 |
 |
|
||
|
||
| ||
|
Глава четырнадцать. Бруно Леони (1913-1967) и Леонард Рид (1898-1983)Бруно Леони: ученый
Даже через три месяца после трагического события трудно поверить, что среди нас нет Бруно Леони. Любящий и энергичный, он жил с такой интенсивностью, что, казалось, воплощал саму жизнь. Жестокая судьба забрала его в расцвете сил, когда его огромные достижения заставляли ожидать еще больших свершений. Природа столь богато одарила его, что даже после многих лет дружбы мне приходилось открывать новые и неожиданные грани большой личности того типа, который порой заставляет нас завидовать прошлым векам и столь редко встречается в наше время. Возможно, это судьба Италии -- по-прежнему порождать такие фигуры, которые напоминают нам о Ренессансе. Среди граждан мира, к которым он присоединился и среди которых я его встречал, он был уникален. Хотя этот лекционный зал будит живые воспоминания о том, как менее 4 лет назад мне выпала удача выступать здесь на заседании под председательством Бруно Леони -- и наслаждаться его и г-жи Леони гостеприимством в их доме в Турине -- но большей частью я встречал его в отдаленных уголках мира: в Соединенных Штатах и в Японии, а также в различных городах Европы [на встречах общества Монт Пелерин -- амер. изд.]. Поэтому мне нечего сказать о большей части его жизни в Павии, Турине и Сардинии, о чем вы знаете гораздо больше меня. Мне приходится ограничить себя рассказом о Бруно Леони как об ученом и международной фигуре, о человеке, который вызывал уважение и преданность там, где он появлялся, и я горжусь возможностью говорить о нем как от имени наших общих друзей во всем мире, так и от своего собственного. Мы все скоро обнаружили, что в этом человеке, которого мы знали как выдающегося ученого, стойкого приверженца свободы, неутомимого и изобретательного организатора, скрывается много всего другого. Мы скоро заметили проблески глубокого понимания искусств и музыки, особенно восточных искусств и восточной философии -- в том числе искусства жизни; мы обнаружили энергию и умение наслаждаться всеми утонченными и прекрасными вещами, которые способен предложить мир. Об этих многообразных гранях личности Бруно Леони, которые делали его общество столь привлекательным, я знаю не настолько много, чтобы подробно о них говорить. Ниже мне придется ограничиться тремя аспектами его работы, в которых в течении 10 или 12 лет наши усилия были параллельны, а в результате я узнал его довольно хорошо. Во-первых, это его усилия преодолеть раздробленность социальных наук, а в особенности попытки навести мост через ров, отделяющий исследования в области права от теоретических социальных наук. Во-вторых, его усилия создать удовлетворительные интеллектуальные основы для защиты индивидуальной свободы, в которую он так сильно верил. Третьим пунктом будут важные предложения, выдвинутые в его писаниях, которые, как мне представляется, указывают путь разрешения неких центральных интеллектуальных затруднений политической теории, которые Бруно Леони из-за нехватки времени не смог довести до конца, и которые останутся на долю тем, кто захочет почтить его память, продолжив работу с того места, где он остановился. Но прежде, чем я обращусь к моей главной задаче, я должен сказать несколько слов о природе наших отношений. Честь, оказанная мне вашим почтенным университетом, который попросил меня выступить по этому грустному поводу, требует объяснить ограниченность моих возможностей. Впервые я встретил Бруно Леони 14 лет назад в Чикагском университете, где я тогда преподавал [с 1950 по 1962 год Хайек входил в Комитет по социальной мысли Чикагского университета, где он вел регулярный семинар по разным проблемам социальных наук -- амер. изд.], а он туда приехал, я полагаю, чтобы, главным образом, основательнее познакомиться с англо-американским правом и политическими институтами. Мы вскоре обнаружили, что по множеству пунктов наши интересы и идеалы сходятся, а в результате он вошел в эту международную организацию ученых и публицистов, исследующую условия сохранения индивидуальной свободы, в общество Монт Пелерин, которое я организовал за несколько лет до этого и которому он впоследствии посвятил так много времени и энергии. Лет десять назад мы еще раз столкнулись в Калифорнии, в колледже Клермонт, на семинаре по проблемам свободы, где он читал курс лекций Свобода и право, о котором я расскажу затем подробнее. [Это был семинар института свободы и конкурентного предпринимательства в июне 1958 года. Лекции были изданы -- Freedom and the Law (Princeton, N.J.: D.Van Nostrand, 1961; reprinted, Los Angeles: Nash, 1972). -- амер. изд.] Тогда я впервые увидел