XXXVIII. МЕСТО ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКИ В ОБРАЗОВАНИИ

1. Изучение экономической науки

Естественные науки в конечном счете основываются на фактах, установленных в результате лабораторных экспериментов. Физические и биологические теории сопоставляются с этими фактами и отбрасываются, если противоречат им. Совершенствование этих теорий требует все новых и новых лабораторных экспериментов не меньше, чем улучшение технологических и терапевтических процедур. Проведение экспериментов занимает время, нуждается в кропотливом труде специалистов и дорогостоящих материалах. Исследования больше не могут вестись отдельными и безденежными учеными, какими бы изобретательными они ни были. Сегодня эксперименты производятся в огромных лабораториях, финансируемых государством, университетами и крупными предприятиями. Работа в этих учреждениях превратилась в профессиональную рутину. Большая часть их персонала состоит из технических работников, регистрирующих факты, которые будут использованы пионерами, многие из которых сами являются экспериментаторами, в качестве строительного материала для своих теорий. Что касается развития научных теорий, то достижения рядового исследователя являются вспомогательными. Однако очень часто его открытия имеют непосредственное практическое значение для улучшения терапевтических и производственных технологий.

Игнорируя радикальное эпистемологическое различие между естественными науками и науками о человеческой деятельности, люди считают, что для получения нового экономического знания необходимо организовать экономические исследования в соответствии с испытанными рецептами институтов медицинских, физических и химических исследований. В действительности же предметом исследования всех этих институтов является новейшая экономическая история.

Безусловно, поощрение изучения экономической истории похвально. Однако какими бы поучительными ни были результаты этих исследований, не следует путать их с изучением экономической теории. Они не дают фактов в том смысле, который вкладывается в этот термин, когда он применяется по отношению к событиям, проверенным в лабораторных экспериментах. Они не дают строительного материала для формулирования апостериорных гипотез и теорем. Наоборот, они не имеют смысла, если не будут истолкованы в свете теорий, разработанных без ссылки на них. Нет необходимости что-либо добавлять к тому, что было сказано по этому поводу в предшествующих главах. Ни один спор о причинах какого-либо исторического события нельзя разрешить на основе простого исследования фактов, не руководствуясь при этом определенной праксиологической теорией[Об имеющихся здесь эпистемологических проблемах см. с. 3242, о проблемах количественной экономической науки с. 5556 и 329331, и об антагонистической интерпретации условий труда при социализме с. 577583.].

Основание института по исследованию рака, возможно, поможет открытию методов борьбы с этой смертельной болезнью и ее профилактике. Но институт по исследованию деловых циклов никак не будет способствовать попыткам избежать повторения депрессий. Самое точное и надежное собрание всей информации об экономической депрессии, случившейся в прошлом, имеет мало пользы для нашего знания в этой области. Ученые спорят не по поводу этих данных; они спорят по поводу теорем, которые следует использовать для их интерпретации.

Еще более важно то, что невозможно собрать данные, касающиеся конкретного события, безотносительно к теориям, разделяемым историком в самом начале его работы. Историк сообщает не все факты, а только те, которые он считает уместными на основе своих теорий; он опускает данные, которые считает не имеющими значения для интерпретации событий. Если он идет по неправильному пути, ориентируясь на ложные теории, его отчеты становятся неуклюжими и могут быть почти абсолютно бесполезными.

Даже самое достоверное исследование какого-либо раздела экономической истории, пусть даже это будет история самого близкого периода прошлого, не является заменой экономическому размышлению. Экономическая наука, подобно логике и математике, суть проявление абстрактного рассуждения. Экономическая наука никогда не может быть экспериментальной и эмпирической. Для проведения своих исследований экономист не нуждается в дорогостоящей аппаратуре. Он нуждается в способности ясно  мыслить и в массе событий  отличать существенное от просто случайного.

Между экономической историей и экономической теорией нет никакого конфликта. Любая отрасль знания имеет свои достоинства и право на существование. Экономисты никогда не пытались преуменьшить или отрицать значение экономической истории. Точно так же настоящие историки не возражают против изучения экономической теории. Этот антагонизм был создан намеренно социалистами и интервенционистами, которым не удалось опровергнуть возражения, выдвинутые экономистами против их доктрин. Историческая школа и институционалисты попытались вытеснить экономическую науку и заменить ее эмпирическими исследованиями как раз потому, что они хотели заставить экономистов замолчать. В соответствии с их планами экономическая история была орудием разрушения престижа экономической науки и пропаганды интервенционизма.

