Заметки о макроэкономике

Рост объема денег и рост цен

Многие полагают, что гипотеза об обусловленности инфляции ростом объема денег требует дальнейшей экспериментальной проверки и статистических расчетов.

В этом они не правы категорически и абсолютно. Экономика - не количественная наука и не эмпирическая наука. Экономика, наряду с математикой и логикой, является наукой априорной. Ее выводы (правильные выводы) доказываются логическим анализом, а не экспериментальной проверкой. Особенность человеческого общества и межчеловеческих отношений состоит в том, что в этой области эксперимент невозможен. Все, с чем мы имеем дело - это исторические данные, а не чистый эксперимент, в котором исследователь воспроизводит заданную ситуацию с изменением одного или нескольких контрольных параметров. Поэтому любой набор исторических данных может, в лучшем случае, навести на мысль о существовании определенной закономерности, убедить исследователя продолжить исследования в определенном направлении, - но не доказать или опровергнуть экономическую теорию. В ответ на самый внешне убедительный цифровой ряд оппонент может сказать - но ведь в развитии этих и этих явлений сыграли роль и иные, неучтенные факторы (погода, история, религия, широта с долготой, семейное положение президента, настроение публики, да что угодно). Кто-то в этом споре может выглядеть более убедительно, но это будет похоже на спор о преимуществах той или иной религии - можно переубедить, но нельзя доказать. В этом смысле экономика отличается от естественных наук, в которых эксперимент может, по крайней мере, опровергнуть теорию (но не доказать ее). Точнее сказать, особого рода эксперименты в ней возможны, но - чисто умозрительные, как в математике.

Корреляционный и факторный анализ и подобные методы, даже самые изощренные, мало чем могут здесь помочь. Наука стремится установить не корреляционную, а функциональную связь. Корреляция может, так сказать, намекать на существование функциональной, то есть причинной, зависимости, но не доказывать или опровергать ее. Функция может быть какой угодно сложной (в подлинном смысле слова она вовсе не обязательно даже должна выражаться символической формулой или графиком - например, занумерованная последовательность простых чисел задана абсолютно жестко, но не описывается ни формулой, ни кривой), и отсутствие корреляционной или факторной связи может говорить просто о том, что мы не смогли подобрать аппроксимирующую функцию. С другой стороны, самая жесткая корреляционная связь может свидетельствовать всего лишь о том, что две переменных не находятся в причинно-следственной связи, а являются функциями какой-то третьей переменной. Грубо говоря, между средним весом человека и средней величиной его заработка (или, если хочешь, какого-нибудь измерителя интеллекта) должна существовать сильная корреляционная связь, но это не значит, что умение и знания обусловлены весом; эти величины независимы, но каждая обусловлена возрастом.

Если вернуться к вопросу об обусловленности общего роста цен ростом номинальной денежной массы, то доказательство этой обусловленности можно и нужно провести чисто логическим путем, а именно, стандартным математическим методом "доказательства от противного".

Допустим, что рост денежной массы, при прочих равных условиях, НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО приводит к общему росту цен (то есть не вообще к изменению относительных цен, а росту всех или почти всех цен). Что может из этого следовать?

1. Деньги в экономике не могут существовать в иной форме кроме как быть в распоряжении экономических агентов. Следовательно, наше допущение означает, что как минимум некоторые экономические агенты могут обладать неограниченными денежными ресурсами при сохранении общего уровня цен (под этим неясным и ненаучным выражением будем понимать отсутствие тенденции к общему росту цен).

2. При неизменных ценах эти агенты смогут, не уменьшая ресурсов в распоряжении других агентов (то есть не заставляя их предлагать более высокие цены на оказавшиеся в дефиците ресурсы), оказаться в ситуации неограниченного материального изобилия.

3. Таким образом, экономическое изобилие станет нормой, а экономическая редкость исчезнет (эти агенты смогут без ущерба для себя раздавать свои ресурсы всем остальным агентам). Исчезает необходимость выбора, ведения хозяйства, экономизации и деятельности вообще. Наступает тотальная праздность. Но экономика, по определению, трактует явления в мире ограниченных возможностей, диктующих необходимость выбора. Следовательно, ситуация, описанная в допущении, противоречит принципам устройства нашего мира и, следовательно, невозможна. Точка.

Об отрыве отечественной экономической науки от западной.

Надо сказать, что в очень многом вся мировая экономическая наука ушла назад от того, что было достигнуто в начале века, или по крайней мере к середине тридцатых годов. Так что перед отечественной экономической наукой стоит не только задача "догнать", но и опасность некритически воспринять те догмы, которые на Западе уже начинают пересматриваться. Собственно, современная западная экономика лучше всего характеризуется остроумной шуткой о том, что "экономика - это такая наука, где два человека могут получить Нобелевскую премию за диаметрально противоположные утверждения". И тому есть наглядный пример - в 1974 году Нобелевская премия была поделена между Хайеком и Мюрдалем, чьи экономические воззрения очень близки к противоположным (хотя, конечно, премию им дали за работы по денежной теории тридцатых годов, где их расхождение не было таким драматическим).

