XXX. ВМЕШАТЕЛЬСТВО В СТРУКТУРУ ЦЕН

1. Государство и автономия рынка

Вмешательство в структуру рынка означает, что власти стремятся к фиксации цен на товары и услуги и процентных ставок на уровне, отличном от того, который был бы определен свободным рынком. Государство декретирует или облекает определенные группы властью явно или неявно устанавливать цены и ставки, которые должны считаться максимумом или минимумом, и обеспечивает проведение в жизнь этих декретов посредством сдерживания и принуждения.

Прибегая к этим мерам, государство благоволит либо потребителям как в случае максимальных цен, либо продавцам как в случае минимальных цен. Максимальная цена предназначена для того, чтобы покупатели имели возможность приобрести то, что они хотят, по цене ниже цены свободного рынка. Минимальная цена предназначена для того, чтобы позволить продавцам разместить свой товар или свои услуги по цене выше цены свободного рынка. Какую из групп власть захочет облагодетельствовать, зависит от политического баланса сил. Иногда государства ограничивают максимальные цены, иногда минимальные. Временами они декретируют максимальные ставки заработной платы, а временами минимальные. И лишь в отношении процента государства никогда не ограничивают минимальные ставки; когда они вмешиваются, они всегда ограничивают максимальные ставки процента. Они всегда косо смотрят на сбережения, инвестиции и ростовщичество.

Если вмешательство охватывает все цены, ставки заработной платы и процентные ставки, то это равносильно полной замене рыночной экономики социализмом (немецкого образца). В этом случае рынок, межличностный обмен, частная собственность на средства производства, предпринимательство и частная инициатива фактически исчезают совсем. Ни один индивид более не имеет возможности оказывать влияние на процесс производства по собственному усмотрению; каждый индивид обязан повиноваться приказам верховного совета производственной администрации. То, что в системе этих приказов называется ценами, ставками заработной платы и процентными ставками, уже более не является таковым в каталлактическом смысле этих терминов. Они представляют собой просто количественные определения, зафиксированные руководителем безотносительно к рыночному процессу. Если бы государство, прибегающее к регулированию цен, и реформаторы, защищающие регулирование цен, всегда стремились установить социализм немецкого образца, то экономической науке не нужно было бы отдельно заниматься проблемой регулирования цен. Все, что следовало бы сказать по поводу такого регулирования, уже содержалось бы в анализе социализма.

Многие защитники государственного вмешательства в цены путались и путаются в этом вопросе. Они не могут понять фундаментальной разницы между рыночной экономикой и нерыночным обществом. Туманность их идей отражается в нечеткости и неопределенности языка и сбивающей с толку терминологии.

Существовали всегда и продолжают существуют адвокаты регулирования цен, которые заявляют, что они хотят сохранить рыночную экономику. Они искренни в своих утверждениях, что государство, фиксирующее цены, ставки заработной платы и процентные ставки, может достичь целей, которые оно декларирует в своей пропаганде, не отменяя вообще рынка и частной собственности на средства производства. Они даже заявляют, что регулирование цен является наилучшим и единственным средством сохранения системы частного предпринимательства и предотвращения прихода социализма. Они сильно негодуют, если кто-либо ставит под сомнение правильность их теории и показывает, что регулирование цен, если оно не сделает положение дел хуже с точки зрения государства и интервенционистских доктринеров, в конечном итоге должно окончиться социализмом. Они протестуют, заявляя, что не являются ни социалистами, ни коммунистами и что они стремятся к экономической свободе, а не к тоталитаризму.

Догматы именно этих интервенционистов мы и должны подвергнуть исследованию. Проблема заключается в том, способна ли полицейская власть достичь желаемых целей путем фиксирования цен, ставок заработной платы и процентных ставок на уровне, отличном от того, который был бы определен на свободном рынке. Вне всякого сомнения, во власти сильного и решительного государства декретом установить минимальные и максимальные ставки и наказать за неповиновение. Но вопрос в том, сможет или нет власть достигнуть желаемых целей, прибегая к помощи подобных декретов.

История представляет собой длинную летопись ограничения максимальных цен и антиростовщических законов. Раз за разом императоры, короли и революционные диктаторы пытались сунуть свой нос в рыночные явления. На непокорных торговцев и фермеров налагались суровые наказания. Множество людей пали жертвой гонений, которые с энтузиазмом встречались народными массами. Несмотря на это все эти попытки провалились. Объяснения, которые предлагались в трудах юристов, теологов и философов, полностью совпадали с представлениями, разделяемыми правителями и массами. Человек, говорили они, внутренне эгоистичен и грешен, а власти, к сожалению, слишком нерешительно проводили закон в жизнь. Власти предержащие должны были проявить большую твердость и категоричность.

Вначале внимание к этому вопросу было привлечено в связи со специальной проблемой. Множество государств длительное время занимались снижением ценности денег. Они либо заменяли менее благородными и более дешевыми металлами золото и серебро, прежде содержавшееся в деньгах, либо снижали вес и размеры монет. Но они сохраняли у испорченных монет привычные названия и постановляли, что их следует принимать по номиналу. Позднее государства пытались наложить на своих подданных такое же ограничение, касающееся отношения между золотом и серебром, а также между металлическими деньгами и кредитными или бумажными деньгами. В поисках причин, которые привели к бесплодности всех этих попыток, предтечи экономической мысли уже к концу последних столетий эпохи средневековья обнаружили регулярность, которую впоследствии назвали законом Грэшема. Впереди предстояло пройти долгий путь от этого изолированного прозрения до момента, когда философы XVIII в. осознали взаимосвязанность всех рыночных явлений.

Подводя итоги своих рассуждений, экономисты классической школы и их последователи иногда пользовались идиоматическими выражениями, которые легко могли быть неверно истолкованы теми, кто хотел их неверно истолковать. Они иногда говорили о невозможности регулирования цен. При этом они имели в виду не то, что такие декреты невозможны, а то, что они не смогут достичь намеченных целей и то, что они только ухудшат положение, а не сделают его лучше. Они пришли к заключению, что подобные декреты приводят к противоположным результатам и потому нецелесообразны.

Необходимо ясно отдавать себе отчет в том, что проблема регулирования цен не просто является одной из проблем, которые должны изучаться экономической наукой, проблемой, относительно которой между различными экономистами могут возникать разногласия. Вопрос скорее стоит так: существует ли вообще экономическая наука? Существует ли регулярность в последовательности и взаимосвязанности рыночных явлений? Тот, кто отвечает на эти два вопроса отрицательно, отрицает саму возможность, рациональность и существование экономической науки как отрасли знания. Он возвращается к взглядам, господствовавшим в эпохи, которые предшествовали развитию экономической науки. Такой человек декларирует ложность утверждения о том, что существуют какие-либо экономические законы и что цены, ставки заработной платы и процентные ставки однозначно определяются состоянием рынка. Он заявляет, что во власти полиции регулировать рыночные явления по своему усмотрению. Сторонник социализма не обязательно должен отрицать существование экономической науки; его постулаты не обязательно подразумевают необусловленность рыночных явлений. Интервенционист же, защищая регулирование цен, не может не сводить на нет саму экономическую науку. Если отрицать закон рынка, то от экономической науки ничего не остается.