2. Экономическая наука как профессия

Первые экономисты посвятили себя изучению проблем экономической теории. Читая лекции и издавая книги, они стремились донести до сограждан результаты своих размышлений. Они пытались оказать влияние на общественное мнение, чтобы в гражданских делах доминировала здравая политика. Они никогда не думали об экономической науке как о профессии.

Появление профессии экономиста следствие интервенционизма. Профессиональный экономист суть специалист, который разрабатывает различные меры государственного вмешательства в производство. Он является экспертом в сфере экономического законодательства, которое сегодня неизменно направлено на создание препятствий на пути действия рыночной экономики.

Тысячи и тысячи таких профессиональных экспертов работают в различных государственных учреждениях, в штабах политических партий и групп давления, а также в редакциях партийной прессы и периодических изданиях групп давления. Другие работают советниками на предприятиях или руководят собственными агентствами. Некоторые из них имеют национальную или даже всемирную репутацию; многие входят в число самых влиятельных людей своей страны. Часто такие эксперты призываются руководить делами крупных банков и корпораций, избираются в законодательные органы, назначаются в кабинеты министров. Они соперничают с юристами в деле верховного руководства политическими делами. Их выдающаяся роль является отличительной чертой нашей эпохи интервенционизма.

Не может быть никаких сомнений в том, что группа людей, занимающая такое доминирующее положение, включает в себя чрезвычайно талантливых людей, даже самых талантливых людей нашей эпохи. Однако философия, которой они руководствуются в своей деятельности, сужает их горизонт. Благодаря своим связям с определенными партиями и группами давления, стремящимися получить особые привилегии, они становятся пристрастными. Они закрывают глаза на отдаленные последствия защищаемой ими политики. Для них имеют значение только краткосрочные интересы групп, которым они служат. Конечная цель их усилий способствовать процветанию своих клиентов за счет других людей. Они стремятся убедить самих себя, что судьба человечества совпадает с краткосрочными интересами их групп. Они пытаются продать эту идею народу. Борясь за более высокие цены на серебро, пшеницу, сахар, более высокую заработную плату для членов своих профсоюзов или за пошлины на более дешевую иностранную продукцию, они претендуют на борьбу за высшее благо, за свободу и справедливость, за процветание своей страны и за цивилизацию.

Народ косо смотрит на лоббистов и предъявляет им претензии за печальные последствия интервенционистского законодательства. Однако корень зла гораздо глубже. Философия различных групп давления проникла в законодательные органы. В современных парламентах присутствуют представители земледельцев, скотоводов, фермерских кооперативов, профсоюзов отраслей, не способных выдержать иностранную конкуренцию без введения пошлин, и других групп давления. То же самое относится и к департаментам правительства. Министр сельского хозяйства считает себя поборником интересов фермерства; его цель заставить расти цены на продовольствие. Министр труда рассматривает себя в качестве адвоката профсоюзов; его первейшая цель сделать профсоюзы как можно более грозными. Каждый департамент следует собственным курсом и работает против усилий других департаментов.

Многие сегодня жалуются на недостаток творческого управления государством. Однако в условиях господства интервенционистских идей политическая карьера доступна только тем людям, которые отождествляют себя с интересами какой-либо группы давления. Склад ума профсоюзного лидера или секретаря фермерской ассоциации это совсем не то, что требуется дальновидному государственному деятелю. Служба краткосрочным интересам групп давления не способствует развитию качеств, создающих великого государственного деятеля. Искусство управления государством неизменно является долгосрочной политикой; но группы давления не заботятся о долгосрочной перспективе. Достойный сожаления крах немецкой Веймарской системы [85] или Третьей республики во Франции прежде всего обязан тому, что их политики были просто экспертами, действовавшими в интересах групп давления.

3. Прогнозирование как профессия

Когда деловые люди наконец узнали, что бум, созданный кредитной экспансией, не может продолжаться бесконечно и неизбежно должен привести к резкому спаду, они поняли, как важно им вовремя знать о дате начала падения цен. Они обратились к экономистам за советом.