О взвешивании различных стран в процессе межстранового сопоставления.

Так как само сопоставление не может служить доказательством или опровержением экономической теории (статистика может опровергнуть или доказать только фактические утверждения, утверждения о существовании - типа "в Англии населения больше, чем в Швеции"), то взвешивание или невзвешивание не оказывается критическим. Это - вопрос об убедительности, и хотя я согласен с тем, что экономическая политика маленькой страны так же важна и существенна, как политика большой державы, но остается фактом, что для маленькой страны состояние макроэкономических индикаторов в большей степени может зависеть от экзогенных по отношению к ее политике событий. Иначе говоря, экономическая политика США или Японии существенно важна для анализа развития событий в Ботсване или Маврикии, но не наоборот.

Это соображение говорит не столько в пользу взвешивания стран, сколько в пользу сознательного ограничения анализа существенными примерами.

В этом смысле такие страны, как Гонконг или Чили оказываются важными еще и потому, что они не относятся к категории карликовых или даже просто малых экономик.

С другой стороны, абсолютизация агрегирования на уровне национальных государств может заслонять суб-национальные различия. На память сразу приходит пример обсуждавшейся в пятницу Бельгии - хотя общая безработица там крайне высока, безработица во Фландрии находится на уровне семи процентов, то есть ниже среднего по Западной Европе. Иначе говоря, безработица оказывается специфической проблемой Валлонии, а не Бельгии.

Точно так же я склонен думать, что единый измеритель уровня цен для такой страны как США скрывает масштабные региональные различия - ведь для ситуации, где считается нормальным расходование трети личных доходов на жилье, региональные разрывы в стоимости жилья не на проценты, а в разы должны означать существенно региональные различия в уровне цен.

Но есть и еще одно соображение, методологически похожее на то, которое используется при обосновании необходимости выделения категории "национальный доход" или "национальный продукт". Речь идет о том, что эта "национальная" категория предполагается безразличной по отношению к организационной структуре экономики, то есть к числу промежуточных операций, опосредствованных деньгами, а не внутрифирменным расчетом.

Иначе говоря, если, при прочих равных условиях раздробить фирмы или слить их в супер-фирму, "конечный" продукт останется неизменным, а суммарный (валовой) объем денежных сделок в экономике - изменится.

Аналогично, если мысленно "разрезать" или "слить" какие-либо страны при сохранении их экономических политик, то при отсутствии взвешивания картина может измениться. Поясню: допустим, у нас имеется пять стран с "плохой" политикой и "плохими" результатами, пять стран с "хорошей" политикой и "хорошими" результатами, две страны с "плохой" политикой и "хорошими" результатами и две страны с "хорошей" политикой и "плохими" результатами. Естественный вывод будет, очевидно, состоять в том, что "плохая" политика ведет к "плохим" результатам, "хорошая" политики - к "хорошим", а четыре случая-исключения объясняются особыми (внешними) обстоятельствами. Но если в каждой из пятерок "слить" по две страны, а каждое из "исключений" раздробить на два государства, то мы получим по четыре страны на каждую комбинацию - и тенденция исчезнет. И при этом мысленном эксперименте никаких изменений в экономическом развитии как таковом не происходит - изменяются лишь политические границы!

Об использовании реального или номинального ВВП в "денежном уравнении".

Следовало бы повнимательнее разобраться с этим "уравнением", вокруг которого сломано столько копий.

Во-первых, это вовсе и не уравнение, а тавтология, тождество (что открыто признавал сам Фридман), или, иначе говоря, формула определения скорости обращения. Теоретик делает допущение, что объем денежной массы (оставляя в стороне вопрос об определении и исчислении этого показателя) имеет содержательную связь с обслуживанием денежных оборотов внутри страны. При этом неизвестный параметр он называет "скоростью обращения" и определяет его указанной формулой. В этом смысле это "уравнение" ничего не привносит в наше понимание, а просто записывает в символьной форме некое словесное (недоказанное!) утверждение. При этом, надо сказать, символьная запись фактически означает признание множества сильных допущений, предусмотренных логикой математики. А так как эти допущения, как правило, остаются неэксплицированы, то символьная формула оказывается логически много уступающей чисто словесной.

Попробуем записать это "уравнение" в наиболее прозрачной и бесспорной форме. Тогда

M x V = S (p x q),

где "p" - цена за единицу товара, а "q" - объем сделки. Иначе говоря, справа оказывается объем денежных сделок, так как мы суммируем по всем сделкам за период. Если мы объединим все сделки с однородными товарами (и предположим единство цены по всем этим сделкам - не слабое допущение!), то справа окажется произведение векторов P и Q, означающих общий уровень цен и физический объем оборота.