способность Бруно Леони вдохновлять аудиторию, его неустанную готовность день и ночь обсуждать интеллектуальные проблемы, и его страстный интерес к жизни, который заставлял его использовать все предлагаемые обстоятельствами возможности для учебы и наслаждения. В связи с этим я позволю себе припомнить небольшой эпизод. Мы, преподаватели семинара, были достаточно заняты и ценили те три часа после полуденного приема пищи, когда у нас не было определенных обязанностей. Когда Бруно Леони стал регулярно исчезать в эти часы, мы сделали естественный вывод. Но как мы были неправы! Он нашел возможность брать уроки пилотирования на соседнем аэродроме и использовал часы отдыха для управления самолетом! Вскоре после этого я опять пересекся в Соединенных Штатах с Бруно Леони, на этот раз не лично, а в качестве преемника, наблюдавшего оставленное им глубокое впечатление: в 1961 году я сменил его в качестве заслуженного внештатного профессора в Центре исследований по политической экономии имени Томаса Джеферсона Виргинского университета. Но еще прежде мы тесно сошлись благодаря бесценным услугам, оказанным им в период кризиса уже упомянутому мною международному обществу, для которого он стал и оставался до своей смерти движущей силой. Поскольку Бруно Леони не имел отношения к началу конфликта, я не буду здесь говорить о природе этого кризиса, который возник, как это может случиться в любой группе, из-за некоторого несходства темпераментов, но в свое время угрожал разрушением общества. Избранный секретарем в разгар конфликта, и некоторое время после отставки президента будучи ответственным за дела, он твердой рукой ввел его в более спокойные воды и в новый период расцвета деятельности. Организованные им ежегодные собрания в Турине, в Кнок-сюр-мер в Бельгии, в Семмеринге в Австрии, в Стреза, в Токио и в Виши были самыми успешными из всех. Только 6 месяцев назад на последней встрече в Виши он был под общие приветственные возгласы избран президентом, став преемником Фридриха Лутца, Джона Джейкеса, Вильгельма Рёпке и меня. Каким ценным приобретением он был для общества, мы начинаем понимать только теперь, когда перед нами столь трагично встала задача найти ему преемника. Теперь я должен обратиться к его научной и литературной деятельности, из которых я хорошо знаю только опубликованное на английском и, лишь немного, на итальянском. Бруно Леони был одним из тех все более редких людей, которые обладают мужеством для выхода за профессиональные границы и пытаются увидеть проблемы общества в целом. При его поразительной энергии и быстроте восприятия, он сумел избежать опасности дилетантизма, которая так часто сопутствует широте интересов. Конечно, в первую очередь он был юристом, и, насколько я понимаю, был очень удачлив в юридической практике. Но даже в области права он был философом, социологом и историком права не в меньшей степени, чем мастером права. Он был также видным исследователем политики, что совершенно естественно для такого как он учителя конституционного права, столь интересующегося историей идей. Он также внес вклад в развитие политической науки в Италии и за рубежом основав обзорный журнал "Il politico", редактором которого он был многие годы. Но это никоим образом не исчерпывает широту его любознательности; я могу свидетельствовать, что он был далеко не посредственным экономическим теоретиком, и показал глубокое понимание некоторых методологических трудностей, созданных в этой области современным развитием. Это, конечно, было тесно связано с другим его главным занятием, которое я оставил напоследок -- с общей философией науки. Если я не ошибаюсь, он был одним из основных организаторов и одним из активнейших деятелей Centro di Studi Metodologici, и работа здесь привела его к фундаментальным проблемам общей философии. Список публикаций показывает всю широту его интересов. В лежащем передо мной списке больше 80 публикаций, из которых более 70 относятся к последним 20 годам. Большая их часть трудно доступна иностранцу и я с ними не знаком. Я надеюсь, что кто-нибудь соберет наиболее важные публикации в один том, чтобы почтить его имя. [Сборник работ Леони был подготовлен Pasquale Scaramozzino и опубликован в Италии как Omaggio a Bruno Leoni (Milan: A.Giuffre, 1969). -- амер. изд.] Следует особенно пожалеть, что он не нашел времени подготовить к публикации оригинальный и многообещающий первый том Lezioni di Filosofia del Diritto, изданный им на мимеографе в 1949 году для своих студентов, который посвящен истории мысли в классической античности. Особенно интересным и заслуживающим развития мне представляется его трактовка отношения между "physis"и "nomos" в