Экономисты знают, что такой бум должен привести к депрессии. Но они не знают и не могут знать, когда возникнет кризис. Это зависит от особых условий каждого конкретного случая. На результат могут оказать влияние множество политических событий. Не существует никаких правил, руководствуясь которыми, можно вычислить продолжительность бума или последующей депрессии. Но даже если бы такие правила имелись в нашем распоряжении, для деловых людей они были бы бесполезны. Чтобы не понести убытков, коммерсант должен знать о дате поворотной точки тогда, когда другие коммерсанты считают, что крах еще далеко, в отличие от реального положения дел. Тогда это исключительное знание позволит ему организовать свою деятельность так, чтобы избежать потерь. Но если окончание бума можно было бы вычислить с помощью какой-либо формулы, то день X стал бы известен всем коммерсантам в одно и то же время. Их попытки скорректировать свое поведение в соответствии с этой информацией немедленно привели бы ко всем проявлениям депрессии. И ни одному из них не удалось бы избежать участи жертвы.

Если было бы возможно вычислить будущее состояние рынка, то будущее не было бы неопределенным. Предпринимательских прибылей и убытков тогда бы не существовало. То, чего люди требуют от экономистов, находится за пределами возможностей смертного человека.

Сама идея о том, что будущее предсказуемо, что какими-то формулами можно заменить специфическое понимание, составляющее сущность предпринимательской деятельности, и что знакомство с этими формулами может позволить кому-либо взять в свои руки управление производственной деятельностью, безусловно, является следствием всего комплекса заблуждений и недоразумений, лежащих в основе современной антикапиталистической политики. В том, что называется марксистской философией, нет ни малейшего намека на тот факт, что основная задача деятельности подготовиться к событиям неопределенного будущего. То, что термин спекулянт сегодня используется только в оскорбительном смысле, ясно демонстрирует, что наши современники даже не подозревают, в чем заключается фундаментальная проблема деятельности.

Предпринимательскую оценку нельзя купить на рынке. Предпринимательская идея, приносящая прибыль, это как раз та идея, которая не приходит на ум большинству. Прибыль приносит не точное предвидение как таковое; предвидение должно быть лучше, чем у других. Приз получают только диссиденты, которые не дали ввести себя в заблуждение ошибкам, разделяемым большинством. Прибыль возникает в результате обеспечения будущих нужд, обеспечением которых пренебрегли остальные.

Предприниматели и капиталисты ставят под удар собственное материальное благополучие, только если они абсолютно уверены в разумности своих планов. Они никогда не рискнут взять дело в свои руки только потому, что это им посоветуют эксперты. Те невежественные люди, которые работают на фондовых и товарных биржах, ориентируясь на намеки и сведения, полученные частным образом, обречены потерять свои деньги, из каких бы источников они ни черпали свое вдохновение и инсайдерскую информацию.

Фактически разумные коммерсанты полностью отдают себе отчет в неопределенности будущего. Они понимают, что экономисты не располагают никакой надежной информацией и все, что они предлагают, суть интерпретация статистических данных, относящихся к прошлому. Для капиталистов и предпринимателей мнения экономистов о будущем имеют значение только как сомнительные предположения. Они настроены скептически и их нелегко обмануть. Но если они вполне справедливо считают, что полезно было бы знать всю информацию, возможно имеющую отношение к их делам, они подписываются на газеты и журналы, публикующие прогнозы. Стремясь не пропустить ни одного доступного источника информации, крупные корпорации нанимают штат экономистов и статистиков.

Тщетные попытки делового прогнозирования заставить исчезнуть неопределенность будущего и лишить предпринимательство присущего ему спекулятивного характера обречены на провал. Но оно приносит некоторую пользу, собирая и интерпретируя имеющуюся информацию об экономических тенденциях и направлениях развития недавнего прошлого.

4. Экономическая наука и университеты

Бюджетные университеты находятся под влиянием правящей партии. Власти стремятся назначать только профессоров, готовых продвигать идеи,  которые одобряют они сами. Так как все несоциалистические государства сегодня твердо привержены интервенционизму, то и назначают они только интервенционистов. Они считают, что первейшая обязанность университетов состоит в том, чтобы продавать официальную социальную философию подрастающему поколению[Дж. Сантаяна, говоря о профессоре философии в то время Королевского Прусского Берлинского университета, заметил, что создавалось впечатление, что профессор занимается тем, что устало тянет юридический воз в кильватере правительства (Santayana G. Persons and Places. New York, 1945. II. 7).]. Для экономистов они бесполезны.