Замечу, что можно брать все сделки вообще и рассматривать валовой оборот, а можно брать только "конечные" сделки (что бы это ни означало) и выйти на национальный доход. Это даст два различных уравнения и две различных скорости обращения. Можно, конечно, продолжить - и учитывать только сделки, скажем, только в официально учтенном секторе, или где-нибудь еще. Если мы будем говорить только о "конечных" сделках, мы сможем абстрагироваться от организационной структуры экономики (но законно ли это? произвольна ли эта структура? так ли несущественна она для экономического процесса? - теория фирм и теория прав собственности отвечают категорическое "нет"). При этом мы выиграем в некоей абстрактной чистоте "модели" и потеряем в ее реалистичности. Следующим шагом будет аппроксимация национального дохода величиной ВВП, теоретически ничем не обоснованная, но - общепринятая. При этом ВВП здесь, конечно, в номинальных ценах - разговор идет о номинальной статической "модели".

Также замечу, что единственное содержательное значение, которое можно придать термину "уровень цен" - это вектор, то есть ряд чисел. Размерность этого вектора будет совпадать с размерностью вектора физического производства или оборота. Понятно, что "измерить" такой параметр, то есть представить его в скалярной форме, невозможно. Поэтому экономисты, продолжая бездумно говорить об "уровне цен" как о скалярной величине, для которой существуют будто бы только проблемы технологии измерения, а не возможности измерения, в реальности интересуются только изменением этого уровня.

Иначе говоря, в правой части тождества стоит величина, скажем так, номинального ВВП, и представлена она в форме произведения векторов уровня цен и физического объема оборота (этот "физический объем оборота" принято видеть как число и считать "реальн

Так что тот факт, что при стабильных спросе на деньги и реальном ВВП рост денег приводит к изменению величин компонентов уровня цен в одинаковом размере, является просто иной формулировкой самого определения скорости обращения.

В динамической форме вышеуказанное тождество примет форму

М₁/M₀ x V₁/V₀ = S (p₁xq₁) / S (p₀xq₀), где 0 и 1 обозначают различные периоды

То есть справа окажется номинальный рост оборота (нацдохода, ВВП или всего того, с чем мы сравниваем деньги и по отношению к чему устанавливаем скорость обращения). Если мы вычисляем какой-нибудь индекс "уровня цен", взвешивая изменение вектора цен по весам вектора физического производства, и называем номинальный рост оборота, деленный на этот индекс, "реальным ростом", то правая сторона тождества примет форму I_pxI_qr, где I_p - индекс цен, а I_qr - индекс реального оборота.

Но, повторю, все это суть переформулировки тождества-определения. Полезный вклад количественной теории денег, как мне кажется, сводится к постоянному подчеркиванию связи роста денег с ростом цен, что, собственно, доказывается и без этой теории. Все остальное - это пересасывание простейших формул с произвольно определенными параметрами и малодоказательное, а чаще бездоказательное опрокидывание этих бирюлек на реальную экономическую политику. Все современные "математизированные" так называемые теории денег начинаются словами "предположим, что деньги - это...", при этом отдельно и логически несвязанно стоят операции с этими "предположениями", а отдельно - обязательный рассказ-байка про "эволюцию банковского дела".

При этом ограниченность количественной теории денег заключается еще и в том, что она не дает определения денег, она остается, по сути, не теорией денег, а теорией по поводу денег. Эрозия ценности денег и прогресс экономики приводят к размыванию их гомогенности, а "количественная теория", не являясь подлинной теорией, не находит ничего лучшего как конструировать произвольные "денежные агрегаты" и играть с ними в детский конструктор.

* * *

Еще один важный недостаток, общий как для классической политэкономии, так и для монетаризма, кейнсианства и современного эклектизма. Они мыслят экономику механически, в них напрочь отсутствует самый главный элемент реальной экономической действительности - непредсказуемый предприниматель. В этих псевдонаучных теориях подлинным субъектом является только государство, которое может выбрать ту или иную политику, а дело мудрых экономистов - рассказать, какая лучше для подведомственного населения. Так называемые "субъекты экономики", то есть люди, в этих теориях ведут себя чисто рефлективно, предсказуемо, по закону больших чисел, как амебы, кролики или винтики машины.

Например, количественная теория делает упор на денежные агрегаты, а не на их распределение между реальными людьми. Согласно канонам этой теории, если все "денежные остатки" взять и переделить между агентами, то почти что ничего не изменится - агрегат останется прежним, средний спрос на деньги тоже. Только распределение может стать более "рациональным", "справедливым". По сути, социализм совместим с этими "экономическими теориями", что, собственно, свидетельствует об их несовместимости с экономической реальностью.

Я уверен, что Фридман обязан своей славой вовсе не "профессиональными" работами (кто сейчас читает Ирвинга Фишера или Саймонса? А они как экономисты той же школы не уступали Фридману) и даже не популярными работами по методологии, насквозь ошибочными, - а своей широчайшей и крайне полезной публицистической деятельностью. В историю экономической науки он войдет как острейший ум, а не как первооткрыватель.