мышлении древних греков. Судя по моему неполному знанию его работ, представляется, что наиболее важной была та, которая пока что опубликована только на английском и испанском [Имеется в виду Freedom and the Law, op. cit. Испанское издание La Libertad y la Ley (Buenos Aires: Centtro de Estudios Sobre la Libertad, 1961). Английское издание 1972 года с предисловием Артура Кемпа содержит некоторые дополнительные биографические материалы о Леони. -- амер. изд.]; здесь открыто и намеками определено будущее развитие, подняты вопросы, на которые теперь придется отвечать нам, его друзьям и поклонникам. В этой главной книге так много неординарного, и даже прямо противоположного общепринятому, что есть опасность, что она не будет принята с той серьезностью, которой заслуживает, или будет вовсе отвергнута, как капризная спекуляция человека, который был не в ладу со своим временем. Утверждение, что изобретение законодательства было ошибкой и что миру следовало бы отказаться от законодательства и полагаться исключительно на право, вырабатываемое судьями и юристами, как, собственно, и развивалось право в древнем Риме и обычное право в Англии -- искажает его главный тезис. Хотя ряд изолированных высказываний и тяготеет к такой интерпретации, Бруно Леони отчетливо ее отверг. Как мне представляется, он пытался высказать чрезвычайно важную мысль, что право, возникающее в ходе судебных разбирательств и в результате деятельности юристов, с неизбежностью обладает некоторыми свойствами, которые могут быть необходимы продукту законодательной работы, но которые там не всегда наличествуют -- при всей их существенности для сохранения индивидуальной свободы. В явном виде он выделил только некоторые из свойств, со природных праву, порождаемому судами, которые должны быть принадлежностью всех законов в обществе свободных людей. Он убедительно доказывает, и убедил в этом меня, что хотя кодификация права была предпринята ради большей определенности законов, она в лучшем случае увеличила определенность законов в краткосрочной перспективе (а я теперь не уверен, что и этого удалось добиться), но при этом привычка изменять закон с помощью механизмов законодательства явным образом уменьшила определенность законов в долгосрочной перспективе. Далее он показал, что характеристикой правил справедливого поведения, возникавших в ходе спонтанного процесса созидания права, было то, что эти правила были в сущности негативны, они очерчивали защищенное пространство каждого индивидуума и благодаря этому являлись эффективной гарантией индивидуальной свободы. Как и многие другие глубокие мыслители, он видел задачу права не столько в утверждении справедливости, сколько в предотвращении несправедливости. Он считал, что золотое правило этики -- "не делай другим того, чего бы ты не хотел по отношению к себе" -- наличествующее и в конфуцианстве и в христианстве -- должно бы служить негативным тестом для оценки справедливости правил поведения, и последовательное применение этого правила смогло бы приблизить нас к справедливости. Возможно, что богатство этой книги вполне откроется только тем, кто уже работает в близком направлении. Бруно Леони последним стал бы отрицать, что он просто указал путь, и что впереди еще много трудов, прежде чем семена новых идей зацветут. Внезапное окончание этой богатой жизни тем трагичнее, что мы видим, сколь многим он еще мог бы одарить нас. Я счел своей главной задачей сегодня рассказать о Бруно Леони, как об ученом, не только потому, что я лучше всего знал его именно с этой стороны, но и потому, что раз его работа осталась незавершенной, есть опасность, что она не будет воспринята должным образом. Но для тех, кто был близок к нему, это покажется лишь малой частью Бруно Леони -- человека. Даже для тех, кто знал его главным образом по профессиональным контактам, этот мир без него обеднеет. Я могу представить, что эта потеря должна значить для его учеников, которым он уделял столь много своей преданности и энергии. Но наше глубочайшее сочувствие должно быть отдано тем, для кого он был центром жизни, для кого он создал не только красивый и гармоничный дом, но и отдал всю доброту своего благородного сердца, и где он оставил невосполнимую пустоту. Мы знаем, что он был много больше, чем ученый; но мы надеемся, что дань нашего сожаления о Бруно Леони как об ученом, хотя бы отчасти утешит тех, кого он здесь оставил. Леонард Рид Институт, созданный Леонардом Ридом, позволяющий ему оказывать столь широкое влияние, носит скромное и прозаическое имя -- Фонд экономического образования [The Foundation for Economic Education, Irvington-on-Hudson, New York. FEE продолжает образовательную работу и публикует ежемесячный журнал The Freeman -- амер. изд.]