Однако интервенционизм доминирует и во многих независимых университетах.

В соответствии с вековой традицией целью университетов является не только обучение, но и развитие знания и науки. Задача преподавателя университета не просто передать студентам комплекс знаний, разработанных другими людьми. Предполагается, что своей собственной работой он также обогатит эту сокровищницу. Считается, что он является полноценным членом всемирной республики образования, новатором и первооткрывателем дорог к большему и лучшему знанию. Ни один университет и в мыслях не допускает, что члены его кафедр хуже других специалистов в соответствующих областях. Любой университетский профессор считает себя равным всем, кто занимается его наукой. Подобно самым великим из них, он вносит свою лепту в развитие знания.

Разумеется, идея равенства профессоров фиктивна. Существует огромная разница между творчеством гения и монографией специалиста. Хотя в сфере эмпирических исследований можно придерживаться этой фикции. И великий новатор, и простой рутинер используют в своей работе одни и те же методы исследования. Они организуют лабораторные эксперименты или собирают исторические документы. Внешние проявления их науки одинаковы. Они вполне сопоставимы.

Иное положение дел в теоретических науках, таких, как философия и экономическая наука. В этих областях рутинер ничего не добьется, если будет ориентироваться на более или менее стереотипные образцы. Здесь нет ни одной задачи, требующей добросовестных и кропотливых усилий усердных авторов монографий. Здесь нет эмпирических исследований; все должно быть достигнуто способностью размышлять, рассуждать и делать логичные выводы. Здесь нет специализации, так как все проблемы связаны друг с другом. Занимаясь любой частью корпуса знания, фактически имеешь дело со всем целым. Видный историк как-то заявил, что психологическое и образовательное значение докторской диссертации состоит в том, что она дает автору чувство гордости за то, что в области знания есть небольшой уголок, хоть и очень маленький, где он является непревзойденным специалистом. Очевидно, что это неосуществимо в диссертациях, посвященных экономическому анализу. В системе экономической мысли таких изолированных уголков не существует.

В одно и то же время никогда не жило более двух десятков человек, чьи работы внесли что-либо существенное в экономическую науку. Количество творческих людей в экономической науке столь же мало, как и в любой другой области знания. Кроме того, многие творческие экономисты не являются преподавателями. Тем не менее существует спрос на преподавателей экономической теории для университетов и колледжей. Преподавательская традиция требует, чтобы каждый из них удостоверил свою ценность оригинальными публикациями, а не просто составлением учебников и руководств. Репутация и жалованье преподавателя больше зависят от его литературной работы, чем от дидактических способностей. Профессор не может не публиковать книги. Если он не чувствует склонности к экономической теории, то он обращается к экономической истории или дескриптивной экономической теории. Но в таком случае, чтобы не потерять лицо, он должен упорно настаивать, что проблемы, о которых он пишет, являются собственно экономическими, а не относящимися к экономической истории. Более того, он должен претендовать на то, что его работы освещают единственно законную область экономических исследований, что только они являются эмпирическими, индуктивными и научными, тогда как просто дедуктивные излияния кабинетных теоретиков являются бесполезными спекуляциями. Если бы он этого не делал, то он фактически признал бы, что преподаватели экономической теории делятся на два класса тех, кто сам способствовал прогрессу экономической мысли, и тех, кто не внес собственного вклада в теорию, хотя они могли сделать много полезного в других дисциплинах, таких, как новейшая экономическая история. Таким образом, академическая атмосфера становится неблагоприятной для преподавания экономической теории. Многие профессора к счастью, не все стремятся опорочить голую теорию. Экономический анализ они пытаются подменить несистематизированной исторической и статистической информацией. Они растворяют экономическую науку в огромном количестве окружающих ее дисциплин. Они специализируются в сельском хозяйстве, экономике труда, особенностях Латинской Америки и т.п.

Безусловно, в задачи университетской подготовки входит знакомство студентов с экономической историей в целом, так же как и с новейшими экономическими тенденциями. Однако все эти старания обречены на неудачу, если не будут базироваться на прочном фундаменте знания экономической теории. Экономическая теория не допускает деления на специализированные отрасли. Она неизменно имеет дело со взаимосвязанностью всех феноменов деятельности. Каталлактические проблемы не будут заметны, если рассматривать каждую отрасль производства по отдельности. Невозможно изучать труд и заработную плату, не изучая косвенно цены на товары, процентные ставки, прибыль и убытки, деньги и кредит и все остальные крупные проблемы. В курсе экономики труда нельзя даже коснуться реальных проблем заработной платы. Не существует ни экономики труда, ни экономики сельского хозяйства. Есть только логически последовательное знание экономической науки.