Немецкая историческая школа была последовательна в своем радикальном осуждении экономической науки и в своих попытках заменить ее на wirtschafliche Staatwissenschaften (экономические аспекты политической науки). Также последовательны были адепты британского фабианства и американского институционализма. Но те авторы, которые не отвергали полностью экономическую науку, сами себе противоречили. Примирить взгляды экономиста и интервенциониста логически невозможно. Если цены однозначно определяются рыночной информацией, то ими нельзя свободно манипулировать посредством государственного принуждения. Декрет государства суть всего лишь новое начальное условие, и его последствия определяются действием рынка. При этом не обязательно получаются те результаты, которых с его помощью стремится добиться государство. Может получиться так, что конечный результат вмешательства с точки зрения намерений государства окажется еще более нежелательным, чем предшествовавшее ему положение дел, которое государство желало изменить.

Нельзя лишить это утверждение обоснованности, просто поместив в кавычки термин экономический закон и придираясь к понятию закона. Говоря о законах природы, мы имеем в виду, что между физическими и биологическими явлениями существует неумолимая взаимосвязь, и если действующий человек хочет добиться успеха, то он должен подчиниться этой регулярности. Говоря о законах человеческой деятельности, мы подразумеваем, что в области человеческой деятельности также существует неумолимая взаимосвязанность явлений и что если действующий человек хочет добиться успеха, то он также должен признать эту регулярность. Реальность законов праксиологии человек обнаруживает по тем же признакам, по которым он обнаруживает реальность естественных законов, а именно по тому, что его способность достигать поставленных целей ограничена и обусловлена. В отсутствие законов человек либо был бы всемогущим и никогда не ощущал бы никакого беспокойства, которое он не мог бы устранить мгновенно и в полном объеме, либо он вообще не мог бы действовать.

Эти законы Вселенной не следует путать с созданными человеком законами страны и нравственными заповедями. Законы Вселенной, знание о которых сообщается нам физикой, биологией и праксиологией, не зависят от человеческой воли; они являются первичными онтологическими фактами, жестко ограничивающими свободу действий человека. Нравственные заповеди и законы страны представляют собой средства, с помощью которых люди стремятся достичь определенных целей. Можно ли таким образом достичь этих целей, зависит от законов Вселенной. Законы, созданные человеком, соответствуют намерениям, если годятся для достижения этих целей, и противоречат если не годятся. Их можно исследовать с точки зрения их пригодности или непригодности. По отношению к законам Вселенной любое сомнение в их пригодности является излишним и бессмысленным. Они являются тем, чем они являются, и сами о себе позаботятся. Их нарушение наказывается ими самими. В отличие от этого законы, созданные людьми, требуется проводить в жизнь с помощью специальных мер наказания, предусмотренных законом.

Только душевнобольной может рискнуть попытаться проигнорировать физические и биологические законы. Однако пренебрежение праксиологическими законами обычное дело. Правители не любят признавать, что их власть ограничена какими-либо иными законами, кроме законов физики и биологии. Они никогда не связывают свои неудачи и провалы с нарушением экономического закона.

Крайние позиции в отрицании экономического знания занимали представители немецкой исторической школы. Для них была непереносима сама идея о том, что их величественным идолам Гогенцоллернам, курфюрстам Бранденбургским и королям Пруссии будет недоставать всемогущества. Чтобы опровергнуть учения экономистов, они зарылись в старые документы и многотомные сборники об истории правления этих славных государей. Это и есть, писали они, реалистичный подход к проблемам государства и государственного управления. Здесь вы найдете чистые факты и реальную жизнь, а не тощие абстракции и ложные обобщения британских доктринеров. На самом же деле все, о чем сообщали эти массивные тома, представляло собой лишь длинную летопись политических и экономических мероприятий, которые провалились именно потому, что игнорировали экономические законы. Более поучительной истории болезни, чем Acta Borussica, написать невозможно.

Однако экономическая наука не может молча соглашаться с такого рода иллюстративными примерами. Она должна предпринять тщательное исследование того, как рынок реагирует на вмешательство государства в структуру цен.

2. Реакция рынка на вмешательство государства

Характерным свойством рыночной цены является то, что она стремится уравновесить предложение и спрос. Величина спроса совпадает с величиной предложения не только в идеальной конструкции равномерно функционирующей экономики. Понятие простого состояния покоя, разработанное элементарной теорией цен, является достоверным описанием того, что происходит на рынке в каждый момент времени. Любое отклонение рыночной цены от значения, при котором предложение и спрос равны, на свободном рынке самоликвидируется.

Но если государство фиксирует цены на уровне, отличном от уровня, на котором их зафиксировал бы рынок, то равновесие спроса и предложения нарушается.  В этом случае   когда фиксируются максимальные цены существуют покупатели, которые не имеют возможности купить, несмотря на то, что готовы заплатить цену, установленную властью, или даже более высокую цену. В этом случае когда фиксируются минимальные цены существуют продавцы, которые не могут продать, несмотря на то, что они готовы продать по цене, установленной властью, или даже по более низкой цене. Цена больше не может отделить тех потенциальных покупателей и продавцов, которые могут купить или продать, от тех, которые не могут. Неизбежно начинает действовать другой принцип распределения данных товаров и услуг и отбора тех, кто получит часть имеющегося предложения. Возможно, в состоянии купить окажутся только те, кто придет первым, или только те, кому специфические обстоятельства (например, личные связи) обеспечили привилегированное положение, или только те безжалостные типы, которые разгоняют своих соперников путем запугивания или насилия. Если власть не желает, чтобы случайность и насилие определяли распределение имеющегося предложения и наступил хаос, она сама должна регулировать, кому сколько разрешено купить. Она должна прибегнуть к рационированию[Для простоты в этом параграфе мы исследуем только максимальные цены на товары, а в следующем параграфе только минимальные ставки заработной платы. Однако с соот- ветствующими поправками наши утверждения верны в отношении как минимальных цен на товары, так и максимальных ставок заработной платы.].