. Я уверен, что, при его безошибочном чутье на такого рода вещи, он выбрал имя, наиболее способствующее процветанию. При этом я намерен утверждать, что это имя обрисовывает цели организации -- и работы Леонарда Рида -- слишком узко, что он ставил перед собой гораздо более высокие цели. Мне представляется, что при такого рода оказии нам следует попытаться с большей полнотой произнести -- что же собой представляет то, о чем он, и, полагаю, все собравшиеся здесь сегодня вечером, так заботятся. Мне не справиться с этой задачей в немногих словах, но я постараюсь занять меньше времени, чем мне отведено. Впрочем, я попытаюсь выразить основную идею в восьми словах. Сначала я кратко сформулирую идею, а затем прокомментирую ее по частям. Я убежден, что Фонд экономического образования и Леонард Рид как его глава, также как все его соратники и друзья привержены не более и не менее, как защите нашей цивилизации от ошибок интеллекта (The defence of our civilisation against intellectual error). Это не просто высокопарная фраза, которую нередко заготавливают для такого рода событий. Я сказал то, что буквально имел в виду, и считаю это лучшим выражением нашей общей задачи. Я тщательно выбрал каждое из этих слов и теперь попытаюсь объяснить, что я имел в виду. Во-первых, я хотел подчеркнуть, что существующие политические тенденции угрожают не просто экономическому процветанию, не только лишь нашему комфорту или темпам экономического роста. Под угрозой нечто гораздо большее. Вот почему здесь сказано "наша цивилизация". Современный человек гордится тем, что он построил эту цивилизацию, как если бы он при этом осуществил некий заранее задуманный план. Фактом, конечно, является то, что если бы когда-либо в прошлом человек на базе существовавших тогда знаний создал план будущего и затем осуществил его, мы не были бы там, где сейчас находимся. Мы были бы не только гораздо более бедными, мы не только были бы менее разумными, но мы также были бы менее любезными и менее нравственными: на деле, нам пришлось бы и сейчас жестоко воевать друг с другом просто ради сохранения собственной жизни. Не только ростом наших знаний, но и совершенствованием наших нравов -- а я полагаю, что они таки усовершенствовались, и в особенности возросла забота о наших ближних -- мы обязаны не тому, что кто-то запланировал такое развитие, но тому, что в преимущественно свободном обществе возобладали определенные тенденции просто потому, что они вели к мирному, упорядоченному и прогрессирующему обществу. Этот процесс роста, которому мы обязаны возникновением того, что мы больше всего ценим, включая рост наших собственных ценностей, сегодня нередко изображается как нечто недостойное разумных существ, поскольку он не направлялся отчетливым проектом, учитывающим цели людей. Но наша цивилизация является, преимущественно, непредвиденным и ненамеренным результатом нашей приверженности определенным моральным и правовым нормам, которые никогда и никем не были для этого "изобретены", но возникли потому, что общества, которые шаг за шагом развивали эти нормы, на каждом шагу оказывались сильнее других групп, где действовали иные правила, менее способствующие росту цивилизации. Рационалистический конструктивизм, столь характерный для нашего времени, восстает как раз против этого факта, которому мы обязаны большинством наших достижений. Со времен так называемого Века разума, все возрастающему числу людей кажется, что недостойно разумному существу подчиняться в своих действиях моральным и правовым нормам, которые он не вполне понимает; возникло требование, что нам не следует рассматривать какие-либо правила как обязательные для себя, если только они ясно и осознанно не служат достижению определенных, предвидимых целей. Бесспорно, что мы очень медленно и постепенно начинаем понимать, каким образом правила, которым мы традиционно подчиняемся, формируют социальный порядок, в котором возникла цивилизация. Но к настоящему времени безрассудная критика того, что представляется "не рациональным", принесла такой вред, что порой мне кажется, что то, что я склонен назвать разрушением ценностей в силу научной ошибки, было великой трагедией нашего времени. Ошибки такого рода почти неизбежны, если исходить из концепции, что человек сознательно создал, или, по крайней мере, должен был создать свою цивилизацию. Но, тем не менее, они являются интеллектуальными ошибками, которые обещают разрушить ценности, роли которых мы так и не понимаем, но которые при этом являются неотъемлемыми основами нашей цивилизации. Это приводит нас ко второй части моего определения