То, с чем эти специалисты имеют дело в своих лекциях и публикациях, является не экономической наукой, а доктринами разнообразных групп давления. Игнорируя экономическую науку, они не могут не стать жертвами идеологий тех, кто стремится к особым привилегиям для своей группы. Даже те специалисты, которые в открытую не присоединяются к определенной группе давления и претендуют на сохранение нейтральной позиции, невольно разделяют основное кредо интервенционистской доктрины. Имея дело исключительно с бесчисленными разновидностями вмешательства государства в экономическую жизнь, они не желают становиться на позицию простого негативизма. Если они и критикуют применяемые меры, то лишь для того, чтобы вместо интервенционизма других предложить собственный вариант интервенционизма. Без тени сомнений они разделяют фундаментальный тезис как интервенционизма, так и социализма о том, что свободная рыночная экономика вредит жизненным интересам подавляющего большинства и приносит выгоду исключительно бесчувственным эксплуататорам. По их мнению, экономист, доказывающий тщетность интервенционизма, является продажным защитником несправедливых претензий большого бизнеса. Необходимо закрыть этим негодяям доступ в университеты и не допускать публикацию их статей в периодических изданиях ассоциаций университетских преподавателей.

Студенты недоумевают. В курсах, читаемых экономистами математического направления, их кормят формулами, описывающими гипотетические состояния равновесия, в которых не происходит никакой деятельности. Они легко делают вывод, что эти уравнения абсолютно бесполезны для постижения экономической активности. В лекциях специалистов они узнают массу деталей, относящихся к интервенционистским мероприятиям. Они должны сделать вывод о парадоксальности сложившихся условий, поскольку никакого равновесия нет, а ставки заработной платы и цены на сельскохозяйственную продукцию не такие высокие, как хотелось бы профсоюзам или фермерам. Очевидно, заключают они, необходимы радикальные реформы. Но какие?

Большинство студентов без промедления поддерживают интервенционистские панацеи, рекомендованные их профессорами. Социальные условия станут абсолютно удовлетворительными, когда государство установит минимальные ставки заработной платы и обеспечит каждого соответствующим питанием и жилищем или когда будут запрещены продажа маргарина и ввоз иностранного сахара. Они не видят противоречий в словах своих учителей, сегодня жалующихся на безумие конкуренции, а завтра на пороки монополии, сегодня сокрушающихся по поводу падения цен, а завтра по поводу роста стоимости жизни. Они получают свои степени и стараются как можно быстрее получить работу в правительстве или в мощной группе давления.

Однако многие молодые люди достаточно проницательны, чтобы распознать заблуждения интервенционизма. Они воспринимают неприятие свободной рыночной экономики своих профессоров. Но такие студенты не считают, что изолированные меры интервенционизма могут привести к успешному достижению преследуемых целей. Они последовательно доводят мысли своих наставников до конечных логических следствий. Эти студенты обращаются в социалистическую веру. Они приветствуют советскую систему как зарю новой цивилизации.

Несмотря на это, многие из современных университетов превратились в инкубаторы социализма не столько за счет условий, сложившихся на факультетах экономической теории, сколько благодаря учениям, преподаваемым на других факультетах. На экономических факультетах еще можно обнаружить отдельных экономистов и даже преподавателей других специальностей, которые могут быть знакомы с некоторыми возражениями, выдвигающимися против осуществимости социализма. Совсем другое дело преподаватели философии, истории, литературы, социологии и политической науки. Они интерпретируют историю на основе грубой вульгаризации диалектического материализма. Даже те, кто страстно критикует марксизм за его материализм и атеизм, находятся под влиянием идей, разработанных в Манифесте коммунистической партии и программе Коммунистического Интернационала [86]. Они объясняют депрессии, массовую безработицу, инфляцию, войну и бедность как зло, неизбежно свойственное капитализму, и намекают, что эти явления могут исчезнуть, только когда капитализм закончится.