Но рационирование не влияет на суть вопроса. Распределение долей запаса, уже произведенного и доступного различным индивидам, которые стремятся получить соответствующее количество этого блага, является вторичной функцией рынка. Его первичная функция заключается в направлении производства. Она направляет использование факторов производства туда, где они удовлетворяют наиболее насущные нужды потребителей. Если потолок цен, установленный государством, касается только одного потребительского товара или ограниченного круга потребительских товаров, а цены комплиментарных факторов производства остаются свободными, то производство данных потребительских товаров сократится. Предельные производители свернут свое производство, чтобы не понести убытков. Факторы производства, не являющиеся абсолютно специфическими, в большей степени будут использоваться для производства других товаров, не подпадающих под потолок цен. Неиспользуемой окажется большая часть абсолютно специфических факторов производства, чем оставалось в отсутствие потолка цен. Сформируется тенденция перемещения производственной активности из отраслей, выпускающих товары, на которые установлены максимальные цены, в отрасли, производящие другие товары. Однако этот результат очевидно противоречит намерениям государства. Прибегая к помощи политики установления максимальных цен, власть хотела сделать данные товары более доступными для потребителей. Она считала именно эти товары настолько жизненно необходимыми, что выделила их для принятия специальных мер, чтобы даже самые бедные люди были обеспечены ими в изобилии. Но в результате вмешательства государства производство этих товаров снизилось или прекратилось совсем. Это полный провал.

Бесполезно было бы пытаться устранить эти нежелательные последствия путем декретирования максимальных цен также и на факторы производства, необходимые для производства потребительских товаров, цены которых уже зафиксированы. Эта мера была бы успешной только в том случае, если бы все необходимые факторы производства были абсолютно специфичны. Поскольку это условие никогда не соблюдается, государство должно добавлять к своей первой мере, фиксированию цены только одного потребительского товара ниже рыночной цены, все больше и больше максимальных цен не только на все остальные потребительские товары и все материальные факторы производства, но и на труд. Оно должно заставить каждого предпринимателя, капиталиста и работника продолжать производство по зафиксированным государством ценам, ставкам заработной платы и процентным ставкам, выпускать те товары, которые им приказывает производить государство, и продавать произведенную продукцию тем людям производителям и потребителям, которых определяет государство. Если хотя бы одна отрасль стала исключением из этой регламентации, то капитал и труд потекли бы в нее; производство было бы ограничено как раз в тех регламентированных отраслях, которые государство считало столь важными, что вмешалось в их внутреннюю жизнь.

Экономическая наука не утверждает, что изолированное вмешательство государства в цены только одного товара или нескольких товаров является несправедливым, плохим или неосуществимым. Она утверждает, что такое вмешательство приводит к результатам, противоречащим намерениям, делает положение хуже, а не лучше, с точки зрения государства и тех, кого это вмешательство поддерживает. До того, как государство вмешалось, данные товары были, по мнению государства, слишком дорогими. В результате ограничения максимальных цен их предложение сократилось или исчезло совсем. Государство вмешалось, потому что считало эти товары жизненно важными, особо необходимыми и незаменимыми. Но его действия сократили имеющееся предложение. Поэтому с точки зрения государства это абсурдно и бессмысленно.

Если государство упрямо не желает соглашаться с непредусмотренными и нежелательными последствиями и идет дальше и дальше, если оно фиксирует цены на все товары и услуги всех порядков и обязывает всех людей продолжать производить и работать по этим ценам и ставкам заработной платы, то оно вообще устраняет рынок. Тогда место рыночной экономики занимает плановая экономика, социализм образца немецкого Zwangswirtschaft* [71]. Потребители больше не направляют производство посредством совершения покупок или воздержания от покупок; государство направляет его в одиночку.

Существует только два исключения из правила, гласящего, что максимальные цены ограничивают предложение и тем самым создают положение дел, противоречащее целям, которые ставились при их введении в действие. Одно касается абсолютной ренты, другое монопольных цен. Максимальная цена приводит к ограничению предложения, потому что предельные производители терпят убытки и должны прекращать производство. Неспецифические факторы производства используются для производства другой продукции, не подпадающей под установленные потолки цен. Использование абсолютно специфических факторов производства сокращается. В условиях свободной рыночной экономики их использование ограничивалось бы пределом, определенным отсутствием возможности использовать неспецифический из числа комплиментарных факторов производства для удовлетворения более настоятельных потребностей. В новых условиях может быть использована только меньшая часть наличного запаса специфических факторов производства; соответственно, та часть предложения, которая остается неиспользуемой, увеличивается. Однако, если предложение этих абсолютно специфических факторов настолько скудно, что в условиях свободной рыночной экономики использовалось все их совокупное предложение, т.е. некоторый запас, в пределах которого вмешательство государства не сокращает предложение продукта. Максимальная цена не ограничивает производство до тех пор, пока она не поглотит полностью абсолютную ренту предельного поставщика абсолютно специфического фактора. Но в любом случае это приводит к несоответствию между спросом и предложением продукта.

Таким образом, величина, на которую городская рента земельного участка превышает сельскохозяйственную ренту, обеспечивает запас, в пределах которого регулирование арендной платы может действовать, не ограничивая предложения сдаваемых площадей. Если максимальные арендные ставки дифференцированы таким образом, что никогда не отнимают ни у одного собственника столько, что он скорее предпочтет использовать землю для сельского хозяйства, чем для строительства зданий, то они не окажут неблагоприятного влияния на предложение жилья и офисов. Однако они увеличат спрос на жилье и офисы и тем самым создадут тот самый дефицит, с которым государство стремилось справиться. Прибегнут ли власти к рационированию имеющихся площадей, каталлактически не имеет большого значения. В любом случае их потолки цен не уничтожат феномена городской ренты. Они просто переведут ренту из дохода землевладельца в доход арендатора.

На практике государства, прибегающие к ограничению ренты, никогда не согласовывают свои максимальные ставки с этими соображениями. Они либо жестко замораживают валовые арендные ставки в том виде, в каком они существовали накануне вмешательства, либо разрешают только ограниченные надбавки к этим валовым ставкам. Поскольку пропорция между двумя статьями, из которых состоит валовая ставка собственно городской ренты и цены, которую платят за пользование инфраструктурой, в каждом конкретном случае различна, то и влияние максимальных ставок также очень сильно разнится. В одних случаях экспроприация арендодателя в пользу съемщика касается только части разницы между городской рентой и сельскохозяйственной рентой, в других намного ее превосходит. Но как бы то ни было, ограничение арендных ставок приводит к нехватке жилья. Оно увеличивает спрос, не увеличивая предложения.

Если максимальные арендные ставки установлены не только для уже имеющихся сдаваемых площадей, но и для зданий, которые еще только должны быть построены, то строительство новых зданий больше не окупается. Оно либо останавливается совсем, либо резко падает до низкого уровня; дефицит становится хроническим. Но даже если арендные ставки в новых зданиях оставляются свободными, масштабы строительства новых зданий все равно снижаются. Потенциальные инвесторы остерегаются, поскольку учитывают опасность того, что государство вполне может впоследствии экспроприировать часть их доходов точно так же, как оно это сделало в отношении старых зданий.

Второе исключение касается монопольных цен. Разница между монопольной ценой и конкурентной ценой товара обеспечивает запас, в пределах которого максимальные цены могут вводиться без отрицательных последствий для целей, преследуемых государством. Если конкурентная цена равна р, а самая низкая из возможных монопольных цен m, то установленный потолок цен с при с выше, чем р, и ниже, чем m, сделает невыгодным для продавца увеличение цены выше р. Максимальная цена должна восстановить конкурентную цену и увеличить спрос, производство и запас, предлагаемый на продажу. Смутное подспудное осознание этой взаимосвязи лежит в основе некоторых предложений, требующих государственного вмешательства с целью сохранить конкуренцию и заставить ее действовать с максимально возможной пользой.