* * *

То, что переходные и нефтедобывающие страны "выпадают" из стандартного факторного анализа инфляции - вполне естественно и отражает саму суть "измерения" движения цен.

Так как не существует "уровня цен" как наблюдаемого и измеряемого явления, то за "изменение уровня цен" принимается не результат изменения, а индекс, то есть произвольная комбинация измерений. Оставляю в стороне проблему измерения цен как таковых, раскрытую в работах, скажем, Стиглера и Моргенштерна, или обоснованность использования фактических наблюдаемых цен реальных сделок для исчисления "стоимости" запасов, не предъявленных к обмену (расчет капитализации, стоимости запасов на складах, вменяемой ренты и т.д.). Но индекс оказывается не, так сказать, имеющим силу природного явления измерением, а мнением, - важным и крайне необходимым, если оно высказано экспертом, но требующим постоянного сравнения с другими мнениями и суждениями.

Собственно, что представляет собой взвешенный индекс? Это не измерение какого-то наблюдаемого процесса, происходящего во внешнем мире, а рассуждение о том, насколько изменился бы такой-то параметр, если бы все остальные оставить неизменными. Проверить реалистичность индекса невозможно, так как реальных экспериментов такого рода провести нельзя; более того, не ставится даже вопрос о том, насколько вообще допустимо даже воображать себе такую ситуацию (типа меняющихся цен при НЕИЗМЕННОЙ структуре производства) и насколько такой мысленный эксперимент улучшает наше представление о действительности. Когда говорят, что "индекс цен составил 120 процентов", то публика склонна понимать это так, что некие "цены" увеличились на 20 процентов. На самом же деле индекс говорит, что "если бы наша физическая структура потребления сегодня была бы такой, какой она была в базовом периоде и не реагировала на изменение цен, то нам пришлось бы тратить на нее на 20 процентов больше" (если взвешивание идет по базовым весам). А из чего следует, что структура потребления может остаться неизменной при изменении цен? Если абсолютно все цены вырастают ровно на двадцать процентов, то зачем нужен индекс? А если их рост неравномерен - то он не может не воздействовать на структуру потребления, производства и спроса. Хорошей иллюстрацией различия между измерением и индексом может служить, скажем, такой пример: измерение говорит, что И.И.Иванов реально вырос на двадцать сантиметров, индекс скажет, что И.И.Иванов вырос бы на двадцать сантиметров, если бы вел такой же образ жизни, какой он вел в базовом периоде - то есть у нас в одном случае наблюдаемый факт, а в другом более или менее правдоподобное высказывание, гипотеза, допущение.

Иными словами, проблема состоит в том, что индекс цен несет какую-то содержательную информацию только при одном условии - когда незначительно меняется структура относительных цен. При этом если индекс сам меняется незначительно, то его динамика грозит оказаться едва ли не полностью в пределах статистической погрешности; если же он меняется существенно, то, при условии сохранения структуры относительных цен, расчет всеобъемлющего индекса (вместо отслеживания одного-двух товаров) оказывается просто-напросто излишним инструментарием, наподобие измерения толщины досок для строительства сарая с помощью микрометра. Как писал Мизес, при высокой инфляции любая домашняя хозяйка "осознает" ее скорость с не меньшей точностью, чем целое статистическое бюро... Не случайно использование упрощенных измерителей цен с помощью "индекса Макдональдса", цены бензина, простейшего набора и т.д.

Если же наблюдается значительное изменение всей структуры цен, то значение индекса (технически сложность его построения не увеличивается) оказывается критически зависящим от его конкретной формулы - выбора базы, структуры весов, формулы усреднения и т.д. При этом математика может для вычисления средних из данного множества чисел предоставить неограниченное количество формул, позволяющих "выйти" практически на любое число в пределах этого множества. Традиционно статистика использует не наиболее "обоснованные" формулы (они все не имеют преимущества одна перед другой с точки зрения "обоснованности"), а наиболее простейшие в вычислении.

Иначе говоря, индекс при резком изменении размера и структуры базы весов теряет содержательное значение. А именно такое резкое изменение, разрыв серии, характерно для стран нефтедобычи (скачки цен на нефть ломают у них все структуры) и постсоциализма. Для точности можно было бы дополнить этот список возможными моноэкспортирующими странами, если цены на соответствующую статью экспорта (или ее объемы производства) испытывали наблюдаемые резкие скачки.

Фактически, размышляя об экономических событиях, мы сталкиваемся не с Индексом, а с набором, спектром индексов, помогающих нам создать выпуклое представление о действительности. Вернувшись к И.И.Иванову, мы обнаружим, что вместо измерения динамики его роста мы имеем целый спектр количественных оценок: 15 см, 18 см, 23 см, 128 см, 0.3 см, из чего мы делаем вывод, что он действительно вырос где-то на два десятка сантиметров, а тем ребятам, которые дали нам две последних оценки, надо, наверно, поработать над своей методологией и арифметикой.