5. Всеобщее образование и экономическая наука

В странах, не изнуренных борьбой между разными языковыми группами, государственное образование может работать, если оно ограничено чтением, письмом и арифметикой. Для одаренных детей можно даже добавить элементарные понятия геометрии, естественных наук и действующих законов страны. Но как только возникает желание идти дальше, появляются серьезные трудности. Обучение на элементарном уровне неизбежно превращается в индоктринацию. Невозможно представить подросткам все аспекты проблемы и дать им возможность самим выбирать между противостоящими друг другу взглядами. Столь же невозможно найти учителей, которые смогли бы передать мнения, которые сами они не одобряют, так, чтобы удовлетворить тех, кто разделяет эти мнения. Партия, заведующая школами, в состоянии пропагандировать собственные догматы и порочить взгляды других партий.

В сфере религиозного образования либералы XIX в. решили эту проблему путем отделения церкви от государства. В либеральных странах религия больше не преподается в общеобразовательных школах. Но родители могут послать своих детей в конфессиональные школы, финансируемые религиозными общинами.

Однако проблема относится не только к преподаванию религии и определенных теорий естественных наук, противоречащих Библии. В еще большей степени это затрагивает обучение истории и экономической теории.

Публика видит проблему только в отношении международных аспектов обучения истории. Сегодня многие говорят о необходимости вывести обучение истории из-под влияния национализма и шовинизма. Но мало кто отдает отчет, что проблема непредвзятости и объективности существует и в освещении отечественной истории. Изложение окрашивается социальной философией учителя или автора учебника. Чем больше требуется упростить и сжать материал, чтобы сделать его понятным незрелым умам детей и подростков, тем хуже результат.

Марксисты и интервенционисты считают, что обучение истории в школах заражено идеями классического либерализма. На место буржуазной интерпретации истории они хотят поставить свою. Согласно марксизму, английская революция 1688 г., американская революция, Великая Французская революция и революционные движения XIX в. в континентальной Европе были буржуазными явлениями. Они стали причиной поражения феодализма и установления господства буржуазии. Пролетарские массы не получили свободы; они просто перешли из-под классового владычества аристократии под классовое владычество капиталистических эксплуататоров. Чтобы освободить рабочего человека, необходимо упразднение капиталистического способа производства. К этому, как утверждают интервенционисты, должны привести Sozialpolitik или Новый курс. С другой стороны, ортодоксальные марксисты настаивают, что только насильственное свержение буржуазной системы правления способно действительно освободить пролетариат.

Ни в одном разделе истории невозможно обойтись без определения своей позиции по этим спорным вопросам и лежащим в их основе экономическим доктринам. Учебники и преподаватели не могут высокомерно соблюдать нейтралитет по отношению к постулату, что незаконченная революция требует завершения посредством коммунистической революции. Любое утверждение, касающееся событий последних 300 лет, подразумевает определенную оценку этих споров. Невозможно избежать выбора между философией Декларации независимости и Геттисбергской речи и философией Манифеста коммунистической партии [87]. Вызов существует, и бесполезно зарывать голову в песок.

В старших классах и даже в колледжах передача исторического и экономического знания фактически представляет собой индоктринацию. Большая часть студентов, безусловно, еще не созрела для того, чтобы сформировать свое собственное мнение на основе критической проверки изложения преподавателем своего предмета.

Если бы государственное образование было более эффективным, чем оно является на самом деле, то политические партии жаждали бы доминировать в школьной системе, чтобы определять способ, которым эти предметы должны преподаваться. Однако сегодня всеобщее образование играет лишь незначительную роль в формировании политических, социальных и экономических представлений подрастающего поколения. Влияние радио, прессы, внешних обстоятельств намного мощнее, чем влияние учителей и учебников. Пропаганда церквей, политических партий и групп давления превосходит влияние школы, чему бы она ни учила. Все, чему учит школа, очень быстро забывается и не может противостоять постоянному давлению социальной среды, в которой живет человек.

6. Экономическая наука и гражданин

Экономическая наука не должна отдаваться на откуп учебным классам и кабинетам статистиков и не должна оставаться в эзотерических кружках. Она является философией человеческой жизни и деятельности и касается всех и каждого, энергией цивилизации и человеческого существования.

Упомянуть этот факт не означает поддаться часто высмеиваемой слабости специалистов, переоценивающих важность своей отрасли знания. Не только экономисты, но и все люди придают экономической науке особое значение.