Мы можем ради поддержания дискуссии пройти мимо того, что все подобные меры будут казаться парадоксальными по отношению ко всем тем случаям монопольных цен, которые являются результатом государственного вмешательства. Если государство возражает против монопольных цен на новые изобретения, то оно должно прекратить выдавать патенты. Абсурдно выдавать патент, а затем лишать его всякой ценности, заставляя патентовладельца продавать его по конкурентной цене. Если государство не одобряет картели, то оно должно воздержаться от всех мер (типа импортных пошлин), которые обеспечивают производителям возможность образовывать объединения.

Другое дело, когда речь идет о тех редких случаях, в которых монопольные цены возникают без помощи государства. Здесь установленные государством максимальные цены могут восстановить конкурентные условия, если при помощи академических расчетов можно выяснить, на каком уровне несуществующий конкурентный рынок установил бы цену. Тщетность всех попыток сконструировать нерыночные цены уже была продемонстрирована выше[Cм. с. 370372.]. Неудовлетворительные результаты всех попыток определить, какой должна быть справедливая и правильная цена на услуги предприятий коммунального хозяйства, хорошо известны всем экспертам.

Ссылка на эти два исключения объясняет, почему в некоторых очень редких случаях ограничение максимальных цен, применяемое с великой осторожностью и в узких границах, не ограничивает предложение товара или услуги. Это не влияет на истинность общего правила, гласящего, что максимальные цены создают положение дел, которое с точки зрения государства, их установившего, является более нежелательным, чем положение, существовавшее при отсутствии регулирования цен.

Замечания по поводу причин упадка античной цивилизации

Знание последствий государственного вмешательства позволяет нам понять экономические причины важнейшего исторического события упадка античной цивилизации.

Вопрос о том, правильно ли называть экономическую организацию Римской империи капитализмом, можно оставить открытым. В любом случае очевидно, что во II в. н.э., в эпоху Антонинов, хороших императоров, Римская империя достигла высокой стадии общественного разделения труда и межрегиональной торговли. Несколько столичных центров, значительное число средних городов и большое количество малых городов были центрами рафинированной цивилизации. Жители этих городских агломераций снабжались провиантом и сырьем не только из соседних сельских районов, но и из отдаленных провинций. Часть этого провианта стекалась в города в форме дохода их богатых жителей, владевших земельной собственностью. Но значительная часть была куплена в обмен на приобретение сельским населением продукции городских ремесленников. Между различными регионами огромной империи процветала интенсивная торговля. Не только в обрабатывающих отраслях, но и в сельском хозяйстве существовала тенденция к дальнейшей специализации. Разные части империи больше не были экономически самодостаточными. Они зависели друг от друга.

Причиной упадка империи и разложения цивилизации явилось разрушение экономической взаимозависимости, а не вторжение варваров. Иноземные захватчики просто воспользовались возможностью, которую предлагала им внутренняя слабость империи. С военной точки зрения племена, вторгшиеся в империю в IV и V вв. н.э., не были более грозными, чем армии, сокрушенные легионами до этого. Но сама империя изменилась. Ее экономическая и социальная структура уже была средневековой.

Свобода, которой в Риме пользовались оптовая и розничная торговля, уже была ограничена. Торговля зерном и другими продуктами первой необходимости была ограничена даже больше, чем торговля другими товарами. Считалось нечестным и безнравственным назначать за зерно, масло и вино, основные товары массового потребления той эпохи, цены выше, чем обычные цены, и муниципальные власти быстро пресекали то, что они считали спекуляцией. Из-за этого прекратилось развитие эффективной оптовой торговли этими товарами. Политика аннона [72], которая была равносильна национализации или муниципализации торговли зерном, имела целью заполнение этих разрывов. Однако ее последствия были весьма неудовлетворительными. В городских агломерациях зерно было в дефиците, а земледельцы жаловались на невыгодность выращивания зерновых[Cм.: Rostovtzeff. The Social and Economic History of Roman Empire. Oxford, 1926. P. 187.]. Вмешательство государства расстроило механизм адаптации предложения к растущему спросу.

Развязка наступила, когда в ходе политических потрясений IIIIV вв. н.э. римляне прибегли к снижению ценности валюты. В условиях системы максимальных цен практика порчи денежной единицы парализовала производство и торговлю важнейшими продуктами питания и разрушила экономическую организацию общества. Чем большее рвение проявляли власти, вводя ограничения максимальных цен, тем более отчаянным становилось положение городских народных масс, зависящих от покупок продовольствия. Оптовая торговля зерном и другими продуктами первой необходимости исчезла совсем. Чтобы избежать голода, люди покинули города, поселились в сельской местности и попытались производить зерно, масло и вино и другие предметы первой необходимости для собственного потребления. С другой стороны, поскольку их крупномасштабное сельскохозяйственное производство, которое уже подвергалось опасности вследствие неэффективности рабского труда, полностью потеряло всякий смысл, когда исчезла возможность продавать товары по выгодным ценам, то владельцы больших поместий ограничили избыточное производство зерновых и начали производить в жилых домах на фермах деревенских усадьбах продукцию ремесленного производства, в которой они нуждались. Так как владелец поместья не мог больше продавать свою продукцию в городах, то он со своей стороны не мог больше покупать продукцию городских ремесленников. Он был вынужден искать замену для удовлетворения своих нужд, за свой счет нанимая ремесленников для работы на своей вилле. Он прекратил крупномасштабное сельскохозяйственное производство и превратился в лендлорда, получающего арендную плату со своих арендаторов и испольщиков. Эти колоны [73] были либо освобожденными рабами,  либо городскими пролетариями, поселившимися в деревнях и принявшимися за возделывание земли. Сформировалась тенденция к установлению автаркии поместий каждого лендлорда. Экономическая функция городов, оптовой и розничной торговли, городских ремесленников сократилась. Италия и провинции империи вернулись к менее развитому состоянию общественного разделения труда. Высокоразвитая экономическая структура античной цивилизации регрессировала к тому, что известно как манориальная, или поместная организация эпохи средневековья.

Императоры были встревожены результатами, которые подрывали финансовую или военную власть их государства. Но все попытки противодействовать этому оказались тщетными, поскольку не затрагивали корней зла. Сдерживание и принуждение, к которым они прибегали, не могли развернуть тенденцию социальной дезинтеграции в обратную сторону, поскольку она и была вызвана как раз избытком сдержи вания и принуждения. Ни один римлянин не отдавал себе отчета в том, что этот процесс был спровоцирован вмешательством государства в цены и снижением ценности валюты. Императоры тщетно провозглашали законы против городских жителей, которые relicta rus habitare maluerit[Corpus Juris Civilis. L. un. C. X. 37.   * ]*. Система литургии [74], услуг обществу, оказываемых состоятельными гражданами, только ускорили деградацию разделения труда. Законы об особых обязательствах судовладельцев, навикулярии, добились не большего успеха в сдерживании упадка судоходства, чем законы о торговле зерном в сдерживании ухудшения снабжения городов сельскохозяйственными продуктами.