* * *

Все исчисления денежных агрегатов в нашу эпоху должны учитывать ситуацию многовалютности и "бегства капиталов".

Феномен долларизации, как считается, состоит в том, что те страны, где реформа, стабилизация и т.д. произошли до разрешения валютных счетов для резидентов - остались малодолларизированными. Для других, где либерализация в области финансов предшествовала стабилизации - долларизация оказывается перманентным явлением. Проблема для статистического анализа в этой ситуации заключается в том, что комфортабельный анализ (предполагаемо) достоверных балансов центрального банка уже не дает минимально наглядной картины движения денег в экономике. В лучшем случае этот анализ дополняется "потолочными" оценками движения иностранных валют, при этом все аккуратно вычисленные проценты и доли процентов теряют какой-либо смысл.

Агрегат "широкие деньги" (рубли плюс депозиты в валюте) крайне напоминает поиск кошелька под фонарем - единственное преимущество этого агрегата состоит в легкости его расчетов, то есть наличная валюта плюс денежные активы резидентов за рубежом минус рубли за пределами России считаются постоянными. А на каком основании, как любил спрашивать Сталин?

Не без проблем оказывается монетарный анализ и в малодолларизованных странах (типа Чили и Бразилии). Там отсутствие иностранной валюты как "якоря" расчетов и сбережений заменяется развитой индексацией. В этой ситуации номинальное исчисление денежных агрегатов также постепенно теряет смысл...

Наконец, для развитых стран возникает феномен полу-денег и т.д. Плюс проблема float'ов.

* * *

Проблема "лага" инфляции наглядно демонстрирует ограниченность эмпирицизма количественной теории денег.

Признание существования лага не объясняется этой теорией и его подлинное значение не понимается. Лаг вводится как остаточный фактор, наподобие скорости обращения. Количественная теория в глубине души мечтала бы, чтобы скорость обращения была равна единице, а лаг - нулю, и зависимости обрели бы ясность и убедительность. Увы, "так не есть", и тогда приходится успокаивать себя тем, что удается продемонстрировать более или менее стабильность скорости обращения и лага на протяжении какого-то периода. Даже если и удается - что из того? "Ревизионистская" школа советологии свою теорию основывала на, так сказать, демонстрации стабильности советской системы на протяжении длительного времени. Вот, говорили они, система пережила такие потрясения, как война и технологическая революция, она стабильна столько десятилетий - значит, она будет стабильна и дальше. Они были плохими математиками - они не знали, что доказательство методом индукции включает два этапа: демонстрация случая индукции и доказательство индуктивного перехода, то есть справедливости индукции в общем случае. Вот этот-то индуктивный переход остается не только что недоказанным, но даже вопрос о нем не ставился - как в советологии, так и в монетарной экономике.

На самом деле феномен лага демонстрирует не то, что "цены растут с запозданием". Ситуация не может выглядеть так абсурдно, что цены остаются стабильны - и вдруг, по истечении мистического промежутка времени, подскакивают сами по себе. Феномен лага говорит о том, что цены растут не одновременно все разом, то есть что меняются не только уровень цен (что бы это ни значило), но и относительные цены. Невнимание к относительным ценам всегда приводило монетаристов в тупик по поводу реальных последствий инфляции - Фридман утверждал, что инфляция может быть совместимой как с ростом, так и с стагнацией и падением. Монетаристам нелегко было объяснить, почему люди продолжают использовать номинальные измерители, если использование реальных индексаторов элиминирует "инфляционный налог". Монетаристы много рассуждали о роли инфляции как скрытого налога - но не в этом вред инфляции (точнее сказать, в этом ее вред таков же, каков вред открытого налога). Если бы изменялся действительно только уровень цен, то индексация сделала бы лаг бесконечно малым. Но пока деньги вбрасываются в экономику в конкретном месте, а не с знаменитого "вертолета", они воздействуют на структуру относительных цен, на величину реальных процентных ставок - и тем самым на принятие инвестиционных решений предпринимателями. Эти решения в условиях искаженных относительных цен оказываются оторванными от реального спроса; происходит не overinvestment, а malinvestment, то есть растрата ресурсов на то, что обществу требовалось в меньшей степени по сравнению с тем, на что этих ресурсов не хватило.

При этом идея лага существенно противоречит принципу "уравнения количественной теории", имплицитно и эксплицитно предполагающего единообразное движение "уровня цен".

О критериях финансовой стабилизации.

Эта дискуссия под определенным углом выглядит очень характерно. Речь идет о том, что экономисты спорят о метафорах, об образных и неопределенных выражениях. Действительно, пока мы не дали определения "стабилизации", не указали место этого понятия в системе теоретического мышления - невозможно говорить о его критериях, которые, по сути, и составляют определение.

