X. Заключение

Мы стоим перед удивительным зрелищем: социалисты, убежденные социалисты, у которых слово не расходится с делом, которые ни перед чем не останавливались для торжества своей идеи, собственными руками уничтожают плоды своего творчества и, заменяя строй гармонический, каждый эксплуатации, строем анархическим, построенным на эксплуатации, ждут, именно, от последнего увеличения ресурсов республики и улучшения экономического положения трудящихся. Мы видмм, как социалисты усиленно приглашают в страну иностранный капитал, чтобы он собирал у нас ту прибавочную ценность, уничтожение которой они считают своим призванием.

Как объяснить это странное явление?

Правое крыло социализма на это отвечает: «Тут нет ничего удивительного. Этот печальный результат мы предвидели. Маркс говорил, что социальная революция может иметь успех только тогда, когда все предпосылки для социалистического строя готовы, а в России, в стране крестьянского хозяйства, этих предпосылок не было».

Такая точка зрения может быть оправдана буквой учения Маркса, может быть подкреплена кое-какими цитатами из него, но едва ли она соответствует его общему духу.

Промышленный капитализм получил в России умеренное развитие, он не привлек к себе на службу значительной части населения страны. Но, поскольку русская промышленность существовала, она, в смысле учения Маркса, созрела для социальной революции. Благодаря тому, [69] что русская промышленность не развилась столь органически, как промышленность на Западе, благодаря тому, что она насаждена в течении последних двух столетий правительством, дворянством, иностранным капиталом, она представляла собой картину поразительной концентрации и в ширь, и в глубь, в смысле комбинирования последовательных стадий переработки продукта с различными подсобными производствами. Русские заводы: Путиловский, Обуховский, Брянский, Мальцевский, русские мануфактуры, являются колоссами не только на русский масштаб, но и на международный. И тестирование и синдицирование русской промышленности зашло накануне революции довольно далеко. Русские столицы представляли собой громадные центры скопления промышленного пролетариата, организованного в недрах предприятий-колоссов. Отсутствие демократического режима, невозможность легальной защиты своих экономических интересов, поддерживали боевое настроение пролетариата и подготовляли социальный взрыв. Концентрации промышленности соответствовала концентрация богатств в тонком слое крупной буржуазии. По той же причине, вследствие не ограниченного характера развития русской промышленности, в России не имелись те широкие кадры мелкой городской буржуазии, которые в европейском городе стоят между пролетариатом и крупной буржуазией, смягчая их столкновения. Противоположность между роскошью верхов и бедностью низов была в русском городе разительнее, чем где бы то ни было. Итак, русский город вполне созрел для предусмотренного научным социализмом «Zusammenbruch»’a.

Правые социалисты нам, конечно, возразят, что, если относительно русского города можно спорить о том, созрел ли он или нет для предусмотренного Марксом социального переворота, то социально-экономический облик русской деревни к схеме Маркса уже во всяком случае не подходит. А Россия страна аграрная, и, следовательно, если русская дервня не созрела для социальной революции, то, значит, не созрела и вся страна. Но, если зрелость России для социализма определять с точки зрения ее деревни, то позволительно спросить правых социалистов: когда же при таком буквальном толковании учения Маркса такая аграрная страна, как Россия, созреет для социализма? Ведь пределы индустриализма ограничены, — даже для двух менее многолюдных стран, чем Россия, для Англии и Германии, мир оказался тесен. Русской промышленности придется и в будущем расчитывать почти исключительно на собственный внутренний рынок, и владея 1/6-й частью земного шара, Россия останется страной аграрной. А между тем никаких заметных признаков концентрации сельскохозяйственного производства в Росси не было заметно. Если держаться буквы учения Маркса, то придется признать, что ни Россия, ни какая бы то ни было аграрная страна для социальной революции в обозримом будущем не созреют, и, следовательно, схема научного социализма к аграрным странам вообще не относится. Общезначимость схемы Маркса этим отрицается.

Да и самая политическая позиция правых социалистов вызывает глубокое недоумение. Если правые социалисты признают страну незрелой [70] для социальной революции и совершенно не в состоянии предусмотреть, когда она даже в отдаленном будущем для нее созреет, то какой же смысл имеет их социалистическая пропаганда в массах? Нельзя же в самых черных красках рисовать правовое демократическое государство, объявить его ведущим к обнищанию трудящихся, нельзя же в самых розовых красках разрисовывать социалистический строй, чтобы заканчивать свою проповедь предложением трудящимся сидеть смирно и “годить”, когда общество созреет для социализма. А когда разагитированные народные массы откажутся пассивно ждать этого лучшего будущего, то нельзя, умывая руки, заявлять, что мы, мол, тут ни причем, мы предлагали “годить”. Конечно, и Маркс не благословлял каждого мятежа рабочих, но вся его пропаганда освещена твердой верой в близкое торжество социализма, и никакими случайными цитатами из трудов Маркса нельзя замаскировать этого действенного, глубоко-революционного характера его учений.

Если же правые социалисты считают себя призванными бороться за конкретные интересы рабочего класса, то для этой цели нет нужды ослеплять их социалистическим идеалом. О том, что ждет нас в далеком будущем, можно писать в ученых книгах, но об этом пусть не говорят на площадях. В политике “довлеет дневи злоба его”. Ведь английские “трэд-юнионы” в истории английского рабочего класса кредитное обращение что значат, а они даже не ходят под красным флагом.