Изумительная цивилизация античности погибла из-за того, что она не адаптировала свои моральные нормы и законодательство к требованиям рыночной экономики. Общественный порядок обречен, если виды деятельности, которые необходимы для его нормального функционирования и которые отвергаются по причине несоответствия этическим стандартам, законодательством страны объявляются противоправными и в уголовном порядке караются судами и полицией. Римская империя рассыпалась в прах из-за того, что ей не хватило духа либерализма и свободного предпринимательства. Политика интервенционизма и ее политическое следствие принцип вождизма разложили могущественную империю, точно так же, как они неизбежно разрушат и уничтожат любую социальную общность.

3. Минимальные ставки заработной платы

Суть мудрости политиков-интервенционистов заключается в повышении цены труда либо путем государственного декрета, либо путем насильственных действий или угрозы подобных действий со стороны профсоюзов. Повышение ставок заработной платы выше уровня, который был бы определен свободным рынком, считается постулатом вечных законов нравственности, а также необходимостью с экономической точки зрения. Кто бы ни осмелился бросить вызов этой экономической и этической догме, тот сразу же обвиняется в порочности и невежественности. Многие наши современники смотрят на людей, которые оказались достаточно безрассудными, чтобы пересечь границу пикета, так же, как первобытные сородичи смотрели на тех, кто нарушал табуированные запреты. Миллионы ликуют, когда подобные штрейкбрехеры получают вполне заслуженное наказание от рук забастовщиков, в то время как полиция, прокуроры и уголовные суды высокомерно сохраняют нейтралитет или открыто встают на сторону бастующих.

Рыночная ставка заработной платы стремится к значению, при котором все, кто ищет работу, ее находят, а все, кто ищет работников, могут нанять столько, сколько хотят. Она стремится к установлению того, что в наши дни называется полной занятостью. Там, где рынок труда не испытывает вмешательства ни государства, ни профсоюзов, существует только добровольная, или каталлактическая безработица. Но как только внешнее давление или принуждение, будь то со стороны государства или со стороны профсоюзов, пытается зафиксировать ставки заработной платы на более высоком уровне, возникает институциональная безработица. В то время как на свободном рынке труда преобладает тенденция исчезновения каталлактической безработицы, институциональная безработица не может исчезнуть до тех пор, пока государство или профсоюзы успешно проводят в жизнь свои декреты. Если минимальная ставка заработной платы касается только части из всего многообразия профессий, тогда как другие сегменты рынка труда остаются свободными, то те, кто из-за нее теряет работу, переходят в свободные отрасли и увеличивают предложение труда там. Когда профсоюзное движение ограничивалось главным образом квалифицированным трудом, рост заработной платы, которого добивались профсоюзы, не приводил к институциональной безработице. Он просто приводил к снижению ставок заработной платы в тех отраслях, где профсоюзы были неэффективны или вообще не было профсоюзов. Следствием роста заработной платы организованных рабочих было снижение заработной платы неорганизованных рабочих. Но с распространением государственного вмешательства в процесс формирования заработной платы и поддержки государством профсоюзного движения обстоятельства изменились. Институциональная безработица стала хроническим, или постоянным массовым явлением. В своих работах 1930 г. лорд Беверидж, впоследствии сторонник вмешательства государства и профсоюзов в рынок труда, отмечал, что безработица как потенциальное следствие политики высоких зарплат не отрицается никакой компетентной властью[Cм.: Beveridge W.H. Full Employment in a Free Society. London, 1944. P. 92 f.]. Действительно, отрицание этого эффекта равносильно полному дезавуированию любой регулярности в последовательности и взаимосвязи рыночных явлений. Ранние экономисты, симпатизировавшие профсоюзам, полностью отдавали себе отчет в том, что объединение в профсоюзы может достичь своих целей, только когда оно ограничено меньшинством рабочих. Они одобряли профсоюзное движение как инструмент, выгодный групповым интересам привилегированной рабочей аристократии, и не беспокоились о его последствиях для остальной массы рабочих[Cм.: Hutt. The Theory of Collective Bargaining. P. 1021.]. Никому еще не удалось доказать, что профсоюзное движение способно улучшить положение и повысить уровень жизни всех наемных рабочих.

Важно напомнить, что Карл Маркс также не утверждал, что профсоюзы могут повысить средний уровень заработной платы. Он считал, что общая тенденция капиталистического производства ведет не к повышению, а к понижению среднего уровня заработной платы. На фоне этой тенденции все, чего может достигнуть профсоюзное движение в области заработной платы, это выжимание максимума из случайных возможностей ее временного повышения[Cм.: Маркс К. Заработная плата, цена и прибыль//Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 16. С. 153.]. Для Маркса профсоюзы представляли интерес лишь постольку, поскольку они атаковали саму систему наемного рабства и современных методов производства[Cм.: Лозовский А. Карл Маркс и профсоюзы. М.: Профиздат, 1934. С. 13.]. Они должны понимать, что вместо консервативного девиза Справедливая заработная плата за справедливый рабочий день! они должны начертать на своих знаменах революционный лозунг Уничтожение системы наемного труда[Cм.: Маркс К. Указ. соч. С. 154155.]. Последовательные марксисты всегда выступали против попыток введения минимальных ставок заработной платы из-за вреда, причиняемого интересам рабочего класса в целом. С самого зарождения современного рабочего движения всегда существовал антагонизм между профсоюзами и революционными социалистами. Старые профсоюзы Британии и Америки были нацелены исключительно на принудительное установление более высоких ставок заработной платы. Они косо смотрели на социализм, как на утопический, так и на научный. В Германии существовало соперничество между адептами марксистского кредо и лидерами профсоюзов. В конце концов, в последние десятилетия, предшествовавшие началу первой мировой войны, профсоюзы одержали победу. Они полностью переориентировали социал-демократическую партию на принципы интервенционизма и тред-юнионизма. Во Франции Жорж Сорель стремился пропитать профсоюзы духом безжалостной агрессивности и революционной воинственности, которыми их хотел наделить Маркс. Сегодня во всех несоциалистических странах существует очевидный конфликт между двумя непримиримыми фракциями в профсоюзах. Одна группа считает профсоюзное движение инструментом улучшения положения рабочих в рамках капитализма. Другая группа желает загнать профсоюзы в ряды воинствующего коммунизма и одобряет их только в той мере, в какой они являются передовым отрядом насильственного свержения капиталистической системы.

