих экономистов по легенде звучал так. Первое: мы вам не скажем. Второе: мы не скажем, потому что не знаем. Третье: мы не знаем, и никто другой этого не знает. Четвертое: тот, кто скажет, что он знает, является лжецом и мошенником. И, наконец, пятое: дайте свободному рынку действовать, и он сам решит, кто прав, кто виноват, он сам выведет передовые кампании и перспективные отрасли на мировой рынок и уберет с рынка неэффективные.

Через две недели восемь человек из этой команды были назначены на ведущие экономические посты. Так началась чилийская экономическая реформа, таким был пролог к чилийскому экономическому чуду.

Реформы не были легкими и простыми. Было немало ошибок и кризисов. Но с начала 80-х годов чилийская экономика растет со средней скоростью 6% в год. Чили стала самой быстро развивающейся страной Латинской Америки и за неполные 20 лет совершила то, во что еще недавно никто не мог там поверить - она по уровню ВВП на душу населения обогнала Аргентину, в течение всей современной истории богатейшую страну континента, на которую чилийцы традиционно смотрели, как деревенские жители смотрят на столичный город.

Реформы начались там, где социaлизм окончательно продемонстрировал свою неэффективность. После нескольких десятилетий лейбористского засилья Великобритания, бывшая "мастерская мира", оказалась перед угрозой стать "больным человеком Европы". Из-за ее экономического отставания от других европейских стран у британцев начался кризис национальной идентичности. На этой волне в 1979-м году и пришли к власти тэтчеровские консерваторы.

Затем после четырех лет картеровского безвременья президентом США стал Рейган и начал демонтаж "Великого об"щества", сооруженного Кеннеди и Джонсоном. "Рейганомика" обеспечила Америке фундамент для восемнадцати лет беспрецедентного экономического роста.

Те левые, которые пришли к власти в 90-е годы, -- Блэр, Клинтон, Шредер, оказались по своей фактической экономической политике гораздо более правыми и более либеральными, чем такие "правые" политики, как Мейджор, Буш-старший или Коль. Клинтон, например, существенно сократил госрасходы. Именно в годы его президентства произошел перелом исторического значения: чуть ли не впервые за послевоенную историю Соединенных Штатов государственные расходы в процентах к ВВП начали уменьшаться. Вследствие этого появился профицит бюджета, началось сокращение государственного долга. Далее все уже шло по классике: сокращение финансовых ресурсов, отвлекаемых государством на себя, увеличило их долю, достающуюся частному сектору. Это дало мощный толчок экономическому развитию, и клинтоновские восемь лет также оказались периодом очень быстрого роста.

Эта борьба вряд ли окончена, особенно в такой стране, как наша. Хотя не сомневаюсь, что историческая правота -- на стороне либерализма.