Нам предлагаются разные определения стабилизации (скажем, начало роста). Но такой критерий как "рост" - крайне сомнителен. "Рост" - проклятое словечко современной экономики, это нечто крайне туманное, неопределенное, но желаемое. Когда говорят о "росте", а особенно о "sustainable росте", мне все время чудится нечто вроде "общественно необходимых затрат труда", то есть шулерское неверифицируемое и неинструментальное определение. Рост чего, рост за счет чего, рост ради чего - все это оказывается за бортом.

* * *

Я в МВФ привык с крайним скептицизмом относится к любым расчетам, основывающимся на исчислении ВВП или подобных, - по сути, антинаучных, - конструкций.

И даже если в развитых странах, при сохранении методик и единства серий, динамика ВВП на протяжении, скажем, декады-двух, еще может иметь какое-то иллюстративное значение (сравнение ВВП за больший период теряет смысл из-за нарастания качественных различий сравниваемых явлений), то межстрановое сравнение оказывается еще более подверженным опасностям. Даже среди развитых стран нет единства национальных методологий, а методологии эти, скроенные вовсе не на основании научных критериев, отражают всего лишь какие-то характерные особенности, присущие одним странам и не представленные в других. Поэтому использование межстрановых сравнений относительных показателей (долг к ВВП, деньги к ВВП, число котлет и галош к ВВП) - влечет неустановленную погрешность. Неустановленную и неустанавливаемую, так как применимость гипотезы нормального (или любого статистически стандартного) распределения в области явлений человеческой природы не доказана...

Еще раз о нехватке денег

Идея о "нехватке денег" звучит для экономиста как-то шизофренически.

В нашем мире ресурсов всегда "не хватает"; если их хватает (это можно выразить словами "эластичность производства относительно этих ресурсов равна нулю", или же "при неизменном объеме комплементарных ресурсов прирост данного ресурс ограниченного использования будет для потребителя излишним"), то они переходят в разряд "свободных благ" и выпадают из области рассмотрения экономики. А деньги - это, по определению, самый ликвидный ресурс с максимальной степенью комплементарности (то есть минимально специфичный). Денег ВСЕГДА не хватает в том смысле, что от БЕСПЛАТНОЙ добавки денег откажется только душевнобольной. А если речь идет не о бесплатном ресурсе, то мы сталкиваемся не с его НЕХВАТКОЙ, а с его пониженной ценностью в сравнении с ДРУГИМИ ресурсами, от которых люди не нашли нужными отказаться ради нашего ресурса. Не денег, стало быть, не хватает, а при данных условиях держать больше денег НЕВЫГОДНО.

* * *

Очень быстро в разговоры о "нехватке денег" вползает любимая тема "долларизации".

Оказывается, денег-то навалом, только РУБЛЕЙ мало. При этом, кстати, если можно еще как-то прикинуть количество рублей (среди допущений: неведомый оборот рублей вне России - хотя бы в какой-нибудь Чечне или Абхазии); неведомая доля формально текущих вкладов (то есть включенных в broad money), фактически замороженных на счетах неликвидных банков; оценка размеров различных float'ов (как по-русски, не знаю) и т.д.), то число долларов в стране можно считать совпадающим с неизвестным статистике числом стульев...

Но почему НАДО "ослабить степень долларизации"? Кому НАДО? Ясно, не тем, кто ВЛАДЕЕТ этими долларами; если это зачем-то надо Ясину и Игнатьеву, то нам-то что за печаль? Из чего следует, что некое "общественное благо", неведомое и неопределенное, расцветет от ликвидации долларизации? Из чего следует, что де-долларизация ВОЗМОЖНА? Молчит Русь, не дает ответа...

Единственный ответ на вопрос о "необходимости" дедолларизации - это рассуждения о малой базе для государственных заимствований. А заимствования-де, нужны для экономики, то есть для самой тети Маши. Просто тетя Маша - дура и не понимает мудреной экономической хитрости; для ее же, дуры, блага надо запретить ей держать доллары и заставить передать все сбережения в долг Вьюгину, который лучше ее самой сообразит, как ее же облагодетельствовать... Ведь это не карикатура, это думается всерьез, только "умными" словами. Я называю это врожденным социализмом макроэкономики.

Может ли рост денег привести к краткосрочному росту производства?

В чисто рыночных условиях искусственный рост денег приводит не к РОСТУ производства, а к ИСКАЖЕНИЮ ЕГО СТРУКТУРЫ, как правило - в сторону перекоса сравнительно долгосрочных инвестиций, что рано или поздно приведет к необходимости реальной переоценке этих инвестиций как полностью или частично убыточных.

Если рост денег приводит к осязаемому росту производства, это означает, что ДО ЭТОГО имеющиеся ресурсы были задействованы не полностью в пределах, допускаемых их комплементарностью и готовностью людей трудиться; то есть - что система цен НЕ ЗАЧИЩАЛА все имеющиеся рынки; то есть - что институциональные механизмы насилия ПРЕПЯТСТВОВАЛИ агентам устанавливать цены сделок по своему двустороннему усмотрению. Неожиданная инфляция денег вводит агентов во временное заблуждение, и они продолжают использовать вчерашнюю структуру цен и предпочтений как будто они соответствуют нынешним реалиям. Когда они осознают эти реалии, они резко пересматривают свое поведение, в результате РОСТ ПРОИЗВОДСТВА может оказаться только единовременным и преходящим эффектом неожиданной инфляции.