Проблема профсоюзного движения была умышленно затуманена и крайне запутана псевдогуманистической болтовней. Сторонники минимальных ставок заработной платы, декретированных ли государством или вызванных насильственными действиями профсоюзов, утверждают, что они борются за улучшение положения рабочих масс. Они никому не позволяют подвергать сомнению их догмат о том, что минимальные ставки заработной платы представляют собой единственное подходящее средство непрерывного повышения заработной платы для всех наемных рабочих. Они гордятся тем, что являются единственными подлинными друзьями рабочего класса, простого человека, сторонниками прогресса и вечных принципов социальной справедливости.

Однако проблема именно в том, существуют ли другие способы повышения уровня жизни всех, кто стремится работать, кроме повышения предельной производительности труда путем более быстрого увеличения капитала по сравнению с ростом населения. Профсоюзные доктринеры стремятся затушевать эту исходную проблему. Они никогда не ссылаются на единственный момент, который имеет значение, а именно соотношение числа рабочих и количества имеющихся капитальных благ. Однако определенные меры, предпринимаемые профсоюзами, подразумевают молчаливое признание правильности каталлактических теорем, касающихся определения ставок заработной платы. Профсоюзы стремятся сократить предложение труда с помощью антииммиграционных законов и недопущения чужаков и новичков в те сектора рынка труда, которые охвачены профсоюзным движением. Они выступают против экспорта капитала. Проведение этой политики было бы бессмысленным, если бы количество капитала на душу населения не имело никакого значения для определения ставок заработной платы.

Суть профсоюзной доктрины косвенно выражает лозунг эксплуатации. В соответствии с профсоюзной разновидностью доктрины эксплуатации, отличающейся от марксистского кредо, труд является единственным источником богатства, а затраты труда являются единственными реальными издержками. Строго говоря, вся выручка от продажи продукции должна принадлежать рабочим. Работники ручного труда вправе претендовать на весь продукт труда. Несправедливость, которую причиняет рабочим капиталистический способ производства, видится в том, что он позволяет землевладельцам, капиталистам и предпринимателям удерживать часть доли рабочих. Доля, которая идет этим паразитам, называется нетрудовым доходом. Рабочие правы в своих усилиях постепенно повышать ставки заработной платы до такого уровня, чтобы в конце концов ничего не осталось на содержание класса праздных и социально бесполезных эксплуататоров. Преследуя эту цель, профсоюзы претендуют на продолжение борьбы, которую прежние поколения вели за освобождение рабов и крепостных и за отмену налогов, дани, десятины и неоплачиваемого статутного труда, которыми было обременено крестьянство в пользу землевладельцев-аристократов. Рабочее движение это борьба за свободу и равенство, в поддержку неотчуждаемых прав человека. Его окончательная победа не подлежит сомнению, так как уничтожение всех классовых привилегий и прочное установление царства свободы и равенства является неизбежной тенденцией исторического развития. Попытки реакционных работодателей остановить прогресс обречены.

Таковы догматы современной социальной доктрины. Надо признать, что некоторые, несмотря на то, что полностью соглашаются с ее философскими идеями, разделяют практические выводы радикалов только с определенными условиями и оговорками. Умеренные не предлагают вообще упразднить долю менеджмента; они бы удовлетворились урезанием ее до справедливой величины. Поскольку представления о справедливости доходов предпринимателей и капиталистов варьируются в широких пределах, то разница между точками зрения радикалов и умеренных не имеет большого значения. Умеренные также разделяют принцип, что реальные ставки заработной платы всегда должны расти и никогда не должны падать. Во время обеих мировых войн всего несколько голосов в Соединенных Штатах оспаривали притязания профсоюзов на то, что даже в период чрезвычайного положения в стране зарплата наемных рабочих после всех вычетов должна расти быстрее, чем стоимость жизни.

В соответствии с профсоюзной доктриной нет никакого вреда в частичной или полной конфискации специфических доходов капиталистов и предпринимателей. Обсуждая эту проблему, сторонники профсоюзной доктрины говорят о прибыли в том смысле, который в этот термин вкладывали экономисты классической школы. Они не делают различия между предпринимательской прибылью, процентом на используемый капитал и компенсацией за технические услуги, оказываемые предпринимателем. Ниже мы подвергнем исследованию последствия конфискации процента и прибыли, а также синдикалистские элементы, подразумеваемые в принципе платить по возможности и в схемах участия в прибылях[Cм. с. 754770.]. Мы уже исследовали аргумент покупательной способности, выдвигавшийся в пользу политики повышения ставок заработной платы выше потенциальных рыночных ставок[Cм. с. 284286.]. Осталось рассмотреть суть так называемого эффекта Рикардо.

Рикардо является автором положения о том, что рост заработной платы поощрит капиталистов заменить живой труд машинами и наоборот[Cм.: Рикардо Д. Начала политической экономии и налогового обложения//Рикардо Д. Сочинения в 5 томах. 2-е изд. Т. 1. М.: Госполитиздат, 1955. Гл. 1, отдел 5. Термин эффект Рикардо использован в: Hayek. Profit, Interest and Investment. London, 1939. P. 8.]. Следовательно, делает вывод профсоюзный апологет, политика повышения ставок заработной платы, независимо от того, какими бы они были на свободном рынке труда, всегда является выгодной. Она генерирует технологические усовершенствования и повышает производительность труда. Более высокие зарплаты всегда окупаются. Заставляя колеблющихся работодателей повышать ставки заработной платы, профсоюзы становятся пионерами прогресса и процветания.

Многие экономисты одобряют данное рикардианское утверждение, хотя мало кто из них достаточно последователен, чтобы подписаться под умозаключениями, выводимыми из него профсоюзными апологетами. Эффект Рикардо, вообще говоря, представляет собой общее место популярной экономической теории. Тем не менее эта теорема является одним из наихудших экономических заблуждений.

Путаница начинается с неправильного истолкования утверждения о том, что машины замещают труд. В действительности же при помощи машин труд делается более эффективным. Применение машины само по себе непосредственно не приводит к уменьшению количества работников, занятых в производстве изделия А. Этот вторичный эффект вызывается тем, что при прочих равных условиях увеличение наличного предложения А снижает предельную полезность единицы А относительно единиц других изделий и что поэтому труд забирается из производства А и используется в производстве других изделий. Технологическое усовершенствование производства А позволяет осуществить определенные проекты, которые невозможно было претворить в жизнь, потому что требовавшиеся для этого рабочие были заняты на производстве А, спрос на который у потребителей был более интенсивным. Сокращение количества рабочих в отрасли А вызвано усилением спроса в других отраслях, которым предоставляется возможность расшириться. Между прочим, понимание этого делает бессмысленными все разговоры о технологической безработице.

Инструменты и машины в первую очередь являются не механизмами трудосбережения, а средством увеличения объема производства на единицу затрат. Они кажутся механизмами трудосбережения, если на них смотреть исключительно с точки зрения отдельной отрасли. С точки зрения потребителей и общества в целом они выступают в роли инструментов, которые повышают производительность человеческих усилий. Они увеличивают предложение и позволяют потреблять больше материальных благ и наслаждаться большим досугом. Какие блага будут потребляться в больших количествах и в какой степени люди будут предпочитать наслаждаться большим досугом, зависит от субъективных оценок людей.