Все современные политические вопросы касаются проблем, обычно называемых экономическими. Экономические доктрины занимают мысли каждого. Кажется, что философы и теологи интересуются больше экономическими проблемами, а не теми проблемами, которые прежние поколения считали предметом философии и теологии. Романы и пьесы сегодня трактуют все человеческие отношения включая и сексуальные под углом экономических доктрин. Все думают об экономической науке, отдают ли они себе в этом отчет или нет. Присоединяясь к политической партии и заполняя избирательный бюллетень, гражданин занимает определенную позицию по отношению к важнейшим экономическим теориям.

В XVI и XVII вв. религия была главной проблемой политических дискуссий в Европе. В XVIII и XIX вв. в Европе, как и в Америке, важнейшим вопросом было противопоставление представительного государства и королевского абсолютизма. Сегодня вопрос стоит так: рыночная экономика или социализм. Разумеется, решение этой проблемы полностью зависит от экономического анализа. Бессодержательные лозунги и мистицизм диалектического материализма здесь бесполезны.

Никому не удастся уклониться от личной ответственности. Если кто-то пренебрегает тем, чтобы в меру своих способностей изучить связанные с этим проблемы, то это означает, что он добровольно уступает свое неотъемлемое право самозваной элите сверхчеловеков. Слепая надежда на экспертов и некритическое восприятие популярных лозунгов и предубеждений в таких жизненно важных вопросах равносильно отказу от самоопределения и согласию на доминирование других людей. В нынешних обстоятельствах нет ничего более важного для каждого мыслящего человека, чем экономическая наука. На карту поставлены его собственная судьба и судьба его детей.

Мало кто способен внести значительный вклад в экономическое знание. Но все разумные люди должны ознакомиться с учениями экономической теории. В нашу эпоху в этом заключается главный гражданский долг.

Нравится нам или нет, экономическая наука не может оставаться эзотерической отраслью знания, доступной только небольшой группе ученых и специалистов. Экономическая наука имеет дело с фундаментальными проблемами общества; она касается каждого и принадлежит всем. Она главное и истинное дело каждого гражданина.

7. Экономическая наука и свобода

Первостепенная роль экономических идей в определении хода гражданской жизни объясняет, почему правительства, политические партии и группы давления стремятся ограничить свободу экономической мысли. Они стремятся пропагандировать хорошую доктрину и заставить молчать голоса плохих доктрин. На их взгляд, истина не имеет собственной внутренней силы, которая в конце концов могла бы обеспечить ее господство только благодаря ее истинности. Чтобы продлить ее существование, истину нужно подкрепить насильственными действиями со стороны полиции или других вооруженных групп. Из этого следует, что критерий истинности доктрины заключается в том, что ее сторонники преуспели в подавлении силой оружия поборников других взглядов. Подразумевается, что Бог или некая мистическая сила, направляющая течение событий, всегда дарит победу тем, кто борется за правое дело. Государство от Бога, и его святая обязанность истреблять еретиков.

Не имеет смысла распространяться по поводу противоречий и непоследовательности этой доктрины нетерпимости и преследования инакомыслящих. Никогда прежде мир не знал такой умно придуманной системы пропаганды и подавления, подобной созданной современными правительствами, партиями и группами давления. Однако все эти величественные сооружения рушатся как карточные домики, как только подвергаются атаке великой идеологии.

Не только в странах, которыми правят варварские и неоварварские деспоты, но и в не меньшей степени в так называемых западных демократиях изучение экономической науки сегодня практически поставлено вне закона. Публичные обсуждения экономических проблем почти полностью игнорируют все, что было сказано экономистами за последние 200 лет. С ценами, ставками заработной платы, процентными ставками и прибылью обращаются так, как будто их определение не подчиняется никаким законам. Правительства пытаются декретировать и навязать максимальные цены на товары и минимальные ставки заработной платы. Политики призывают коммерсантов снизить уровень прибыли, понизить цены и повысить ставки заработной платы, как если бы это зависело от похвальных намерений индивидов. В трактовке международных экономических отношений люди блаженно придерживаются самых наивных заблуждений меркантилизма. Мало кто осознает недостатки этих популярных доктрин или понимает, почему экономическая политика, основанная на них, неизменно несет с собой бедствия.

Все это печально. Однако единственный способ, которым человек может ответить на них, это никогда не расслабляться в поисках истины.