Можно ли говорить о наличии денежного дефицита, если имеет место длительная дефляция?

Нет. Умеренная дефляция - это ЕСТЕСТВЕННОЕ состояние динамичной рыночной экономики. Любопытно, что в тех областях экономики, где технический и организационный прогресс оказываются по каким-то причинам МЕНЕЕ скованы государственным регулированием (авиаперевозки, телекоммуникации, бытовая электроника, компьютеры, финансовые услуги) - дефляция является РЕАЛЬНЫМ элементом сказочно быстрого роста...

Что же происходило в США в конце 20-х годов?

Все двадцатые годы ФРС проводила политику ГЛОБАЛЬНОЙ ИНФЛЯЦИИ, приведшей к подавлению естественной тенденции падения цен в условиях технического прогресса и квази-золотого стандарта, а также к номинальной инфляции цен акционерных активов. Это привело к искажению в инвестиционных действиях и ТРЕБОВАЛО какой-то рецессии для "зачистки завалов", вызванных искаженными инвестициями, то есть переоценки инвестиционных активов. Падение цен в свободной экономике означало бы, среди прочего, удар по должникам и выгоду для кредиторов, а также смягчение реальных последствий возможного номинального снижения ставок заработной платы или даже ее реальный подъем.

Главным лейтмотивом конца двадцатых - начала тридцатых годов было "поддержание номинальных ставок зарплаты любой ценой", и именно эта самоубийственная политика, означавшая добровольную и радостную капитуляцию правительств перед профсоюзами, воспрепятствовала БЛАГОТВОРНЫМ последствиям дефляции и депрессии. В противном случае непонятно, почему так называемая "рестриктивная" политика ФРС (в реальности она была просто НЕДОСТАТОЧНО инфляционной по меркам Фридмана и Шварц; она ориентировалась не на размер денежной массы, а на номинальные процентные ставки, которые она сохраняла на крайне низком уровне, еще допускаемом наличием золотого стандарта) и дефляция привели к ЗАТЯЖНОМУ спаду. Иначе говоря, дефляция-то была, но - НЕ ВСЕОБЩАЯ. Она не затронула, в частности, ставки заработной платы - и привела, тем самым, к искусственному искажению системы относительных цен.

Это все к тому, что даже американский спад времен Великой депрессии не обязательно надо объяснять денежной рестрикцией. А также к тому, что ВСЯ современная "экономическая наука", - за исключением австрийской школы, - так и не смогла найти объяснение феномену цикла и совершенно по-детски рассматривает его как природную данность, к которой надо приспосабливать экономическую политику.

Просроченная задолженность.

Это богатая и в огромной степени неизведанная область для исследователя и аналитика. При этом мне не очевидно, каким образом рост этой задолженности вызван "снижением уровня либерализированности" с уходом Отцов-либерализаторов (а имело ли место это снижение? не снижение темпов либерализации, а уровня либерализма?). Или имеется в виду, что этот уход повысил, в глазах экономических агентов, шансы нового зачета, и сделал накопление задолженности рациональным поведением?

Исключительно важно учитывать тот факт, что задолженность не может напрямую суммироваться с завершенным платежом, точно так же как нельзя складывать вместе обещания человека и его реальные дела. Собственно, из этого вытанцовывается вся неразрешимая проблема организации централизованного государственного контроля за состоянием коммерческих банков - то есть все понимают, что при формальном балансировании активов и пассивов реальная цена различных активов очень различна, но оценить это "извне" оказывается невозможным.

Например, даже если принять на веру статистику задолженности во всей экономике (после отмены Картотеке 2 эта статистика не может не быть крайне оценочной), остается вопрос о ее интерпретации.

Ведь на Западе, скажем, если размеры банковского кредита поддаются учету в той мере, в какой сами банки поддаются учету регулирующих органов, размеры коммерческого и потребительского кредита (вне кредитных карточек) остаются НЕИЗВЕСТНЫМИ. Есть оценки, что коммерческий кредит, предоставляемый фирмами друг другу, может достигать до половины величины ВВП или что-то вроде того. При этом размеры и направление кредита (то есть от потребителей к производителям или наоборот) может непредсказуемо меняться, в частности, в связи с фазой цикла. В какой степени рост задолженности при постсоциализме отражает естественное возрождение такого кредита?