Применение большего количества и более качественных инструментов возможно лишь постольку, поскольку в наличии имеется требуемый капитал. Сбережение, т.е. избыток производства над потреблением, является необходимым условием каждого дальнейшего шага вперед к технологическому совершенствованию. Само по себе технологическое знание бесполезно, если необходимый капитал отсутствует. Индийские бизнесмены хорошо знакомы с американскими способами производства. Внедрить американские методы им мешает не низкая заработная плата в Индии, а нехватка капитала.

С другой стороны, капиталистическое сбережение неизбежно вызывает применение дополнительных инструментов и машин. Простое сбережение, т.е. накопление запасов потребительских товаров на черный день, в рыночной экономике играет незначительную роль. При капитализме сбережение представляет собой, как правило, капиталистическое сбережение. Избыток производства над потреблением инвестируется либо напрямую в собственное дело или ферму владельца сбережений, либо опосредованно в предприятия других людей через такие инструменты, как сберегательные депозиты, обыкновенные и привилегированные акции, облигации, долговые обязательства и ипотека[Поскольку мы обсуждаем здесь условия свободной рыночной экономики, мы можем пренебречь государственными заимствованиями, которые поглощают капитал.]. В той мере, в какой люди поддерживают уровень потребления ниже чистого дохода, дополнительный капитал создается и одновременно используется для расширения производственного аппарата. Как уже отмечалось, на этот результат не оказывает никакого влияния синхронная тенденция увеличения остатков наличности[См. с. 487488.]. С одной стороны, для применения большего количества и более качественных инструментов, безусловно, необходимо накопление дополнительного капитала. С другой стороны, для капитала нет иного применения, кроме использования большего количества более качественных инструментов.

Утверждение Рикардо и основанная на нем профсоюзная доктрина переворачивают все с ног на голову. Тенденция повышения ставок заработной платы является не причиной, а следствием технологического усовершенствования. Производство, направленное на получение прибыли, вынуждено применять более эффективные методы производства. Попытки деловых людей улучшить оборудование сдерживаются нехваткой капитала. Если требующегося капитала нет в наличии, то не помогут никакие манипуляции с заработной платой.

Что касается применения машин, то все, чего могут добиться минимальные ставки заработной платы, это переориентировать дополнительные инвестиции с одной отрасли на другую. Предположим, что в экономически отсталой стране, Руритании, профсоюз портовых грузчиков вынудил предпринимателей платить заработную плату, которая намного выше, чем заработная плата в остальных отраслях. Тогда это может привести к тому, что наиболее прибыльным способом использования капитала станет применение механизмов на погрузке и разгрузке судов. Но использованный на эти цели капитал изымается из других отраслей руританского производства, в которых в случае отсутствия вмешательства профсоюза он был бы использован с большей прибылью. Результатом более высокой заработной платы грузчиков станет не рост, а падение совокупного объема производства в Руритании[Этот пример является гипотетическим. Такой мощный профсоюз просто запретил бы исполь- зование механизмов при погрузке и разгрузке судов, чтобы создать рабочие места.].

Реальные ставки заработной платы могут расти только в той мере, в какой при прочих равных условиях капитал становится более обильным. Если государство или профсоюзы добиваются успеха в деле повышения ставок заработной платы выше уровня, который был бы определен на свободном рынке труда, то предложение труда превышает спрос на труд. Возникает институциональная безработица.

Твердо приверженные принципу интервенционизма государства пытаются помешать появлению нежелательных последствий своего вмешательства с помощью мероприятий, которые сегодня называются политикой полной занятости: пособия по безработице, выступление арбитром в трудовых спорах, общественные работы на основе щедрых государственных расходов, инфляция и кредитная экспансия. Все эти меры гораздо хуже, чем зло, которое они предназначены устранить.

Помощь, предоставляемая безработным, не устраняет безработицы. Она облегчает безработному состояние незанятости. Чем ближе пособие к уровню, на котором свободный рынок установил бы заработную плату, тем меньше оно стимулирует получателя искать новую работу. Это скорее способ сделать безработицу устойчивой, чем заставить ее исчезнуть. Катастрофические последствия пособий по безработице очевидны.

Арбитражный суд неподходящее средство урегулирования споров, касающихся величины ставок заработной платы. Если решение арбитражного суда фиксирует ставку заработной платы точно на уровне потенциальной рыночной ставки или ниже этого уровня, то оно избыточно. Если оно фиксирует ставки заработной платы выше потенциального уровня рыночной ставки, то последствия будут теми же, что и при других способах фиксирования минимальных ставок заработной платы выше рыночного уровня, а именно институциональная безработица. Не играет роли, к каким отговоркам прибегает арбитр, чтобы оправдать свое решение. Дело не в том, справедливой или несправедливой является заработная плата по каким-то произвольным критериям, а в том, приводит ли она к избытку предложения труда по сравнению со спросом на труд. Некоторым людям может показаться справедливым зафиксировать ставки заработной платы на таком уровне, что большая часть потенциальной рабочей силы обречена на хроническую безработицу. Но никто не может утверждать, что это целесообразно и выгодно обществу.

Если государственные расходы на общественные работы финансируются за счет налогообложения граждан или путем заимствования у них, то расходы и инвестиции граждан сокращаются в той же мере, в какой расширяется государственное казначейство. Не создается никаких дополнительных рабочих мест.

Но если государство финансирует свои программы расходов с помощью инфляции путем увеличения денежной массы и кредитной экспансии, то это становится причиной общего повышения цен на все товары и услуги под действием денежных факторов. Если в ходе такой инфляции рост заработной платы достаточно сильно отстает от роста цен на товары, то институциональная безработица может уменьшиться или совсем исчезнуть. Но ее уменьшение и исчезновение происходит вследствие того, что этот эффект равносилен снижению реальной заработной платы. Лорд Кейнс считал кредитную экспансию эффективным методом уничтожения безработицы; он считал, что постепенное и автоматическое снижение реальной заработной платы в результате роста цен не вызовет такого сильного сопротивления рабочего класса, как любая попытка понизить денежную заработную плату[Cм.: Кейнс Дж.М. Общая теория занятости, процента и денег//Кейнс Дж.М. Избранные произведения. М.: Экономика, 1993. С. 427. Критическое исследование этой идеи см.: Hahn A. Deficit Spending and Privatе Entеrprise. Postwar Reajustments Bulletin. No. 8. U.S. Chamber of Commerce. P. 2829; Hazlitt H. The Failure of the New Economics. Princeton, 1959. P. 263295. Об успехе кейнсианской стратагемы в 30-х годах см. с. 742743.]. Однако успех этого хитрого плана потребует неправдоподобной степени невежества и глупости со стороны наемных рабочих. До тех пор, пока рабочие считают, что минимальные ставки заработной платы им выгодны, они не позволят себя одурачить подобными ловкими трюками.