С духом революционного марксизма, по нашему мнению, согласны не правые, а левые социалисты. Только у них слово с делом не расходится. Если социализм есть великое благо, то о нем следует не мечтать, его следует строить. Творческие силы нового строя проявляется и преобразят мир, даже если действительность и не во всех частях подходит под предусмотренную схему. Даже величайший гений не может предусмотреть всего многообразия эволюции человечества. Самая возможность социальной революции, наличие у пролетариата силы для ее осуществления, согласно учению Маркса, свидетельствует о том, что “время пришло”, ибо политическая сила класса строится на экономических предпосылках. Так, и только так, по нашему мнению, могут думать истинные последователи учения Маркса. И не даром виднейший представитель научного марксизма на Западе, Меринг, благословил русскую революцию.

Но, в таком случае, почему же русская революция, начавшись в городе, сумела увлечь в свой круговорот деревню, одержала блестящие победы в борьбе с контр-революцией и во внешней политике и, в конце концов, оказалась столь несчастливой на фронте экономического строительства?

Официальное объяснение таково: крепость капитализма взята слишком стремительным штурмом.

Может быть, под крепостью следует разуметь мировой капитализм, который пока что еще стоит? Однако, вопреки обычному представлению, мы не усматриваем того, чтобы необходимой предпосылкой удачного строительства социализма в России была всемирная социальная революция. Если бы речь шла о такой чисто индустриальной [71] стране, как Англия, то действительно трудно было бы себе представить там социальную революцию без того, чтобы подобная революция не произошла, если не во всем культурном мире, то, по крайней мере, в английских колониях. Существование Англии без внешней торговли немыслимо, а она, конечно, будет совершенно дезорганизована раз в торгующих странах правовые нормы оказываются диаметрально противоположными. С прекращением же своей внешней торговли, Англия в первый же год после социальной революции вымерла бы с голоду. Таким образом, вопреки господствующему мнению, опыт строительства социализма должен быть предпринят в первую очередь не в странах одностороннего высокого развития индустриализма, а в странах более или менее самодавлеющего хозяйства. К числу их относится прежде всего Соединенные Штаты, а затем и Россия.

Действительно, разве наше народное хозяйство настолько зависимо от Европы, чтобы блокада сама по себе могла нас повергнуть в пучину бедствий, если бы только мы умели наладить свое хозяйство. Продовольствия у нас всегда было в изобилии. Из прядильных материалов мы одни (лен, пеньку) вывозили в громадных количествах, а недостачу в других (хлопке, шерсти) могли бы легко пополнить расширением собственного производства. Лес у нас имеется в громадном избытке, нефть тоже, и мы можем этими видами топлива и торфом покрыть недостаток в каменном угле. Руды у нас имеются. Рельсы наши заводы прокатывали, паровозы — строили. Если же некоторые сложные машины у нас не производились, то, если социализм, действительно, способен поднять производство на высшую ступень, эти небольшие дефекты удалось бы собственными средствами пополнить. Когда у нас говорят, что Россия голодает вследствие блокады, то вспоминаются иронические замечания англичан: Нью-Кэстл (главный город экспорта английского угля) замерз от того, что блокада отрезала ему подвоз угля. Именно в России, в стране почти самодавлеющей, опыт строительства социализма должен был иметь шансы на успех.

Но мы знаем, что действительность этих чаяний, правильно основанных на марксистской доктрине, совершенно не оправдала. Нельзя указать ни одной отрасли народного хозяйства, которая бы процвела. И полная очевидность результата вынудила убежденных коммунистов ждать улучшения от частичного возврата к свободному обмену к капитализму.

Итак, объяснения, которые нам дают и правые, и левые социалисты, причин неудачи социалистического строительства представляются нам одинаково несостоятельными. Все наше предшествующее изложение, смеем мы думать, дало нам истинное объяснение этой неудачи.

Мы не беремся судить об ауспициях всемирной революции на Западе. Жестокий экономический кризис, в который ввергнута Европа в результате мировой войны, еще не изжит, и это положение грозит социальными катаклизмами. Но мы не имеем никаких оснований усматривать в социальной революции средство для преодоления этого кризиса, и русская революция нас в этом не убедила. Подобные сомнения [72] зарождаются и в умах весьма авторитетных ученых социалистов. “Социализм не есть механизм, который строится по заранее намеченному плану”… “У нас сейчас нет готовых утопий, которые можно воплотить всенародным решением”… Так осторожно теперь выражается Карл Каутский, который во всей предшествующей научной и политической деятельности утверждал как раз обратное.

В одном, однако, мы можем вполне согласиться с современным коммунизмом: если мы не признаем социальной революции средством для преодоления экономического кризиса, то мы не усматриваем его и в Версальском мире. И если флагом современного коммунизма станет борьба против агрессивного империализма, то он найдет опору не только в классе промышленных рабочих, который пока не оказался в этом вопросе особенно стойким, но и в других классах современного общества. Для того, чтобы быть противником современного агрессивного империализма, социалистическая идеология нам не представляется необходимой.