Задолженность по заработной плате может быть в большой степени фиктивной - за ней может стоять готовность работников пойти на снижение реальной заработной платы. Эта готовность не выражается в понижении номинальных ставок по ряду обстоятельств, среди которых можно предположить наличие налоговых соображений (накопление и сохранение формальной задолженности как инструмент понижения налогов), интерес институтов соцобеспечения, финансирующихся за счет отчислений на зарплату, остаточное давление профсоюзов. Очень важно, что поддержание уровня задолженности по зарплате на полу-государственных предприятиях (то есть тех, которые могут рассчитывать на переговорный процесс с государством как на важный стратегический фактор) дает в руки как менеджмента, так и работников мощный, - и бесплатный, - инструмент давления на государство. Добавлю, что статус "неоплачиваемого госслужащего или рабочего" очень часто крайне выгоден тем, кто так или иначе занят в теневой экономике. Все эти соображения, - то есть то, что накопление задолженности по зарплате происходит в огромной степени с согласия и с поддержкой рабочих-"кредиторов", - могут подтверждаться практически полным отсутствием прецедентов СУДЕБНОГО давления в пользу выплаты задолженности.

Наконец, бюджетная задолженность в обоих направлениях очень и очень часто отражает неписаные правила игры в государственные финансы в России. На каждом этапе и каждом уровне все игроки уже научились пересчитывать номинальные обязательства в реальные платежи с процентом дисконта, а так как многие формальные правила препятствуют номинальному понижению платежей, переоценка происходит в форме накопленной задолженности. Это начинается от нереалистического составления бюджета и кончается его нереалистическим выполнением, причем эта нереалистичность стала ожидаемой и, следовательно, заранее учитываемой в расчетах будущих денежных потоков агентами.

Это все к тому, что сам общий уровень задолженности отражает степень "неспособности агентов использовать деньги" в очень косвенной мере. Скорее, он уж мог бы, - в отсутствие правовых и политических компонентов, вызывающих рост задолженности, - говорить о степени опосредования срочных трансакций банковской системой (credit intermediation), то есть о степени развития банковской системы.

Об относительной величине российского долга.

Сравнение дефицита бюджета и долга с денежными агрегатами может оказаться полезным (я, может статься, был чуть ли не первым, сообразившим это; впрочем, литература настолько обширна, что никто не может утверждать свой стопроцентный приоритет). Сравнение с ВВП этим, конечно, не обесценивается и не отменяется. Можно добавить только, что еще одна важнейшая характеристика долга - структура его maturities (как по-русски - не соображу). В этом смысле российский бюджет стоит перед тяжелейшей задачей не просто выплачивать проценты, но и полностью рефинансировать весь долг (за вычетом того, что держат ЦБ, Сбербанк и ВТБ, да и то последние двое могут в любой момент оказаться в критической ситуации) каждые три месяца. В принципе можно было бы предложить Правительству в одностороннем порядке преобразовать долг, то есть переоформить его на более длительные сроки, а проценты сделать купонными; можно даже сделать долг полностью консольным - то есть бессрочным и бесконечным. Такая идея, в ситуации подлинной фискальной консолидации, могла бы стать реальной обсуждаемой альтернативой монетизации долга, его выплате или постепенному замещению на более долгосрочный.

* * *

Может ли сравнение социалистических и капиталистических стран служить доказательством превосходства капитализма? Категории сравнения, рода и вида не присутствуют в природе. Любая классификация - всего лишь интеллектуальная конструкция, и феномены внешнего мира могут классифицироваться по разному. Казалось бы, очевидно, что нельзя сравнивать яблоки с персиками. Но, скажем, для художника, пишущего натюрморт, красный персик будет объединен с красным яблоком и противопоставлен желтому персику и желтому яблоку. Сравнения отдельных сортов яблок и апельсинов с точки зрения содержания полезных веществ - вполне естественно для диетолога. К чему я это? К тому, что классификация может выглядеть убедительной, но не может служить доказательством. Можно сказать: страны А, Б и В принадлежат к одной группе (скажем, социалистические) и все демонстрируют одинаково плохие результаты, а страны Г, Д и Е принадлежат к другой группе - и, естественно, цветут и пахнут. Всегда найдется кто-то, возражающий: а я не согласен с вашей группировкой, я считаю ее второстепенной и искусственной...

Глубинная проблема состоит в том, что конкретная политика, идеология, идея - могут быть дискредитированы в данный момент, осмеяны, непопулярны, они могут ассоциироваться (и вполне справедливо ассоциироваться) с очевидными неудачами и катастрофами - и критика этих идей будет выглядеть успешной. Но если эти идеи не опровергнуты логически то рано или поздно их внешняя "запятнанность" забудется, а привлекательность - станет все более убедительной. Например, разоблачения XX и XXII съездов КПСС, а за ними "Архипелаг ГУЛАГ" нанесли огромный удар по идеям социализма во всем мире. Но они не опровергли социализм, не вскрыли невозможность его реализации - и появились новые сторонники социализма, справедливо говорящие: "Мы не отвечаем за Сталина, это все были искажения, вот и у христиан была инквизиция, и т.д. и т.п.". То, что социализм был научно опровергнут в смысле доказательства его невозможности, что доказательство это было дано еще до того, как социализм проявил себя на практике - остается практически никому не ведомым.