На практике все механизмы так называемой политики полной занятости в конечном итоге ведут к установлению социализма немецкого образца. Так как назначенные работодателями и профсоюзами члены арбитражного суда никогда между собой не договорятся о справедливости определенной ставки, то фактически последнее слово принадлежит членам суда, назначенным государством. Таким образом, власть определять величину заработной платы переходит к государству.

Чем больше расширяются общественные работы и чем больше государство предпринимает мер, чтобы заполнить разрыв, остающийся якобы вследствие неспособности системы свободного предпринимательства обеспечить всех работой, тем больше съеживается царство свободного предпринимательства. Таким образом, мы вновь сталкиваемся с альтернативой капитализма и социализма. Не может идти и речи об устойчивой политике минимальной заработной платы.

Каталлактические аспекты профсоюзного движения

Единственная каталлактическая проблема, относящаяся к профсоюзному движению, возможно ли путем давления и принуждения поднять заработную плату всех, кто стремится работать, выше уровня, который определил бы свободный рынок.

Во всех странах профсоюзы фактически получили привилегию насильственных действий. Государства отказались в их пользу от важнейшего атрибута государства исключительной власти и права прибегать к насильственному сдерживанию и принуждению. Разумеется, законы, которые считают уголовным правонарушением использование за исключением самообороны насильственных действий, не отменялись и не изменялись. Однако насилие профсоюзов допускается в широких пределах. Практически они имеют право силой препятствовать любому не повиноваться их приказам, касающимся заработной платы и других условий труда. Профсоюзы могут безнаказанно нанести телесные повреждения штрейкбрехерам, а также предпринимателям и представителям предпринимателей, которые нанимают штрейкбрехеров. Они могут уничтожать собственность таких работодателей и даже причинять вред потребителям, заходящим в их магазины. Власти с одобрения общественного мнения попустительствуют подобным действиям. Полиция не останавливает таких правонарушителей, прокуроры не предъявляют им обвинения, и уголовным судам не предоставляется никакой возможности вынести судебное решение по поводу их действий. В крайних случаях, когда насилие заходит слишком далеко, предпринимаются робкие и неуверенные попытки его ограничить. Но, как правило, они проваливаются. Провал этих попыток связан с бюрократической неэффективностью или недостаточностью средств, которыми располагают власти, но чаще с нежеланием государственного аппарата в целом эффективно вмешаться[Cм.: Petro S. The Labor Policy of the Free Society. New York, 1957; Pound R. Legal Immunities of Labor Unions. Washington, D.C., American Enterprise Association, 1957.].

На протяжении долгого времени таково было положение дел во всех несоциалистических странах. Экономист, устанавливая эти факты, никого не обвиняет и никого не осуждает. Он просто объясняет, в каких условиях профсоюзы реализуют свое право навязывать свои минимальные ставки заработной платы и что в действительности означает термин коллективный торг.

В соответствии с объяснениями защитников профсоюзов коллективный торг просто означает замену индивидуального торга отдельных рабочих на коллективный торг профсоюзов. В высокоразвитой рыночной экономике торги, касающиеся тех товаров и услуг, которые, являясь однородными, покупаются и продаются большими партиями, проходят иначе, чем при торговле невзаимозаменяемыми товарами и услугами. Сначала продавец или покупатель однородного товара или однородной услуги устанавливает предварительную ориентировочную цену, а затем корректирует ее в соответствии с реакцией на его предложение заинтересованных лиц до тех пор, пока не будет в состоянии купить или продать столько, сколько он планирует. Технически здесь невозможна никакая иная процедура. Универсальный магазин не может торговаться со своими клиентами. Он устанавливает цену и ждет. Если люди не покупают товар в достаточном количестве, то он снижает цену. Завод, которому требуются 500 сварщиков, устанавливает заработную плату, которая, как он ожидает, позволит нанять 500 человек. Если их оказывается меньше, это вынуждает его повысить тариф. Каждый работодатель должен повышать предлагаемую им заработную плату до тех пор, пока ни один конкурент не переманит рабочего более высокой зарплатой. Навязывание минимальных ставок заработной платы бессмысленно именно потому, что при зарплате выше этой точки не находится конкурентов, предъявляющих спрос на труд, достаточно большой, чтобы поглотить все предложение.

Если профсоюзы действительно были бы агентствами по заключению договоров, то их коллективные трудовые соглашения не могли бы поднять уровень заработной платы выше уровня, определенного свободным рынком. Пока есть безработные, у работодателя нет причин увеличивать свое предложение. Каталлактически настоящий коллективный торг не отличается от индивидуального торга. В обоих случаях последнее слово остается за теми, кто еще не нашел работу, которую он ищет.

Однако то, что профсоюзные лидеры и прорабочее законодательство эвфемистически называют коллективным торгом, имеет совершенно иную природу. Это торг под дулом пистолета; торг между вооруженной стороной, готовой применить оружие, и невооруженной стороной, находящейся под давлением. Это не рыночная сделка, а диктат по отношению к работодателю. И его результаты не отличаются от тех государственных декретов, для проведения которых в жизнь применяются полиция и уголовный суд. Он приводит к институциональной безработице.

Трактовка этой проблемы общественным мнением и огромным количеством псевдоэкономических работ вводит в крайнее заблуждение. Проблема не в праве объединения в ассоциации, а в том, должна ли объединениям частных граждан предоставляться привилегия безнаказанного применения насильственных действий. Это та же самая проблема, которая относится к деятельности Ку-Клукс-Клана.

Неверно также рассматривать этот вопрос с точки зрения права на забастовку. Проблема не в праве на забастовку, а в праве путем запугивания или насилия принуждать других людей к забастовке, а также мешать кому-либо работать на заводе, где профсоюз объявил о забастовке. Когда профсоюзы ссылаются на право на забастовку в оправдание такого запугивания и насильственных действий, то оснований у них не больше, чем у религиозной группы, если бы она в оправдание преследования раскольников ссылалась на право свободы совести.

Когда в прошлом некоторые страны отрицали право работников объединяться в профсоюзы, они руководствовались как раз идеей, что эти профсоюзы не имеют других целей, кроме как прибегать к насильственным действиям и запугиванию. Когда власти в прошлом иногда направляли свои войска на защиту работодателей, их уполномоченных и их собственности от нападений бастующих, они не были виновны в действиях, враждебных труду. Они просто делали то, что любое государство считает своей основной обязанностью. Они старались сохранить свое исключительное право прибегать к насильственным действиям.

Экономической науке нет необходимости вдаваться в исследование забастовок по поводу юрисдикции [75] и различных законов, особенно периода Нового курса в Америке, которые, по общему признанию, были направлены против работодателей и поставили профсоюзы в привилегированное положение. Имеет значение только один момент. Если государственный декрет или сдерживание и принуждение профсоюзов фиксируют заработную плату выше уровня потенциальных рыночных ставок, то это приводит к институциональной безработице.