нашей задачи. Когда я подчеркнул, что мы должны бороться против искренней интеллектуальной ошибки, я хотел подчеркнуть, что мы не должны забывать, что наши оппоненты зачастую являются высокой пробы идеалистами, и их злотворные учения вдохновлены благородными идеалами. Мне представляется, что худшая ошибка, которую может совершить борец за наши идеалы, это приписать нашим оппонентам бесчестные или аморальные цели. Я знаю, что иногда трудно не прийти в раздражение из-за чувства, что в большинстве своем это просто сброд безответственных демагогов, которым следовало бы быть поразумнее. Но хотя многие из последователей тех, кого мы считаем лжепророками, являются либо явными глупцами, либо вредными смутьянами -- следует сознавать, что они заимствовали свои концепции у серьезных мыслителей, конечные идеалы которых не так уж сильно отличаются от наших собственных, и которые разнятся от нас не столько ценностными ориентациями, сколько средствами их реализации. Я и в самом деле глубоко убежден, что различие между нами и нашими оппонентами относительно подлежащих реализации конечных ценностей не столь уж велико, как принято думать, и что главное несходство между нами -- в интеллектуальных различиях. Мы, по крайней мере, убеждены, что у нас есть отсутствующее у наших оппонентов понимание сил, сформировавших цивилизацию. Но если нам еще не удалось убедить их, то может быть причина в том, что наши аргументы недостаточно хороши, что мы еще не смогли сделать явными основания, на которых покоятся наши выводы. А значит нашей главной задачей по-прежнему должно быть совершенствование аргументов, на которых покоится наша приверженность свободному обществу. Впрочем, мое выступление не должно превращаться в лекцию. Я затронул эти чисто интеллектуальные проблемы просто, чтобы сказать, что хотя среди нас есть некоторое число тех, кто посвятил себя исключительно этим интеллектуальным проблемам -- и часто выражают результаты в форме, понятной только специалистам, и есть немало практических деятелей, которые верно и отчетливо видят, что не все в порядке с господствующими ныне убеждениями, вряд ли найдется другой человек, который бы видел главные проблемы нашего времени как проблемы интеллектуальные и, одновременно, был бы настолько знаком с мышлением людей практики, чтобы суметь изложить решающие аргументы на языке, внятном мирянам. Положение Леонарда Рида, пожалуй, уникально как раз потому, что он обладает обоими этими свойствами. Охотно признаюсь, что я только постепенно и медленно обнаружил это. Когда 21 год назад ряд друзей помог мне организовать это собрание на Монт-Пелерин в Швейцарии, некоторые из них сказали мне, что в Соединенных Штатах есть человек, поразительно искусный в изложении либертарианских идей для широкой публики. А поскольку целью этой группы с самого начала было не ограничивать свой круг одними теоретиками, но включить и тех, кто сможет истолковать их выводы для широкой публики, Леонард Рид показался мне идеальным кандидатом в наше общество. Он безусловно выполнил все, что от него ожидали, но начав смотреть на него под этим углом зрения, я еще некоторое время продолжал видеть в нем исключительно истолкователя, а не оригинального мыслителя -- в конце концов, всегда находится кто-нибудь, кто способен изложить вещи простыми словами. Я хочу использовать этот случай для публичного признания, что мое представление о Леонарде Риде было ошибочным, и что за прошедшие двадцать с лишним лет мое мнение о нем постоянно менялось. Я обнаружил, что он не только гораздо больше большинства из нас знал о мнениях, управляющих текущей политикой, а значит, гораздо лучше обнаруживал заблуждения общественного мнения -- я-то лишь стремился к этому, но не знал, как этого достичь. Но я обнаружил также, что он был глубоким и оригинальным мыслителем, который скрывал глубину своих выводов, облекая их в слова домашнего, повседневного языка, а те из нас, кто временами, и не без снисходительности, видели в нем популяризатора, обнаружили, что они много чему могут у него поучиться. В нашем кругу, где не академические люди все еще составляют малое меньшинство, Леонард Рид стал не только одним из любимых, но и одним из самых уважаемых членов, которому доверяли не только распространение благой вести, но и участие в развитии идей. Поэтому ничто не доставляет мне большего удовольствия, чем возможность присоединиться к этому чествованию его достижений. И будучи младше его всего лишь на несколько месяцев, могу позволить себе личное замечание, что особенно радует здесь возможность ожидать от него в будущем еще большего, чем он достиг в прошлом. |
|
| Московский Либертариум, 1994-2020 |
|